Дальние края, стр. 5

— Ты что, уезжаешь?

Он вздрогнул, словно припомнив о чем-то, вовсе не подходящем для такой радостной встречи. И оба они, не сговариваясь, поглядели на стоявший у обочины зеленый «газик» с распахнутыми настежь дверцами. Попутчики отца слушали дядю Тоана и рассматривали комбайн. Хоа с отцом снова взглянули друг на друга. Папа выглядел расстроенным и грустным, он даже вроде чуточку постарел. Усы над верхней губой его вздрогнули: он хотел заговорить с дочкой, но запнулся, не зная, с чего начать. В общем, он совсем растерялся.

Но Хоа и сама догадалась, что он сейчас ей скажет. Она опустила голову, разглядывая красную растрескавшуюся землю, помолчала, потом спросила:

— Тебе надо ехать по делам, да?

Отец положил руки ей на плечи, худенькие и дрожащие, как у испуганного котенка.

— Как ты догадалась?

Она промолчала, потому что это был, собственно, ответ на ее вопрос, отвернулась и стала глядеть на реку, провожая глазами качавшиеся верхушки тростника.

— Ты на меня сердишься, Хоа? — вконец огорчился папа.

— Разве я могу на тебя сердиться? — ответила Хоа, но голос ее дрожал от обиды.

— Конечно, я знал, что ты приедешь, — стал оправдываться он. — Но нам с товарищами надо быть на совещании в министерстве. Я не мог больше ждать, нам и так придется ехать всю ночь, чтобы к утру добраться до Ханоя. Пойми, доченька, это очень важное совещание.

— Ты не думай, я все понимаю. — Хоа по-прежнему глядела на реку.

Отец привлек ее к себе, обнял и сказал:

— Ты у меня умница!

Хоа вдруг почувствовала, как в носу у нее что-то защекотало.

— А когда ты вернешься? — Голос ее как будто смягчился.

— Говорят… — он снова запнулся, — совещание продлится день… может, побольше.

— Значит, ты уедешь на несколько дней?

Отец не нашелся сразу, что ей ответить, она опять спросила:

— У кого же я здесь буду жить? Или… это и есть особенные каникулы, каждый день — примечательный?

— Не надо так говорить. — Отец сильнее сжал ее плечи. — Я ведь еду по государственным делам. Разве могу я отказаться? Я все сделал, приготовил для тебя комнату и договорился насчет питания. Побудешь с моими сослуживцами, пока я нё вернусь из Ханоя.

— Пожалуйста, я тебя не удерживаю. Если дела требуют, поезжай. Я уже привыкла жить одна.

— Хоа!..

Голос отца задрожал, и ей стало жаль его. Мама давно умерла, и они остались с отцом вдвоем. Он человек серьезный и строгий, но с нею всегда был ласков и добр. Досада и злость Хоа сразу растаяли, как пузырьки на воде. Она заморгала, пытаясь сдержать слезы.

— Не волнуйся, поезжай, папочка. — Она кивнула. — Я никогда не сержусь на тебя, разве что самую малость, да и то ненадолго.

Глава III

Первый вечер в госхозе выдался безветренный и ужасно жаркий. Хоа никак не могла уснуть.

В интернате в эту пору всегда шум и возня; те, кто желают учить уроки, устраиваются в коридоре или под большим фонарем во дворе. А в спальнях о чем только не болтают! У Лиен, например, что спит прямо над Хоа, вечно полон рот историй. И еще Лиен обожает сказки. Она все мечтает как-нибудь заблудиться в лесу, чтоб повстречать принца с длинным мечом верхом на белом коне. Жаль, не приехала она вместе с Хоа сюда, где столько лесов и гор. Хотя и здесь вряд ли встретишь живого принца.

Почему-то вдали от школы Хоа все время вспоминала свой класс, учителей и подружек. Можно было б завтра написать им письма. Но о чем? Написать про этот необычный знойный вечер? Они станут над нею смеяться: у Хоа, скажут они, точь-в-точь как в пословице: «Рык тигра, а душа медузы». Уши всем прожужжала: «Уеду далеко-далеко… особенные каникулы…» А сама…

Вечером здесь совсем тихо. Молчание, сковавшее склоны гор и лесные чащи, казалось ей чужим и непривычным. Но вдруг ощущение чего-то знакомого и близкого коснулось ее сердца; она не сразу догадалась, в чем дело — электричество, электрические лампочки и еще долетавшие откуда-то звуки радио… Пусть все это выглядит совсем не так, как в Хайфоне, все равно это было свое, привычное. И чем пустынней и глуше становилось вокруг, тем отраднее было глядеть на яркие огоньки и слушать бормотание радио.

