Дом в Цибикнуре, стр. 38

Все действительно бежали сломя голову, перегоняя друг друга, утопая по колени в снегу, потому что на узенькой дорожке было слишком тесно.

Когда все прибежали в большой дом и собрались у репродуктора, приказ Верховного Главнокомандующего, в котором товарищ Сталин объявлял благодарность и поздравлял нашу армию с победой, с разгромом фашистских войск на подступах к Сталинграду, уже звучал на весь мир:

«Сегодня, 2 февраля, войска Донского фронта полностью закончили ликвидацию немецко-фашистских войск, окружённых в районе Сталинграда. Наши войска сломили сопротивление противника, окружённого севернее Сталинграда, и вынудили его сложить оружие. Раздавлен последний очаг сопротивления противника в районе Сталинграда. 2 февраля 1943 года историческое сражение под Сталинградом закончилось полной победой наших войск…

Таков исход одного из самых крупных сражений в истории войн».

Они запомнили на всю жизнь этот вечер второго февраля, когда все, сбившись вместе, стояли в полутёмном коридоре, еле освещённом слабой керосиновой лампочкой, и слушали торжественные и радостные слова приказа Верховного Главнокомандующего.

А совсем поздно, после окончания прощального вечера, в полумраке спальни, в одних рубашонках, но закутанные с головой в одеяла, Наташа и Катя, забравшись с ногами на Милину кровать, все втроём обсуждали свою будущую жизнь.

Остальные девочки давно спали. Только они втроём всё шептались, шептались и не могли нашептаться.

Вернее, шептались больше Катя с Милой, а Наташа сидела смирная и молчала. Было даже странно, что она такая тихая и неразговорчивая…

Будущая жизнь казалась девочкам необыкновенно ясной. Ясной и простой от начала до конца. Они решили никогда не расставаться. Это прежде всего. Дружить всю жизнь и всю жизнь быть вместе. Это было самое главное.

И хотя Мила уже списалась со своей матерью и весной должна была уехать к ней на Урал и хотя Катя и Наташа завтра поутру уезжали, какое это могло иметь значение, раз они решили на всю жизнь остаться самыми лучшими друзьями и жить вместе?

Уже Катя за себя и за Наташу решила, что они после школы пойдут: одна — на медицинский и будет хирургом, другая — на педагогический, чтобы стать учительницей.

Катя с необычайным жаром расписала, как они будут жить в одном большом доме и как она, Катя, станет самым искусным хирургом на всю местность, а Наташа будет необыкновенно уважаемой и любимой учительницей, как они по вечерам будут собираться и читать все вместе стихи Пушкина и слушать Наташину игру на рояле (потому что Наташа обязательно должна была продолжать свои музыкальные занятия, начатые ещё перед войной в Ленинграде).

— А я буду агрономом, — решительно проговорила Мила.

— Конечно! — воскликнула Катя, натягивая одеяло почти до самого носа и становясь ужасно похожей на ваньку-встаньку. — Конечно, агрономом лучше всего. Тебе подходит. Будешь выращивать замечательные мичуринские яблоки и груши. И весной это будет такая красота, когда все сады зацветут!..

— Уж это обязательно, — деловито сказала Мила. — Даже виноград и персики нужно развести в наших колхозных садах.

— А как же Аркадий? — вдруг воскликнула Наташа, испугавшись, что Аркадию не будет места в их будущей и такой славной жизни. — Ведь он обязательно хочет быть инженером по электричеству.

— Точно у нас там не будет электростанции! — воскликнула Катя. — Наш Аркадий и будет строить у нас электростанции. А ты говоришь!

— А Генка — тот обязательно хочет быть радистом, — сказала Мила.

— Что же, — подхватила Катя, — разве у нас там не будет своей радиостанции? И ему найдётся дело… А уж Женя Воробьёв будет самым главным библиотекарем: ему, кроме книг, ничего не нужно. Правда, девочки?

— Девочки, — вдруг раздался тоненький и очень жалобный голос Анюты, — а я кем буду? Я тоже хочу быть с вами!

— Ну, конечно же, директором детского сада! — вскричала Катя. — Это же ясно! Ведь у нас там будет замечательный детский сад. Согласна?

— Да! — сказала Анюта. — Согласна! — И она легко вздохнула.

— А Зинаида пусть будет редактором газеты, — сказала Мила. — Или какого-нибудь журнала.

