Угроза вторжения, стр. 79

— Как сказать. Кротов же не дурак. Стоит нам завалить Гогу, он почувствует, что свое отработал. И начнет искать выход. А голова у него, поверьте мне, работает, как все компьютеры Костика вместе взятые.

— Кротову некуда идти, Кирилл Алексеевич, не забывайте.

Журавлев откинулся на подушки и закрыл глаза. Дальше тянуть разговор не было смысла. Посвящать Гаврилова в хитросплетения большой политики, в которых был повязан Кротов, он не хотел. Не тот уровень и не та мера доверия. Подседерцеву, как ни крути, а причастному к безопасности государства, как бы оно сейчас ни называлось, Журавлев доверял больше.

Гаврилов помолчал, нервно покусывая губы, потом встал. Положил на столик между пузырьками с лекарствами полоску бумаги.

— Это банковская справка о состоянии вашего счета. Сегодня я перевел на него еще пятнадцать тысяч долларов. А это… — Он достал из кармана пиджака видеокассету. На столике места уже не было, пришлось положить ее на колени Журавлеву. — Еще один отчет о пребывании вашей жены и дочери в Греции. Посмотрите, порадуйтесь за них. — Он до хруста потянулся. — Эх, бросить бы все да уехать к морю! Снять номер в маленьком отеле, где не бывает ни новых, ни старых русских. Повесить на дверь табличку «Не беспокоить» и сидеть безвылазно денька три. Спать, читать и слушать, как в темноте рокочет прибой. Здорово, а?

— Не то слово, — вздохнул Журавлев, посмотрев за окно, где с утра моросил дождь.

Глава двадцать шестая. Пуля для зомби

Когти Орла

Максимов взял из стопки очередной журнал. В гостиную иногда заглядывала Инга, отрываясь от своих кухонных забот. Гаврилов с Журавлевым заперлись в комнате наверху, время от времени было слышно, как скрипят половицы. Мог появиться Кротов, с самого утра нервный и желчно-злой. Пришлось журналы с публикациями Журавлева переложить другими — яркоглянцевой макулатурой.

Первые статьи Журавлева приходились на начало перестройки. Обычная для тех времен критика агонизирующего режима. Пинать умирающего льва — много смелости не надо. Как и полагается у русской интеллигенции, власть критиковали со сладострастным садомазохизмом; желание побольнее кольнуть острым словцом было прямо пропорционально страху и подсознательному желанию быть выпоротым, желательно — публично и не до смерти, дабы уже при жизни быть причисленным к лику святых.

От «демшизоидных» пасквилей статьи Журавлева отличались знанием предмета и тщательно выверенной позицией. Максимов не до конца понял, был ли это тонкий расчет, — ветеран КГБ не мог не понимать, что свои, взбешенные самим фактом существования писаки-«перевертыша», при первом же удобном случае подведут его под статью о неразглашении гостайны, либо Журавлев, как профессионал, понимал, что государству нужны органы безопасности, но не такие. Это было непростительным заблуждением: других органов Россия иметь не может.

Максимов быстро перелистывал страницы, журналы надо было просмотреть от корки до корки. Где-то в них должна была быть причина вчерашнего наезда. Версию о том, что кто-то пытается прервать операцию, Максимов отмел сразу. Для этого надо наносить удар по «мозговому Центру» — Кротову. Но объектом атаки был именно Журавлев. Следовательно, причину надо было искать в прошлом.

С публицистикой Журавлеву не повезло. Слава «разоблачителя КГБ» прошла быстро, слишком уж велика была конкуренция. Из тех, кто сделал ставку на эту тему, состоялись лишь двое: Калугин, заклейменный бывшими соратниками как предатель, осел в Америке, да скандальный журналист, почему-то получивший доступ к самому серьезному компромату. С грехом пополам напечатанные на дешевой бумаге, нищие, но гордые, демократические издания, сыграв свою роль, канули в Лету. Теперь пресса стала по-западному глянцевой. После выхода первой книги к Журавлеву проявил интерес один из таких новых журналов для «новых русских».

Максимов наискосок прочитал интервью с Журавлевым, сразу было видно, редактировали «под читателя» — ни одной сложной мысли или слова, за значением которого пришлось бы лезть в энциклопедию. Перевернул страницу и закусил губу, чтобы не застонать вслух.