Из-за холмов налетел ветер. Наверно, он ворвался сюда нарочно, чтоб отогнать надоевшую жару. Хотя вообще-то в горах ветер и дождь не в диковинку… Ветер бык прохладный, как ключевая вода. И тут Хоа услыхала какой-то новый шум. Это были ребячьи голоса, где-то смеялись и пели дети. «Ага, — подумала она, — значит, здесь есть и другие ребята». Обрадовавшись, Хоа привстала на кровати и выглянула за окно, пытаясь представить себе, что происходит там, где словно ночные звезды переливались огни фонарей. «Наверно, они играют в дракона…» [8]

По радио начали передавать какой-то длинный рассказ. И Хоа незаметно уснула.

Проснулась она, когда солнце стояло уже высоко в небе. Да и то ее разбудил звон гонга, возвещавший начало рабочего дня. Жилые дома опустели.

Напротив, через дорогу, были механические мастерские. Оттуда доносился шум мотора и перезвон молотков. По дороге все время ехали грузовики. Одни везли удобрение на поля, другие торопились с продуктами в город. И все они что было сил гудели: би-би, би-би! Вот на дорогу выехал экскаватор и пополз куда-то, громко чихая и качая высоко в воздухе своим ковшом. Сначала Хоа почудилось даже, будто она в Хайфоне, такое вокруг было движение и шум.

Тетя Шам спустилась по ступенькам конторы.

— Ты уже встала? — спросила она Хоа.

— Да. Почему же вы меня не разбудили? Я все на свете проспала.

— Тебе надо отдохнуть с дороги, и я решила: дам-ка ей выспаться как следует.

— А девочки у нас говорят, когда устанешь, не надо долго спать. Это вредно.

Если не считать водителя «ракетохода», тетя Шам была первой, с кем Хоа познакомилась в госхозе. Отец, уезжая, просил ее посмотреть за дочкой.

Тетя Шам сперва повела ее умываться и чистить зубы, а потом в буфет — выпить молока. Буфет, оказывается, был рядом с мастерскими. Молока свежего и вкусного здесь было сколько угодно. И так, говорят, каждое утро: пей — не хочу!

Прежде чем вернуться в контору, тетя Шам сказала Хоа:

— Ну, ступай теперь домой. Тебе, наверное, надо постирать с дороги. Когда нечего будет делать, заходи ко мне в библиотеку, я дам тебе что-нибудь почитать. У нас есть детские книжки.

Хоа раскрыла рюкзак и достала блузку и брюки, которые она надевала в дорогу; но потом уложила их обратно, не зная, стоит ли затевать стирку. Почему-то она не чувствовала себя тут как дома… У отца в комнате почти не было вещей, только красная лакированная шкатулка, полка с книгами да вешалка для одежды, и, по всему судя, он смастерил их сам, своими руками. Две пустые койки выглядели так же печально и сиротливо, как кровати в спальне Хоа перед отъездом из школы. Она представила себе, будто отец сидит здесь, в комнате напротив нее, и сказала:

— Знаешь, папа, у вас все люди заняты своим делом. А я сижу дома одна. Ты ведь обещал, что у меня будут особенные каникулы. Неужели ты имел в виду такие дни, как сегодня?..

Собираясь к отцу, Хоа считала, что она едет домой. У всех был дом, были родители, братья и сестры. Но отцовскому дому не хватало теплоты, семейного уюта.

Вдруг за окном раздался тоненький детский голосок, звавший тетю Шам. Хоа очень обрадовалась, она соскучилась по детям, по звонким голосам друзей. Она ведь не знала, где живут ребята, которые пели вчера вечером, кто они и сколько их, много или мало. Вот будет здорово, если у них тоже есть пионерский отряд! Она наденет красный галстук и попросит, чтобы ей разрешили участвовать в работе отряда.

Девочка, окликавшая тетю Шам, подошла к двери. На вид ей было лет пять или шесть. Пухленькая и круглолицая, она выглядела очень хорошенькой в своем ярко-красном платье. Она, наверно, тоже недавно встала и еще не умывалась, волосы ее были растрепаны. Девочка с изумлением уставилась на Хоа, потом улыбнулась во весь рот: зубы у нее были белые и ровные, как молодые кукурузные зерна.