Солнце в декабре, стр. 16
После того как развеска знаков была закончена, в первый же день под одним из них сбили зазевавшегося пешехода.
Знакомый мадрасец, дети которого ездят в школу, говорил мне, что он в состоянии давать им деньги на такси, но не делает этого, так как боится за их жизнь. Автобусы в том направлении не ходят, и потому он нанимает велорикшу, который отвозит детей в школу и привозит обратно. Велорикша — наиболее безопасный вид транспорта.
Однажды мы стали свидетелями такой картины. Посреди дороги стояли два осла и вели дружеский разговор. Полицейский пытался усовестить животных: ударить и отогнать их он не смел. Мы возвращались по той же дороге часа через три. И попали в затор. Причиной затора были… те же ослы. Они стояли на прежнем месте. Число полицейских, уговаривающих животных, удвоилось. Теперь на каждого несговорчивого осла приходилось по полисмену, но это мало помогало…
Обычно к ленчу мы возвращались в отель. Я надевал пиджак и шел в ресторан. Я надевал пиджак не потому, что так принято. Просто в ресторане было холодно. Установка для кондиционирования воздуха работала с такой силой, что на улице было тридцать-тридцать один, а в помещении… всего лишь плюс четырнадцать! В моей жизни это был первый случай, когда я, выходя на улицу, раздевался, а входя в помещение, наоборот — поспешно надевал пиджак или джемпер…
Вечером мы снова поехали на берег океана. Светились огнями рекламы кинотеатров. Деревья возле собора были иллюминированы, и светящиеся цифры сообщали, сколько дней осталось до рождества. На Сауф-Бич-Роуд было темно. Здесь нет ни магазинов, ни кинотеатров. Мы подъехали к памятнику Ганди. Шофер развернул машину и поставил ее так, чтобы свет фар выхватывал из темноты бронзовую фигуру. Теперь Ганди шагал в луче. И ничто не могло остановить его…
Потом мы вышли из машины и по мягкому песку направились к океану. Идти было тяжело, песок мгновенно набился в туфли, но мы не останавливались. Океан притягивал нас. По мере приближения к нему мощный гул все усиливался. Мы медленно подошли к самой кромке песка, о которую ударялся прибой, и сели.
Глаза привыкли к темноте, и при слабом свете луны мы стали различать волны с надетыми на них белыми кружевами. По небу проплывали облака, и казалось, что это тоже волны. Мы обернулись. Сзади была кромешная тьма. Иногда мелькали желтые или красные огоньки, проезжала вдали машина, и снова все становилось черно. Мы были один на один с океаном. Он миловал нас. Он подкатывал волны к нашим ногам, говорил что-то и откатывался назад. Потом волна хлестнула нас по ногам, брызги полетели в лицо и опять стало спокойно…
Это удивительное ощущение — сидеть ночью на берегу океана, который отсюда, от Мадраса, простирается до Австралии и Антарктиды. Отчетливо понимаешь, что сам… это так… капелька воды. Океан, он ставит человека на место. И тех, которые возомнят о себе, полезно привозить сюда ночью и оставлять на темном берегу…
Океан снисходительно бился о берег, но вскоре ему надоело лениво плескаться. Поднялись крупные волны, и мы позорно бежали.
В старинной индийской книге сказано приблизительно так: и волна — это вода, и океан — это вода. Чтобы волне стать океаном, нужно только пространство и время.
На обратном пути мы заблудились. Луна зашла. И мы долго вязли в песке, прежде чем вышли к машине.
Королевский перстень
— Каковы у вас взаимоотношения между сценаристами и режиссерами?
Когда на дружеской встрече с писателями мне задали этот вопрос, я подпрыгнул на стуле от удивления. Мне показалось, что я не в Мадрасе, а в Москве, в Союзе кинематографистов.
Оказывается, кинодраматурги всего мира обижаются на судьбу. Кинодраматурги сажают в землю зернышко, то есть вынашивают замысел, выращивают саженец, то есть пишут сценарий, а когда с помощью солнца, то есть актеров, на дереве картине вырастают лавровые листья, то их срывает, надевает на себя или кладет в суп режиссер.
Был ли случай, чтобы картину назвали по имени писателя? Например, фильм Чезаре Дзаваттини, фильм Кришана Чандра или фильм Евгения Габриловича? Не было такого случая и не будет никогда ни в Москве, ни в Мадрасе. Картину всегда называли и называют по имени режиссера. Драматург должен утешаться тем, что зрители, делясь впечатлениями о фильме, всегда пересказывают сюжет.
