Угроза вторжения, стр. 97

— В данный момент.

— Одна. А остальное тебя не волнует?

— Абсолютно.

— Хм. — Она наморщила носик. — Даже обидно. А у тебя как с медперсоналом?

— Этот этап уже закрыт. Мы с Мещеряковым ушли с острова.

— Бросили бедных психов на произвол судьбы?

— Нет. Клинику закрыли. Нет денег. Больных разбросали по району.

— А вы?

— Мы сидим в одном концерне. Здесь, в Москве.

— А там психов много?

— Там денег много. — Он достал из кармана конверт и положил перед Настей. — Потом посмотришь.

— Что там? А-ха! — Она приоткрыла конверт и неожиданно поджала губы. — И много?

— Полторы тысячи долларов. — Виктор опустил глаза. — Только без твоих дурацких выходок, я прошу. Возьми. У меня они не последние, а тебе пригодятся.

— Спасибочки! — Настя бросила конверт на подоконник. — А хорошо вы подкормились, как я погляжу. Сразу обратила внимание, изменился. Нет, ты всегда одеваться умел. Но сейчас что-то другое. Уверенность в себе какая-то, будто миллион выиграл. У баб на таких везунчиков нюх, ты учти. И много сознаний уже расширили? План, я надеюсь, выполняете? Опять у нас в животе будет пусто, зато сознание — впереди планеты всей?

Виктор грустно усмехнулся. Взгляд, как всегда, когда он начинал говорить о своем, сделался пустым.

— Вся проблема, Настя, в том, что все делаешь исключительно для себя. На кого и за что ты работаешь — не важно. Все, что ты открываешь, ты открываешь в себе и для себя. Мудрено? — встрепенулся он.

— Нет. Нормальный эгоизм, — пожала плечами Настя.

— Ты не права. Это тенденция. Сначала наука была элитарной и пыталась познать все. Потом наступил век Просвещения, когда попытались научить мыслить всех. Помнишь: «Мыслю — значит существую»? И пытались познать тайну коллективных состояний. Отсюда — и великие стройки, и марши у Бранденбургских ворот. — Он не глядя вытащил сигарету из пачки, прикурил. — А теперь век индивидуализма. Доступны практически любые знания, возможности для саморазвития — безграничны! И индивид должен познать сам себя, используя всю мощь науки и техники. Иначе какой в них смысл?

— А какой в этом смысл? — Настя зевнула, прикрыв рот ладошкой.

— Смысл в том, что круг замкнется, когда вновь объединятся просвещенные. Для них не будет индивидуальных тайн, они уже их раскрыли. Для них не будут загадкой коллективные состояния и психология масс. Потому что это элементарная физика хаоса, не более того. И посвященные вновь сделают науку тайной. А все тайны мироздания можно будет вновь описать в одной Книге: вопрос — ответ, символ — толкование, все просто и понятно, для умеющего понять. Вот и весь смысл.

— Ни фига не понятно, но сердцем чувствую — здорово! Дашь потом эту книжку почитать? Как бывшей жене. — Настя отвернулась к окну. — На улице холодно?

— Очень. Кстати, верни мне тетради.

— Какие? А, тот бред! Можешь забирать. Ой, стоп! Придется подождать. Папка уехал, а тетрадки у него в сейфе. Виктор, не горит же, да? Подожди недельку.

— Подлиза!

— А ты чокнутый! Только такой фанат, как ты, может припереться без звонка в такую рань и парить мозги. Уточняю, одинокой даме. Мамочка адресок дала?

Сразу же после развода Виктор уехал в клинику под Заволжском. Обменом двухкомнатной квартиры пришлось заниматься Насте, в отместку за это решила не давать свой новый адрес.

— Допустим.

— Ладно, я ей тоже какую-нибудь гадость подстрою.

Она допила кофе, перевернула чашку, поставив на блюдце вверх дном. Вздохнула и с тоской посмотрела за окно, где ветер хлестал по промерзшим ветвям тополя.

— Насть, мы же не чужие, так? — Он накрыл ее пальцы своей ладонью.

— Ой, только не начинай!

— Но должны же нормальные люди друг другу помогать.