— А я? — вдруг закричала беленькая Нюрочка. — Меня-то вы одну оставили?

— Нет, — воскликнула Катя, — и ты будешь с нами. Ну, кем ты хочешь быть? Кем?

— И вот, — засмеявшись, сказала Наташа, — и вот выходит, что мы, всем нашим домом переехали в будущую жизнь… И всем нашлось место.

— Что ж, — сказала Клава, — это хорошо!..

Потом Наташа и Катя перелезли в свои кровати, расправили одеяла и улеглись.

— Даже странно, — прошептала Катя, — даже странно и не верится, что это наш последний вечер здесь.

И вдруг Наташа порывисто поднялась и села.

— Катя, — сказала она, — знаешь, я лучше тебе сейчас скажу. Прямо сейчас. Только ты не обижайся.

— Нет, — с удивлением проговорила Катя, — я не обижусь.

— Знаешь, Катя… только прошу тебя, пожалуйста, не обижайся… Знаешь, Катя, я отсюда никуда не уеду…

— Наташа! — Катя вскочила и вся повернулась к Наташе. — Наташа… Почему?

— Нет, только ты ничего плохого не думай. Я просто не могу отсюда уехать… Нет, не могу я уехать из нашего дома! И потом, я ведь послала бабушке письмо, и может сюда притти ответ, и…

— Наталья! — вдруг строго прикрикнула Мила. — Наталья, не дури!

— И ничуть я не дурю! — воскликнула Наташа. — Чем же я дурю? Если я так решила.

— Наташик, — на всю спальню взвизгнула Анюта, — значит, ты остаёшься с нами! — И она, перепрыгивая через все кровати, кинулась к Наташе.

Глава 43. Солнечное утро

Чайка стояла у крыльца и, переступая с ноги на ногу, терпеливо ждала: скоро ли наконец замолкнут эти бесконечные прощальные возгласы и кучер Ксения прикажет трогать?

Катя, закутанная поверх шубы, шапки и платка ещё и одеялом, сидела в санях, около своей мамы.

Уже она в который раз поклялась писать всем и каждому не меньше чем по два письма в неделю. Уже Анюта, проливая горькие слёзы, твердила, что просто не переживёт этой минуты. Уже у Милы вдруг начался сильнейший насморк и она потребовала у Клавы носовом платок, но почему-то стала тереть не нос, а глаза. И Женя Воробьёв с насмешкой повторял, что в жизни не видал столько нежностей… Уже по крайней мере десятый раз младшие мальчики Борис и Николка пристраивались на сани, чтобы прокатиться до ворот, а Галина Степановна десятый раз сгоняла их с саней, уверяя, что они свалятся.

И Ольга Ивановна напоследок сунула ещё один свёрток с какими-то бутербродами: кто их знает, сколько они будут в дороге, и как у них будет с поездами, и как они достанут билеты.

Уже из кухни пришли прощаться оба повара, и было странно видеть их в белых фартуках тут, возле саней, а не у жаркой плиты с десятью конфорками.

И все малыши-дошколята были тут же и на разные голоса выкрикивали прощальные слова.

И Софья Николаевна последний раз деловито закутывала Катю в одеяло, подтыкая со всех сторон, чтобы нигде не поддувало.

Наконец Клавдия Михайловна сказала:

— Ну, трогай, Ксения! Хватит их морозить…

Тут Ксения зачмокала, защёлкала языком, затрясла вожжами, и Чайка, разок-другой дёрнув сани, с трудом троила с места: пока шло прощанье, полозья успели основательно примёрзнуть.

— Счастливой дороги, Катюша! А вам желаю удачи и много-много счастья, Ирина Сергеевна! — сказала Клавдия Михайловна. — Не забывайте наш дом…

Сани тронулись.

— И я с ними кусочек поеду, можно? — закричала Наташа и кинулась на сено, прикрывавшее Катины ноги.

Ворота им открывал Аркадий. Он широко распахнул обе створки.

— И я тоже прокачусь, — сказал он, присев на сани.

Ксения прищёлкнула языком:

— Эй, милая!

И Чайка рысцой свезла сани с пригорка, на котором стоял дом.

Солнце светило им прямо в глаза, ярко и сильно, хотя утро было очень холодное и высокое февральское небо казалось звонким от мороза.