О чём шепчут колосья, стр. 10

Сначала мы двигались на юг без задержки. Но за станцией Лиски начались пробки. Эшелон подолгу простаивал на запасных путях, пропускал другие, более срочные составы.

Где-то неподалёку от Шахт нас продержали больше часа. На привокзальном базаре шла бойкая торговля. Высокий казак, с чёрными, сросшимися на переносице бровями, одетый в поддёвку, подпоясанную кавказским ремешком, торговал семечками.

— Куда, хлопцы, путь держите? — спросил он нас.

— Мы переселенцы, едем из Нижегородского края в станицу Шкуринскую на постоянное жительство,

— На постоянное?… — пожал плечами казак. — Тогда позвольте ещё об одном спросить: по согласию или, так сказать, добровольно-принудительно?

— Конечно, добровольно, не скрывая досады за нелепый вопрос, ответил Тарасов. — А что?

— А то, что я сам шкуринский. Сызмальства с землёй имею дело, А нынче хлеборобам отставка вышла. Без нас, говорят, советская власть обойдётся. «Железного зверя» на поля призвала.

— О каком «железном звере» ты толкуешь? — вырвалось у меня.

— Брось дурачком прикидываться! — резко оборвал меня казак, стряхивая с поддёвки подсолнечную шелуху. — Я о том звере толкую, что на четырёх ногах держится да в дни уборки хлеб не убирает, а мнёт.

— Да какой же это зверь? — возразил Сапожников. — Это рабочая машина, комбайн.

— Называй его, как хочешь. Пользы от него ни на грош: малость покосит, помнёт хлеб да день целый на пригорке стоит. Чинится! Сколько из-за него хлеба в степи погубили! А дозволили бы нам, так мы бы вот этими руками обошлись, весь бы хлеб до колоска убрали. А теперь без хлеба сидим. Оттого и ушёл из станицы, что для казака-хлебороба дела в ней не стало.

— Трус ты, а не казак! — вскипел Павка.

Павка хотел было выругаться покрепче, но Сапожников остановил его: не горячись, мол, парень, сначала разберись толком. И, обращаясь к беглецу, сказал:

— Признаться, эту машину и я только на выставке да в клубе на экране видел. Но если ты вправду от комбайна драпаешь и даже железным зверем его окрестил, то наши ребята быстро этого зверька в уздечку возьмут. Правильно, Николай? — обратился Сапожников к подошедшему Ушакову, который хорошо знал разные машины.

— Точно! — подтвердил Ушаков. — И в уздечку возьмём и оседлаем.

— Возвращайся с нами, казак, — предложил Сапожников. — Даром, без билета, до Шкуринской довезём.

— Обратно не поеду. Поищу, где лучше. Велика Россия-матушка, и для вас и для Ивана Горбатенки в ней местечко найдётся.

На том и расстались. Протяжно заревел паровозный гудок, все бросились к поезду. Однако эшелон тронулся не сразу. Ещё с полчаса стояли у открытой двери вагона и наблюдали за тем, как редел базар и как наш новый знакомый то и дело посматривал в нашу сторону. Жестикулируя, он что-то рассказывал подошедшей к нему женщине с бидоном.

— Вот уж верную поговорку сложил народ: «Свинья соловьём петь не может», — бросил с презрением по адресу беглеца Тарасов. — Видно по полёту, что за птица. Хотел за «железного зверя» спрятаться, а ведь видно, что от колхоза бежит. Не иначе, как вражина, кулак! Ну и пускай поищет счастья в другом месте. Видели мы этих искателей.

— Не торопись, Павка, ярлыки навешивать, — заметил Сапожников. — Может быть, и кулак, как ты говоришь, а может быть, и заблуждающийся труженик-хлебороб. Приедем в Шкуринскую, узнаем, что за человек.

Я посмотрел на Сапожникова, потом на Тарасова: кто же из них прав?

«НАС НА ИСПУГ НЕ ВОЗЬМЁШЬ!»

Десять дней мы были в пути, а на одиннадцатый увидели землю, которую омывают воды двух морей — Чёрного и Азовского — и пересекают несколько больших и малых рек. Одна из них, Ея, проходит через станицу Шкуринскую. Начало своё она берёт у границ Ставрополя, а заканчивает путь у стен старинного города Ейска, расположенного на берегу Азовского моря.

