В садах Лицея. На брегах Невы, стр. 49
В доме Екатерины Федоровны постоянно бывали многочисленные гости: родственники, свойственники, знакомые. Сюда частенько захаживали Жуковский, Александр Иванович Тургенев, переводчик «Иллиады» поэт Гнедич. Здесь подолгу живал Батюшков: он приходился Муравьевым сродни.
Здесь у Никиты Муравьева собирались его друзья. Сюда приходил и Пушкин.
С «беспокойным Никитой» Пушкин познакомился в лицейские годы. Среди гостей, наезжавших в Царскосельский Лицей в 1814 году, значится прапорщик Муравьев. А еще раньше до Царского Села докатилась весть о патриотическом поступке юного Муравьева.
В августе 1812 года, когда пал Смоленск и французы двигались к Москве, в одну подмосковную деревню зашел по-господски одетый юноша. Он попросил поесть. Его накормили — дали ломоть хлеба и кружку молока. Поев, он выложил на стол золотой и хотел было уйти, но его задержали. Необычайная щедрость показалась подозрительной. Уж не французский ли это шпион? При обыске у юноши нашли военные карты и список маршалов Наполеона. Тогда его связали и препроводили в Москву. И только там выяснилось, что «шпион» не кто иной, как сын покойного сенатора Муравьева — шестнадцатилетний Никита. Тайком от матери (она не отпускала его) он убежал из дому, чтобы вступить в действующую армию.
После этого случая мать отпустила Никиту. А рассказ о его поступке передавали из уст в уста.
Никита Муравьев сражался при Дрездене и Лейпциге, брал Гамбург, побывал в Париже.
Возвратившись на родину, с русскими войсками, он «с новым удовольствием увидел Петербург».
В Петербурге нашел друзей — таких же, как и он, молодых офицеров. Все они участвовали в недавней войне, все были очень молоды, но великие события и военные тяготы превратили их в зрелых, решительных людей.
Они побывали в Европе, многое повидали и теперь новыми глазами огляделись вокруг. Самодержавие, крепостническое рабство стали им еще нестерпимее. Они начали собираться. Большей частью у Муравьевых.
Бывая на их сходках, Пушкин не однажды слышал, что Россия стоит на краю пропасти и что в пропасть ее толкают царь и граф Аракчеев.
Аракчеев… Это имя повторяли повсюду. Повторяли с возмущением, ненавистью, подобострастием, трепетом.
Безвестного артиллерийского офицера Аракчеева возвысил еще Павел. Оценил его «достоинства». Да и как было не оценить, когда Аракчеев так усердствовал, что рвал провинившимся солдатам усы. Павел дал ему чин генерала, титул графа. Новоиспеченный граф выбрал себе девиз: «Без лести предан».
По отзывам современников, это был ограниченный, малограмотный человек, но с дикой энергией, упрямый и жестокий, который свои злодейства прикрывал беззаветной преданностью царю.
И Александр ценил его, считал необходимым человеком.
Отправляясь за границу в свои многочисленные поездки, царь всенародно объявлял: указы, издаваемые генералом от артиллерии Аракчеевым, «высочайше повелеваем считать именными нашими указами».
С четырех часов ночи к дому на углу Кирочной улицы и Литейного проспекта подъезжали кареты.
— Его высокопревосходительство принимает?
— Так точно.
— Извольте доложить.
На прием к Аракчееву торопились министры, сенаторы, генералы, члены Государственного совета.
Если адъютант докладывал и Аракчеев молчал, это значило: подождать. Второй доклад — и снова молчание. И только после того как приехавший восчувствовал, сколь затруднительно попасть на прием, раздавался звук колокольчика. Аракчеев звонил и приказывал адъютанту: позвать такого-то!
Аракчеев фактически управлял всей страной.
Он любил порядок и понимал его по-своему. В своем имении Грузине велел сломать все деревни и построить их заново. Конечно, за счет крестьян, Старые стояли на горушках, у рек, у леса. Новые — хотя и на болотистом, неудобном, но зато ровном месте. На одинаковом расстоянии друг от друга. И дома в них были одинаковые. И все вытянуты в одну линию, как солдаты в строю.
В своей типографии в Грузине Аракчеев печатал распоряжения крестьянам. «У меня всякая баба должна каждый год рожать, и лучше сына, чем дочь. Если у кого родится дочь, то буду взыскивать штраф».
На такой манер он управлял и Россией. При нем появились военные поселения.
Пушкин писал своему приятелю офицеру Мансурову, посланному в Новгородскую губернию: «Поговори мне о себе — о военных поселениях. Это все мне нужно — потому, что я люблю тебя — и ненавижу деспотизм».
О военных поселениях рассказывали ужасы.
Казенным мужикам целых волостей обривали бороды, надевали солдатские шинели и, обрекая на двойные тяготы — как крестьян и как солдат, — расписывали по полкам.
Дома, имущество — ничего им не принадлежало. Их муштровали и заставляли работать в поле. Они вставали и ложились под барабанный бой.
Бабы по команде топили печь, варили что приказано. За малейшее неповиновение секли. Такая же участь ждала и детей. С шестилетнего возраста их одевали в военную форму. Они становились маленькими солдатами. — кантонистами.
Изуверская затея — прорезать всю Россию с севера на юг полосой военных поселений — принадлежала царю. Выполнял ее Аракчеев.
Он твердо запомнил слова царя, что если даже придется уложить трупами всю дорогу от Петербурга до Чудова — больше ста верст, — военные поселения все равно будут введены. А трупов хватало.
Испугавшись военных поселений, крестьяне бунтовали. И граф Аракчеев шел на них войной, как на заправского врага, вел артиллерию, кавалерию. Бунтовщиков расстреливали, рубили, прогоняли сквозь строй.
«Известия о новгородских происшествиях привели всех в ужас», — вспоминал декабрист Иван Якушкин.
У Муравьева обсуждали все в подробностях. Поручик Илья Долгоруков — «осторожный Илья» — состоял адъютантом при самом «змее» Аракчееве. Он, по словам Якушкина, «имел возможность знать многие тайные распоряжения правительства и извещать о них своих товарищей».
Для товарищей Ильи Долгорукова и Никиты Муравьева это было небезразлично. Ибо все они состояли членами тайного общества. Не имея возможности бороться со злом явно, они решили бороться тайно. Основали сперва «Союз Спасения», потом «Союз Благоденствия».
«Читал свои Ноэли Пушкин»
Целью тайного общества было спасти Россию. Но как? Об этом много говорилось на сходках у Муравьева.
У Пушкина навсегда остались в памяти многолюдные собрания, где в колеблющемся свете свечей смешивались яркими пятнами цветные мундиры офицеров, а среди них кое-где проглядывали черные фраки штатских. Было шумно. Кто-то стоя ораторствовал, кто-то возражал. Иные слушали и курили. Иные в волнении ходили по комнате.