— Теоретически, — ответила она, не поднимая головы. — Тут один папин друг помог. Сидел, глазами умными хлопал, кивал, как китайский болванчик… Потом сгинул, топливо истратив. Вот и верь после этого людям. Только на себя надо рассчитывать, тут ты прав. — О том, что благодаря Белову познакомилась с Дмитрием, решила не упоминать. Виктор даже в супружеские годы ревностью не страдал. Но его профессиональная привычка лезть в душу по малейшему поводу Настю раздражала. Чувствовала, что за этой показной сострадательностью стоит голый медицинский интерес, а быть подопытной мышкой не хотела. Даже подружке небезопасно плакаться в жилетку, а врачу — тем более, хоть он и муж.

— С чем не клеится, с работой или с личной жизнью? — Виктор убрал руку, и голос изменился, появились фальшивые нотки. Так уставший врач спрашивает очередного посетителя: вежливо и участливо, но без сердца.

— О, личная жизнь бьет ключом! А толку? Не вставать же к плите, если вдруг с работой что-то не получилось.

— Да, к плите тебе рановато. А хочешь, помогу? Использую служебное положение в личных целях.

— Витя, на молодых санитарках оттачивай свое обаяние. Я уже свое отработала. Ей-богу, в следующий раз выйду замуж за автослесаря! И прост, как гаечный ключ, и денег больше приносит.

— Я серьезно. Вот ты не веришь, а деньги нам же зря платят…

— Откуда мне знать? Вы же горазды мозги пудрить, Фрейды-Юнги несчастные.

— Ты в мою ересь не меньше меня веришь. Иначе не поехала бы на остров.

Она повернулась, посмотрела ему в глаза.

— Чего ты хочешь?

— Помочь. Погадай сама себе. — Он перевернул ее чашку. — Смотри на кофейные каракули и жди, когда в сознании вспыхнет яркая, как сон в детстве, картинка. Не пытайся ничего придумать. Просто смотри. И увидишь то, что хочешь увидеть.

Он положил горячую ладонь ей на затылок, чуть пригнул голову. Настя попыталась сопротивляться, но из ладони ударила горячая волна, ворвалась в мозг, разом растопив волю. В глазах помутнело…

Сделав над собой усилие, она разогнала пелену, застилающую глаза, и отчетливо увидела черно-коричневых пляшущих человечков… Потом они исчезли, растворившись в мягком белом свете. И тогда, как на экране в кино, она увидела дом, стоящий на краю поселка. Почерневшие от времени доски стен. Остроконечную башенку на крытой железом крыше…

Кротов, кутаясь в грубой вязки тяжелую кофту, сидел на веранде. Пустыми глазами смотрел на чашку, стоящую на столе. Облачко пара медленно поднималось над черной жидкостью. Кофе. Она ощутила его густой горький аромат. Кротов тоже потянул большим носом, поморщился и что-то пробормотал.

Вошел Журавлев. Погладил себя по свежевыбритым щекам. От него пахло горько-острым одеколоном.

«„Айриш Мус“, — подумала Настя. — Отцу такой привозили друзья. Очень им дорожил. А мама знала, как этот запах действует на женщин, и ревновала… Глупые, нельзя жить рядом и завидовать успехам другого…»

Неприкасаемые

Журавлев погладил себя по свежевыбритым щекам.

— Как я вам, Кротов?

— Спросите у Инги, это по ее части. Мне с вами не целоваться. — Кротов уткнул нос в воротник.

— Не с той ноги встали? — Журавлев налил себе кофе. — Давно здесь мерзнете? Может, пойдем в дом? Там теплее…

— Там лучше слышно. — Кротов оглянулся на дверь. — Инга где?

— На кухне.

— Тогда садитесь рядом. Есть разговор. Журавлев пересел поближе, выложил на стол тяжелый портсигар.

— Учтите, дымить буду.

— Да на здоровье! — Кротов слабо махнул рукой. — Вас Гаврилов без бороды не видел?

— Я же только что… Слушайте, Савелий Игнатович, в чем дело?

— Неспокойно на душе. — Кротов похлопал себя по левой половине груди. — Жмет что-то. Сегодня мы взломаем депозитарий банка. Осталось получить от Ашкенази номера счетов, вычистить их до последней копейки, и Гога перестанет существовать. У него не будет ни банка, ни товара, ни канала на Кавказ. Я долго ждал этого дня. Но не поверите, сейчас хочется, чтобы он жил. Чтобы метался, искал выход… Месть не может быть сиюминутной. Ею надо успеть насладиться. Но его сожрут. Льва, ставшего слабым, загрызают шакалы.