Архив, стр. 26

— Ого, — только и говорю я.

Мама испуганно поднимает голову:

— Маккензи, я не видела, как ты вошла.

Она устало поднимается на ноги. Сейчас она выглядит так, будто каким-то колдовским способом вобрала в себя всю пыль и грязь со стен кафе. На прилавке стоит забытый пакет с покупками. Из-за конденсата пакеты с охлажденными продуктами слиплись.

— Потрясающе, — говорю я. — Под всей этой пылью скрывается что-то восхитительное!

Мама вся сияет от радости:

— Я знаю. Здесь будет замечательно.

Радио завывает очередной песней, но я подхожу и выключаю его.

— Ты давно тут, мам?

Мама растерянно моргает: похоже, она совсем потеряла счет времени. Забыла о том, что оно имеет тенденцию идти и проходить. Она смотрит в темноту за окнами, затем на пакет с продуктами. Что-то в ней надламывается. И на мгновение я вижу настоящую ее, не электровеник с манерой улыбаться до тех пор, пока не сводит щеки. Я вижу мать, которая потеряла своего любимого маленького мальчика.

— Прости, Мак, — говорит она, вытирая лоб тыльной стороной руки. — Я совершенно утратила ощущение времени.

Я вижу ее красные натруженные руки. Она даже забыла надеть перчатки. И тут мама снова пытается улыбнуться, но на этот раз неудачно.

— Эй, все в порядке, — говорю я и ставлю корзинку с моющими средствами на прилавок, поморщившись, когда от веса сводит раненую руку. Переложив мыло в раковину, я вешаю на локоть пустую корзину.

— Пойдем наверх.

Мама выглядит очень усталой. Она хватается за пакет с покупками, но я его забираю.

— Давай помогу, — говорю я. Рука ужасно болит. — Ты голодна? Я разогрею ужин.

Мама устало кивает:

— Это было бы замечательно.

— Хорошо. Тогда пойдем домой.

Домой. Слово наждаком прокатывается по моему рту. Но заставляет маму улыбнуться настоящей, усталой улыбкой. И оно того стоит.

Я устала так, что у меня болят все кости. Но уснуть не могу.

Я нажимаю ладонями на глаза, снова и снова прокручивая схватку с Хупером, пытаясь выяснить, что я должна была сделать иначе, где ошиблась. Думаю об Оуэне, его четких, легких движениях, когда он сворачивал шею этому монстру, когда всаживал нож ему в грудь. Рука сама собой поднимается к груди, к тому самому месту, на котором для него все закончилось.

Я сажусь, тянусь рукой под кровать, и из-за остова кровати достаю спрятанный нож. Как только мама успокоилась, я вернулась в вестибюль и забрала его из тайника. Теперь он жутковато поблескивает в полумраке, три полоски хорошо видны на его хищном лезвии. Кому же он принадлежал?

Я снимаю кольцо, роняю его на одеяло и кладу ладонь на рукоятку ножа. Воспоминания гудят под моим прикосновением. Оружие легко читать, у него всегда яркое, агрессивное прошлое, отмеченное аурой насилия. Я закрываю глаза и нащупываю нить воспоминаний. Их два — более позднее, с Хупером — и я вижу себя прижавшейся к стене — и второе, с Джексоном. Но до этого нет ничего. Немая чернота. Этот клинок должен быть полон воспоминаний и эмоций, а у него будто вообще нет прошлого. Но метка на лезвии кричит о другом. Что, если Джексон не украл его? Что, если кто-то вооружил его и отпустил в Коридоры?

Я моргаю, пытаясь унять растущее беспокойство, подогреваемое черной пустотой отсутствующих воспоминаний.

Единственная хорошая новость — что этот нож теперь мой, чьим бы он ни был раньше. Я продеваю палец в отверстие рукояти и медленно прокручиваю оружие в руке. Затем перехватываю его ладонью, остановив вращение, и он с четким хлопком ложится в мою ладонь. Металлическое лезвие словно продолжает мою руку. Я довольно улыбаюсь. Это замечательный нож. Я даже готова признать, что могу сама себя им поранить и даже убить. Но когда держу его в руках, я чувствую себя увереннее. Нужно придумать, как закрепить его на лодыжке, чтобы он оставался незамеченным. У меня в голове раздается предостерегающий голос деда, но я его заглушаю.

