Праведники Меча, стр. 60

— Джелена не предаст вас, Касрин, — проговорил он наконец. — Следуйте карте, которую она вам дала. Вместе вы сможете уничтожить Никабара.

— Вы меня использовали, — бросил Касрин.

— Да, — согласился Бьяджио. — Но я сделал это потому, что так было нужно. А вы позволили себя использовать. Вы знали, что я еще чего-то от вас потребую, но были слишком ослеплены своей ненавистью к Никабару, чтобы предвидеть последствия. Так что не вините меня за то, что я вами управлял, потому что вы сами вляпались в это дело по уши.

— Бьяджио...

— По уши, Касрин. И даже не думайте отступиться сейчас, потому что я вам не позволю. Если вы меня подведете, я вас найду. Где бы вы ни спрятались, я разыщу вас. Вы — основа моего плана. Я не могу вас отпустить.

— Господи, вы полный псих! Ведь это же просто ваша личная месть, так? Единственное, о чем вы думаете, — раздавите Тэссиса Гэйла.

Бьяджио грустно вздохнул.

— Если вы действительно так думаете, то вы глупец. Талистан — это серьезнейшая угроза Нару. Большей я еще никогда не видел. Гэйл намерен меня свергнуть, и ему все равно, сколько народов он втянет в свою войну. Но у меня есть шанс помешать этому, и я этому помешаю любой ценой. А если вы попробуете встать на моем пути... — Бьяджио резко замолчал и вскинул руки. — Ладно, забудьте. Вам все равно не понять.

Он зашагал обратно к дворцу, злясь на себя и свои глупые речи. Но Касрин поймал его за руку и заставил обернуться.

— А ну постойте! Не вам одному хочется мира, знаете ли. Или вы забыли, с кем говорите? Бьяджио покраснел.

— Не забыл.

— Я согласился вам помогать не просто для того, чтобы убить Никабара. Я согласился потому, что мне показалось, будто я вам нужен. Я не дурак, Бьяджио. Я знал, что вы говорите мне не все, что вы что-то скрываете. Так что перестаньте от меня таиться. Если я должен сделать то, чего вы хотите, я имею право знать все. Я этого требую.

Бьяджио очень осторожно взял пальцы Касрина и убрал их со своей руки.

— Я прошу прощения за мою скрытность, — проговорил он. — Вы имеете полное право на меня сердиться. Но с этим покончено: я рассказал вам все.

Касрин посмотрел на него с подозрением:

— Неужели? Вы действительно все мне сказали?

— Вы ведь сказали Джелене, что верите мне, правда? Касрин смутился.

— Не отрицайте: я знаю, что сказали. И я знаю, что вам это нелегко дается. И, если уж на то пошло, всем это нелегко. Доверие мне требует огромного усилия воли. Мое прошлое, оно...

Бьяджио нахмурился и пожал плечами, не находя подходящего слова.

— Говорит само за себя? — подсказал Касрин. Бьяджио рассмеялся.

— Да, если хотите. Но я никогда вам не лгал, Касрин. Я сказал вам, что потребую от вас еще чего-то, и обещал отдать вам Никабара. Все это не было ложью. Если я кое-что опустил, то только потому, что счел это необходимым. Но теперь мне необходимо знать, со мной ли вы. Когда я поплыву к Восточному Высокогорью, я хочу иметь твердую уверенность, что вы будете рядом, когда мне понадобитесь.

— В первый день лета, — тихо проговорил Касрин.

— Вот именно. Так вы со мной?

Ответом Касрина был грустный кивок. Он посмотрел в сторону моря, на «Владыку ужаса». Корабль был готов к бою, был готов нанести смертельный удар Никабару. Это будет нелегко, но игра стоила свеч. И Бьяджио, которому вовсе не хотелось отдавать приказ о казни Никабара, не сомневался, что Касрин и Джелена справятся с этим делом. Еще одна кровь, еще одна прискорбная жертва на пути к миру. Бьяджио шагнул к Касрину и остановился рядом с ним.

— Знаете, — негромко сказал он, — в Железных горах есть отряд борцов за свободу, арамурцев, которые называют себя Праведниками Меча. Их немного, но они уже год сражаются против Талистана и добились очень многого.

Касрин кивнул.

— Я о них слышал.

— И мне кажется, что мы похожи на них, — задумчиво сказал Бьяджио. — Мы составили странный союз, готовясь сражаться с Талистаном.

Эта мысль его позабавила, и он начал смеяться. И сам поразился, насколько изменился за последнее время.

— Мне страшно, — еле слышно признался Касрин. Бьяджио вздохнул.

— Мне тоже. Касрин отвел глаза.

— Никабар был для меня героем.

