Семьдесят неизвестных, стр. 23
Потом встала Оля.
— Вам всем большое наше спасибо. И вам, тётя Клаша. И вам, Василий Никифорович… — Она волновалась, чувствовалось, что ей ещё никогда не приходилось произносить речей. — Мы… Мы купили небольшой подарок, на память от всех нас…
Подарок? Она ничего не знала! Собирали, а у неё не попросили. Это просто непорядочно!
— Миша! Внеси! — громко крикнула Оля.
Все повернулись к двери. Нина тоже.
Ромео на вытянутых руках бережно нёс радиоприёмник.
— Вот! — Он широко улыбался. — Марки «Родина», на батареях.
— Ого! — Зоотехник озадаченно поправил очки. — Где это вы такой капитал отхватили, а, девчата?
— В самом деле, где? — Оля, считая, что он шутит, тоже отвечала в шутливом тоне. — Где ещё, в каком другом колхозе найдётся такой щедрый председатель, чтобы по пяти рубликов аванса отвалить бедным доярочкам?
— Да, он отвалит, держи карман пошире!
Старичок рассмеялся, и так искренне, что Оля удивлённо уставилась на него.
— Да правда ведь!.. Нина Павловна, скажите! — Она повернулась к сжавшейся в комок Нине и вдруг, догадавшись обо всём, повторила растерянно, почти шёпотом: — Нина Павловна, ой…
Ромео поставил приёмник на столик.
— Хватит вам с финансами разбираться! — Он сунул в гнездо провод, свисавший с окна, повернул ручку включения, и через несколько секунд раздалась весёлая музыка. — Вот! И антенну вам наладили. Слушайте на здоровье!
— Теперь пусть ваш преподаватель скажет, — предложил зоотехник. — Нина Павловна, ваше слово… Что такое, Нина Павловна?
Нина плакала, закрыв лицо руками.
Ей было стыдно. Так стыдно…
ВОГ
Василий Олегович Гордеев. Сокращённо — ВОГ. Это я, Васька Гордеев.
И мой приятель, бывший приятель, Витька, Виктор Осипович Гринько, — тоже ВОГ.
В этом всё дело. И ещё в том, что у меня воля незакаленная.
Раньше мы жили с Витькой в одном доме, даже на одной лестничной площадке. Дверь в дверь.
Вообще-то Витька москвич. Но лет пять назад его привезли в наш город, к бабушке, да так у неё и оставили. Нет, не потому, что его родители умерли или подбросили Витьку и скрылись, как в фельетонах иногда бывает. Просто папа у него какой-то дипломатический работник, и его послали в восточную страну на букву «И». В Иран или там в Ирак — я их всё время путаю. Или, может быть, в Ирландию.
Хотя нет, Ирландия совсем на другой карте.
Но это неважно. Важно другое: там, куда послали Витькиного папу, нет школы для советских ребят. Вот поэтому Витьку и привезли к бабушке на время.
Ну, бабушка есть бабушка, по своей знаю. Жаль только, что мой папа не дипломат, его ни на какой Восток не посылают. А то бы мы с бабушкой живо договорились. Есть даже такая народная мудрость: старый — как малый. Бабушка, например, считает, что школьники в Советской стране — самые великие труженики. И, знаете, я с ней вполне согласен. Взрослые работают по семь часов, некоторые даже по шесть. А мы? Шесть уроков — это уже шесть часов. Да ещё домашние задания. Самое малое два часа. Да где там! Если по совести, то разве за два часа управишься? По совести — не меньше, чем за три. Шесть плюс три — девять. Девятичасовой рабочий день. Простая арифметика!
Вот и Витькина бабушка, Анна Петровна, тоже человек прогрессивный и к нашему брату — школьникам — относится с сочувствием.
Витька с ходу спихнул с себя тяжёлое бремя отличника, которое он привёз из Москвы. Перешёл в твёрдые четвёрочники, а потом и в нетвёрдые троечники… Но всё же ничего, ни разу на второй год не остался, переползал на брюхе из класса в класс.
А недавно Витька уехал обратно в Москву. Родители вернулись из страны на букву «И» и взяли его к себе.
Витьке просто повезло, потому что как раз в это время весь наш класс стонал и плакал под игом Игоря Владимировича. Ну, не весь, но многие. Я, во всяком случае.