Я надеваю кольцо и кладу нож назад, в тайник, клянясь себе, что не стану его использовать. Уговариваю себя, что он мне не понадобится. Затем мой взгляд падает на сидящего на прикроватном столике синего плюшевого медведя с очками на носу. В такие ночи я жалею о том, что не могу поговорить с Беном и облегчить душу. Мне нельзя приходить в Архив так часто. Я уже подумываю о том, чтобы позвонить Линдси, но уже очень поздно. К тому же что я ей скажу?

Привет, как прошел день?.. Чей? Мой?

На меня напал убийца Хранителей.

Точно! И меня спас загадочный незнакомец, который потом исчез без следа.

А тот парень с подводкой — он ведь тоже Хранитель!

…не просто хранитель, а Хранитель с большой буквы!

А в моей спальне произошло убийство. Кто-то пытался уничтожить улики и выдрал страницы из гостевой книги.

Да, чуть не забыла! Кто-то в Архиве хочет меня убить.

Я смеюсь нервным, напряженным смехом. Но мне становится немного легче.

А потом зеваю и каким-то чудом умудряюсь уснуть.

Глава двенадцатая

На следующий день в моем списке за Мелани Аллен десяти лет появляется Джина Фрит четырнадцати лет. Но стоит мне высунуть нос из комнаты, как появляется мама в фартуке со стоваттной улыбкой на лице, сует мне в руки коробку чистящих средств, а сверху громоздит увесистую книгу.

— Время трудовой повинности в кафе!

Она говорит с таким видом, будто выдает мне награду. Рука еще побаливает, и коробка опасно накреняется — содержимое вот-вот высыплется на пол.

— Что делать с чистящими средствами, я еще могу придумать, но вот к чему мне книжка?

— Папа нашел твой список для чтения.

Я растерянно смотрю на маму, затем, красноречиво — на календарь и за окно, где ярко светит солнце.

— Но ведь сейчас лето.

— Именно. Это список на летние каникулы, — жизнерадостно говорит она. — А теперь приступай. Можешь убираться или почитать, или сначала убраться, потом почитать, или почитать, а потом…

— Ладно-ладно, я поняла. — Я могла бы отпроситься, соврать что-нибудь, но мне все еще нехорошо после того, что произошло вчера, и я была бы не против пару часиков побыть М. Почувствовать вкус нормальной жизни. К тому же в кафе есть дверь в Коридоры.

Лампы сонно моргают, когда, спустившись, я зажигаю свет. Я ставлю коробку на прилавок и беру в руки книгу. «Божественная комедия» Данте. Они издеваются? На обложке с клубами адского огня стоит метка, что это специальное издание для подготовки к тесту на поступление в вуз, и к нему прилагается словарь. Я открываю первую страницу.

Ну уж нет, большое спасибо.

Я бросаю Данте на стопку запыленных простыней в углу, и она с гулким шлепком поднимает столб пыли. Настало время уборки. В спертом воздухе помещения стоит запах мыла, а из-за каменной отделки пола и прилавка кажется, что здесь холодно даже в летнюю жару. Я открываю окна и приступаю к работе.

Я смешиваю какую-то вонючую мыльную субстанцию, едкую настолько, что она грозит растворить мои перчатки, разъесть кожу и отполировать добела кости. Она веселенького ярко-голубого цвета и начинает блестеть, когда я размазываю ее по мрамору. Кажется, я даже могу слышать, как она разъедает грязь на камне. Я щедро вожу губкой во все стороны, и мой закуток на полу даже начинает чем-то напоминать мамин.

— Глазам своим не верю!

Я поднимаю голову и вижу, что Уэсли раскопал под простынями старый металлический стул и примостился на нем задом наперед. Основную часть мебели вынесли во двор, но несколько стульев, включая этот, задержались в кафе.

— Неужели под всей этой пылью погребена нормальная комната? — Он свешивает руки и упирается подбородком в спинку стула. Я не слышала, как он вошел.

— Доброе утро, — добавляет он. — Здесь, кажется, кофе не угощают?