Он искал пересечения, но не такого же. Весь разворот занимал отчет о конкурсе красоты. Центральный и самый большой кадр — Гога Осташвили вручает длинноногой красотке в купальнике ключи от машины.

«Все! — Максимов закрыл журнал. — Вот, теперь все ясно. О таком проколе надо писать в учебниках. Правда, вины Журавлева здесь нет, но все-таки… Гога демжурнальчики вряд ли читал, а вот такой, да с собственной персоной — обязательно. И не надо иметь аналитиков в службе безопасности. Просто случайно перевернул страницу — а там Журавлев с печальными глазами. Могу себе представить реакцию Гоги! Если Журавлев в КГБ работал по организованной преступности, то Гогу он не знать не, мог. Знал ли его Гога? Безусловно. У Гоги рыльце в пуху, что-то на него Журавлев имеет. Не исключаю даже попытки заагентурить… Во всяком случае, компромат на Гогу у Журавлева убийственный. Не прошло и месяца с даты публикации, а Гога уже устраивает налет. Убивали же именно Журавлева. Кого же еще? За остальными проще приехать прямо сюда, на дачу, и разом покрошить всех. Выходит, Гога о даче ничего не знает. Уже неплохо».

Гаврилов, мурлыкая какую-то песенку, спустился по лестнице в гостиную.

Максимов отложил журнал и встал с кресла.

— Никита Вячеславович, можно вас на минутку?

— Слушаю, герой. Как, кстати, здоровье? Ничего себе не сломал?

— Со здоровьем проблем нет. Как с наездом, уже разобрались?

— А это уже, брат, не твоя проблема. Трупы с места они сами замели. А пальба… Так в Москве каждый день стреляют. — Он согнал с лица улыбку. — Не напрягай голову. Она тебе еще пригодится. Стенок много.

— Мне и одной хватит. Как и всем.

— Не понял?

Максимов протянул ему листок из блокнота.

— Прочтите.

— Так тут ничего нет! — Гаврилов перевернул лист.

— Под углом держать надо. А лучше пеплом посыпать и потереть.

— Ох, Максим, и ты в детективы полез. — Гаврилов наклонил листок.

Максимов наблюдал, как меняется лицо Гаврилова, на какую-то долю секунды на нем промелькнул страх. «В точку!» — Максимов опустил глаза.

— Где взял? — От наигранной веселости Гаврилова не осталось и следа.

— У Стаса вчера пошарил. Странно, мы с Журавлевым заборы сносили, а он спокойно на тачке уехал. Странно, да?

— А это тут при чем? — Гаврилов аккуратно сложил листок.

— Не моя проблема. Мое дело кукарекнуть, а рассветет или нет — вам решать.

Гаврилов пристально посмотрел в глаза Максимову.

— А ты бы как поступил, герой?

— Решения принимают сразу или не принимают никогда.

— Поедешь со мной. Где Стас? — Гаврилов сунул листок в карман.

— С утра его пасу. Сейчас в гараже ключами гремит. Я его предупредил: если «Волга» еще раз заглохнет, изуродую, как бог черепаху.

— Ты и так по нему катком прошелся, — нехорошо усмехнулся Гаврилов. — Иди, скажи, пусть заводит машину. Жди меня. Я сейчас подойду.

«Побежал к Инге. Она должна знать, где Журавлев тайничок оборудовал. Мог бы меня спросить, я тоже не дурак, по углам шарить и подглядывать умею. Третья полка, восьмой том энциклопедии. Журавлев в нем свои каракули хранит, Инга наверняка об этом знает. Оригинал Стасовой расписки там с утра лежит. Дожидается».

Максимов достал из-за пояса «Зауэр», выщелкнул магазин, оттянул затвор, сделал контрольный спуск. Вторая часть плана строилась на том, что Стас так и не научился при первой же возможности проверять исправность оружия. Так делает лишь тот, для кого оружие стало частью жизни.

Цель оправдывает средства

«Волга» притормозила, пронесшийся мимо контейнеровоз отчаянно заревел клаксоном, по лобовому стеклу ударили грязные струи.

— Чтоб тебе всю жизнь на лысой резине ездить! — послал ему вслед Стас.