Раньше Игорь Владимирович преподавал нам только физику. Но вот уволили почему-то преподавателя труда и временно поручили это дело Игорю Владимировичу. Известно, у каждого учителя своя система. Это любой школьник знает. Например, Анна Степановна говорит, что честный человек всегда смотрит прямо в глаза, и требует, чтобы мы не сводили с неё взгляда. А Зоя Александровна, так та наоборот. Уставишься на неё честным, откровенным взглядом — она сердится: «Урока не выучил, а глазом не моргнёт. Совсем обнаглел!»
У старого преподавателя труда система была простая и ясная. Мы приходили на урок, и он говорил: «Сегодня сделать то-то и то-то». И мы делали. Кто лучше, кто хуже. Кого он хвалил, кого ругал. Тройки, четвёрки, пятёрки. Двоек он не ставил, терпеть их не мог, — я так думаю, наверное, это у него ещё с детства осталось. Или просто не хотел портить процент успеваемости.
А Игорь Владимирович вот что придумал: «Вы люди почти взрослые, по крайней мере, по живому весу. Подгонять вас не буду, упор сделаю на сознательность. Вот вам слесарная мастерская, вот вам инструмент и вот вам задание».
Одним словом, к концу последней четверти каждому из нас представить какой-нибудь полезный предмет, сделанный на свой собственный выбор.
Почти три месяца оставалось до срока, целых три месяца!
Я не торопясь всё обдумал, взвесил и решил: сознательно так сознательно. Сделаю не какую-нибудь там кривобокую скобу, как большинство наших ребят, а целый набор слесарных инструментов. Пусть знает Игорь Владимирович, какая сознательность у Васьки Гордеева!
Только пока я это всё обдумывал, пока намечал, из скольких предметов, и каких именно, должен состоять мой слесарный набор, двух месяцев как не бывало. Где уж тут до набора! Успеть бы сделать самый заурядный молоток!
Но я ещё не особенно беспокоился, да и другие ребята тоже. Знали по прежнему опыту: подойдёт время — Игорь Владимирович сам за нас возьмётся. Допустит он, чтобы у нас двойки по труду появились в четверти, как же!
А он не берётся! А он не жмёт! Даже не напоминает. Вроде и сам забыл.
А что? Может, и в самом деле забыл? Ну конечно же, забыл. Можно ли так: ни разу даже не спросить!
И я успокоился.
И вдруг:
— Послезавтра сдать!
Да ещё устраивается, оказывается, школьная выставка, и лучшие из наших полезных предметов будут показаны на ней.
А кто не сдаст вовремя работу, тому — пару в четверть, и прощай участие в летнем туристическом походе в горы.
Ну, пару в четверти как-нибудь переживу. Во всех остальных четвертях у меня по труду «хорошо», обойдётся. Хотя представляю себе, что будет делаться дома.
Но поход!.. Я не пойду в поход! Все пойдут, а я не пойду. Пашка Хромов пойдёт, а я не пойду. И, главное, Катя С. из параллельного «Б» пойдёт, а я не пойду. Катя пойдёт, а я нет!
И вот завтра нужно сдать полезный предмет, а у меня нет ничего, кроме грубой заготовки молотка. И вдруг вечером я встречаю возле подъезда Анну Петровну, Витькину бабушку. Она ездила в Москву навестить внука и только вернулась.
Останавливает меня:
— Здравствуй, Вася. Тебе большой-большой привет от нашего Витеньки.
Это она, конечно, сама придумала. Будет он мне привет посылать! Ведь перед самым отъездом мы с ним крепко поссорились. На веки веков, как говорили в древности. Это значит — насовсем.
Мне нравится одна девочка, кто — не скажу. Ему она тоже нравилась. Но ведь мы друзья. И мы дали клятву никогда не соперничать друг с другом.
Кого она сама выберет, тот и будет с ней дружить. Даже кровью расписались.
И вот однажды прихожу я к нему, а он сидит в шапке. Я спрашиваю: «Ты чего это: дома — и в шапке?»
И — раз! — с него шапку долой. А там — ни за что не угадаете! Там у него бигуди — катушки такие, на которые женщины волосы накручивают. И у него волосы накручены. Чтобы они вились и он был красивее.
Разве это честно? Разве это по дружбе? Разве это не нарушение клятвы, подписанной кровью?