Шкуринская — самая северная точка Краснодарского края. Лежит она ближе к Ростову-на-Дону, чем к Краснодару, а относится к Кубани.

Жильё здесь не такое, как в центральных районах России. Деревянные дома — редкость. Большинство жилых строений — хат — сложено из самана. Саман — кирпичи из глины я соломы — основной строительный материал в этих почти безлесных местах,

Я поселился в общежитии для холостяков. В первый день постелью нам служила прошлогодняя солома. Натаскали мы её в пустую хату премного, но спать на ней не пришлось: она показалась нам жгучей крапивой. В соломе, видать, давно гнездились насекомые. Страшно кусали блохи.

К тому же мучила невыносимая жажда. Вечером поели солёной рыбы, захотелось пить, а чистой воды нет. Во дворе — колодец с Журавлём, но в станичном совете предупредили, что пользоваться им нельзя. Дом, где мы разместились, принадлежал прежде кулаку, и он, когда выселяли его из станицы, в отместку бросил в колодец яд.

Вместе с Павкой я вышел на улицу подышать воздухом. Напротив, в домике с резьбой, горел тусклый свет.

Подходим к запертой калитке. Стучим. Никто не отвечает. Стучим сильней. Наконец «откликнулись»: в окнах погас свет.

— Попробуй рассади с ними сад над Кубанью! — с досадой воскликнул Тарасов. — Вот тебе и «пой, соловей». Пойдём, Костя, вон в тот дом, видишь, что под высоким тополем стоит. Может, там водой разживёмся?

Напрасно надеялись: ставни заколочены досками крест-накрест. На стук никто не откликается. Во дворе бурьян выше человеческого роста. Повернули обратно в общежитие.

Нелегка была первая кубанская ночь. Поднялись рано, позавтракали и отправились в школу. Там накануне было назначено первое организационное собрание. Здесь мы узнали, что из шести шкуринских колхозов шестой по счёту распущен и что вместо него будет создан новый, в который должны влиться мы, переселенцы.

Многим из нас было вначале непонятно, почему местные власти пошли на такие крутые меры — распустили колхоз. Как же так, рассуждали мы, колхоз — социалистическая форма хозяйственной организации, а Советы — социалистическая форма политической организации…

Недоумение помог разрешить начальник политотдела.

— Колхозы, — сказал он, — как и Советы, есть величайшее революционное завоевание пролетариата. Но не все колхозы и не все Советы оправдали себя. Форма формой, а о содержании забывать никак нельзя тоже. Всё дело в том, кто руководит колхозом или Советом. Я вот по своему опыту знаю, что представляли собой Советы в 1917 году там, где ими руководили меньшевики и эсеры. По форме это были демократические органы, а по существу они прикрывали контрреволюцию и тем самым наносили удар в спину рабочего класса. Распущенная сельскохозяйственная шкуринская артель тоже считалась социалистической хозяйственной организацией, а на самом деле она ничего общего с большевистским колхозом не имела, так как ею руководили кулаки и их пособники.

Общее собрание станичников решило создать новую сельскохозяйственную артель из переселенцев и честных станичников, для которых дорог колхоз и которые не мыслили жить дальше единоличниками.

Вновь организованному колхозу присвоили имя Максима Горького, а его председателем был единодушно избран Афанасий Максимович Сапожников. Был он человеком хозяйственным, жить привык просто, а мыслить широко.

Мне поручили одну из полеводческих бригад.

Наследство от прежнего руководства колхоза досталось тяжёлое. На дворе — глубокая осень, а в степи — неубранные кукуруза и подсолнечник. На холоде, на пронизывающем ветру выламывали мы кукурузные початки, убирали подсолнечник, очищали поля от сорняков.

Переселяясь на Кубань, многие из нас рассчитывали на щедроты южного солнца. Однако осень в этот год выдалась на редкость ветреная и холодная. К встрече с ней переселенцы не были подготовлены. Уроженцы лес— ной стороны, мы привыкли к дровам, а за Доном-рекой — безлесье. Печки здесь топят кизяками да соломой, а она осталась в поле.