Например:
Маша полюбила Пашу, а Паша уехал в Индию строить лекарственный комбинат.
И почти никто не рассказывает так:
Помните, в том кадре режиссер, повесив в комнате Паши на стенке слева фотографию храма из Махабалипурама, образно намекнул на то, что герой удерет от своей возлюбленной в далекую страну.
Кинодраматургам всего мира следует помнить, что, поскольку именно они выдумывают порох, постольку совершенно ясно, стрелять не им — всегда выдумывает один, а лавры получает другой. Это случается не только с драматургами.
На то, что критики даже в газете писателей, в «Литературной газете», частенько забывают назвать фамилию автора картины, обижаться не надо. Во-первых, тщеславие — это порок, во-вторых, знакомые заметят, что не назвали, и посочувствуют. Драматург должен быть занят исключительно творческими проблемами и борьбой с режиссером, который переписывает принятый сценарий.
А те кинодраматурги, кому все это не по душе, пусть переквалифицируются в кинорежиссеры, как это сделали Фредерико Феллини, Ходжа Аббас, Будимир Метельников и Даниил Храбровицкий.
Обо всем этом мы говорили на встрече с писателями, которые работают для радиотеатра. Здесь собрались великолепные писатели — Аквилон, Джанаки Раман и многие другие. Радиодраматургия очень популярна в Мадрасе. Телевидения нет. Профессионального театра практически тоже нет. В кино работать тяжело: нужно гнать коммерческую продукцию. Радио — желанное прибежище для драматурга.
Как я выяснил в Мадрасе, нам, советским кинодраматургам, живется лучше, чем нашим индийским коллегам. У нас — редакторы, в Индии — продюсеры. Счет 1:1. У нас — режиссеры, там — режиссеры. Счет 2:2. Но у нас не вмешиваются кинозвезды, а там они диктуют в самом прямом смысле слова. Они, кинозвезды, диктаторы кинопроизводства. Счет 3:2 в пользу наших драматургов. Если же прибавить к этому, что в порядке исключения у нас удается и опубликовать литературный сценарий, то счет становится 4:2!
На всех пресс-конференциях, на всех встречах с режиссерами, актерами, продюсерами большим успехом пользовался наш рассказ про кинопробы, про то, что даже знаменитые актеры подвергаются творчески необходимой, но морально уязвимой процедуре — экзамену под названием «кинопроба».
— А если они не хотят? — спрашивали меня.
— Тогда их не снимают! — отвечал я.
Кажется, мне не верили. И так как исключение только подтверждает правило, я добавлял, что, бывает, у нас снимают без проб — Иннокентия Смоктуновского, например, или Евгения Леонова.
Мои слушатели покачивали головами налево-направо, налево-направо — знак вежливого внимания. Меня слушали, но доверия я не вызывал.
Смоктуновского знают в Индии по фильму «Гамлет», а Леонова… по «Полосатому рейсу». В последнее время «Полосатый рейс» и совсем недавно «Спящая красавица» представляли на индийских экранах наш кинематограф. Да, да. До Дели шесть часов полета. Но индийская общественность имеет о нашем киноискусстве, мягко выражаясь, туманное представление. Надо сказать, что мы не остаемся в долгу. Мы тоже мало знаем об индийском кинематографе и часто покупаем далеко не лучшие образцы. Вряд ли советский зритель хорошо знаком с творчеством калькуттского режиссера Сатьяджита Рэя, а это большой художник. Дело не в количестве наград, полученных Рэем на разных фестивалях (его кинотрилогия, «Патхер панчали» «Апараджито» и «Апу сансар», получила в общей сложности шестнадцать международных наград), дело в том, что творчество Рэя противостоит бездумным фильмам, наводнившим кинотеатры Индии. Его произведения пронизаны любовью к народной жизни, стремлением глубоко проанализировать народные характеры. Рэй не одинок. Шел у нас фильм недавно умершего Бимала Роя «Два бигха земли» или купленный по рекомендации Пудовкина фильм «Обездоленные» Нимоя Гхоша. Кстати, мы с ним встретились в Мадрасе, сам-то он, правда, бенгалец. Пудовкин побывал когда-то в тех краях вместе с Черкасовым, а потом с восторгом рассказывал об этой поездке.