— И для меня, — откликнулся Бьяджио. Уголком глаза он поймал изумленный взгляд Касрина. — Он был моим лучшим другом, — пояснил он. — Когда-то он был мне как брат.

— А теперь вы отправляете меня, его убить.

Эти слова ударили императора, словно тяжелый обух.

— Да.

— И вам страшно? Почему?

Бьяджио всерьез обдумал этот вопрос. В последнее время очень многое внушало ему страх. Без поддержки снадобья все мелкие трудности человеческой жизни казались монументальными. Он боялся собственной смертности, боялся, что ничего после себя не оставит, боялся безвестно исчезнуть в общей массе. Когда-то — словно в другой жизни — он плавал по океану как герой, а теперь мысль о долгом плавании заставляла его бледнеть. Но больше всего его страшила неизвестность, тысячи мелочей, которые могут ждать его в Восточном Высокогорье. На этот раз он будет один.

— Я боюсь неудачи, — сообщил он. — Боюсь, что моего нового союза окажется недостаточно.

Касрин посмотрел на него пристально. Капитан разделял его страхи — но ни один, ни другой не сказали больше ни слова.

Часть вторая

ПРАВЕДНИКИ И ГРЕШНИКИ

Ричиус Вэнтран, которого иногда называли Нарским Шакалом, стоял на площадке восточной сторожевой башни Фалиндара и смотрел на орды, которые кружили рядом с его домом в горах. У него на шее сидела Шани, его двухлетняя дочка, спустив ножки на грудь отца, а ручками ухватившись за его волосы. Рядом с ними стояли несколько трийских воинов в синем, столь же заинтересованных собиравшимися внизу отрядами. Они встревожено переговаривались, а их вождь, Люсилер Фалиндарский, стоял, вцепившись в каменный зубец с такой силой, что у него побелели костяшки пальцев. Над Таттераком вставало солнце, открывая всю серьезность положения. Люсилер присвистнул, пересчитывая воинов, которые готовы были штурмовать дорогу, ведущую к цитадели. В горный дворец вела всего одна дорога — широкий проезд, пробитый в скальном грунте к самым воротам Фалиндара. По бокам ворот стояли две серебристые сторожевые башни. Как и восточная башня, на которой стояли Ричиус с Люсилером, ее западная сестра была заполнена бойцами — трийскими воинами в синей форме Таттерака. В каждой башне было сорок воинов: это была первая линия обороны против собравшихся внизу орд. Обе башни щетинились стрелами и копьями, а вдоль стен ходили воины подкрепления: лучники с полными стрел кочанами и с жиктарами — странными трийскими двойными клинками — за спиной. На белокожих лицах лучников ясно читалась тревога, их белые волосы развевались на утреннем ветерке. И Ричиус Вэнтран, заметный среди них, словно муха в янтаре, тоже выложил на стену свой двуручный меч, дожидаясь неизбежного штурма.

Дьяна, жена Ричиуса, стояла на стене рядом с ним. Она решительно скрестила на груди руки, а за поясом у нее был длинный стилет. Шел уже тридцать пятый день осады, и Дьяна успела привыкнуть к упорным атакам. Она больше не боялась за свою жизнь, но продолжала волноваться за тех, кто постоянно дежурил на башне — и в первую очередь за мужа. А еще она боялась за Шани и опасалась, что затянувшаяся осада вызовет нехватку молока. Пока Фалиндар удивительно стойко выдерживал осаду. Трийцы готовились к ней заранее, и их предусмотрительность оправдалась. Однако, несмотря на долгое пребывание под открытым небом, несмотря опасность эпидемий, решимость осаждающих пока не поколебалась. Ричиус знал, что эти люди будут штурмовать цитадель, пока не погибнут до последнего — или пока не падет Фалиндар. А до любой из этих развязок пока было еще очень далеко.

— Посмотри вон туда, Шани, — прошептал Ричиус.

Он указал на широкую дорогу, ведущую к основанию горы, на которой был построен Фалиндар. Там собралось не меньше двенадцати сотен воинов, которые сейчас ждали верхом или пешими, кружа вокруг шатров и осадных орудий. Ричиус никогда прежде не показывал Шани воинов Пракстин-Тара, но двухлетняя девочка все равно чувствовала, что происходит что-то нехорошее. Даже в подвалах, где она пряталась с остальными детьми Фалиндара, слышны были идущие уже много недель бои. А сегодня, перед началом очередного штурма Пракстин-Тара, пока Шани не убрали в погреб, словно банку варенья, Ричиус хотел показать ей, какая здесь идет война. И Шани, которая во многом походила на мать, не испугали татуированные воины, окружившие ее дом. Скорее они ее возмутили. Она уже умела играть в мяч и говорить простыми фразами и без труда выражала свое недовольство погребами. Ричиус ею гордился.