Один из первых, стр. 2
Глаза Маши потемнели:
— Боишься, что присмолю!
Это Гришку задело:
— Я ещё в жизни никого не боялся! Давай становись. Вы с городским на пару, а мы с Парфенькой!
И игра началась с новой силой. Маша оказалась сильной и ловкой. Когда она бежала, длинные косы поднимались за плечами, как крылья. Длинные ноги подхватывали её, словно вихрь, а мяч вылетал из её руки, как из пращи.
— Ого! — поёживался Парфенька. — У тебя рука мужицкая, недаром ты в доме за парня!
И она его щадила. А когда влепляла мяч в широкую спину Гришки, так в этом месте у него даже рубаха к телу прилипала…
Это не понравилось Гришке, и скоро он прекратил игру.
— Нет, — сказал он, — я с девками не игрок. У нас не полагается. Ребята задразнят: «Девошник, бабошник. Тили-тили-тилишок, наш Гришка — женишок, тили-тили-теста, Машенька — невеста»…
— У пионеров разницы нет, девочки и мальчики равны, — не смолчал я.
И встретил благодарный взгляд синих глаз.
— Сегодня хватит, — улыбнулась Маша, — у Гришки до завтра чесаться будет… А у тебя на спине как черти горох молотили! Ты глянь-ка, пионерчик!
Она взяла мою голову и так повернула, что я увидел у себя за плечами багровые пятна с фиолетовым отливом…
— Это банки для здоровья, — протянул лукавым голосом Парфенька.
— Ну ты, не ехидничай, подкулачник! Если бы я тебя не жалела, у тебя бы тоже было — мяч-то литой!
— Пошли купаться! — крикнул Гришка. — Всю грязь смоем!
И прыжками поскакал к речке.
Первая ссора
Поёживаясь, я побежал за ним. Спина горела словно смазанная горчицей. Скорей в холодную ванну!
В Лыковке протекала бойкая, говорливая речушка, по названию Лиска. Отец столько рассказывал про неё, что она показалась мне старой знакомой.
До чего же это была удобная для ребячьих забав речушка! Хочешь по горячему песку поваляться — вот он, сыпучими грудами лежит; хочешь в прохладной воде окунуться — пожалуйста, омуток рядом. Есть и по грудь, а есть и с головкой.
А можно и так побаловаться — залечь всей ватагой поперёк речки на мели и запрудить её своими телами. А как вода поднапрёт, да приподнимет, да повернёт, — так любо по гладкому дну покатиться!
После такой игры выбежали мы на другой берег, где росли ореховые кустарники, а за ними начинался большой лес. Выбежали и вдруг увидели — навстречу ёжик. Испугался, клубком свернулся и у старого пенька притаился. Не успел я на него полюбоваться, как ребята начали ежа бить, травить.
На свист Гришки набежала целая свора собак. На ежа бросаются, хватают, отскакивают. У всех пасти в крови, а ёжик весь в слюне, как в пене.
— А вот я тебя! А вот раскрою! — хлестал ежа кнутом Гришка. — Вгоню иголки в тело!
— Что вы делаете, ребята? — вступился я.
— А вот ежа травим! — ответил, замахиваясь кнутом, Гришка.
— Оставь сейчас же! Он ведь полезный.
— Врёшь, не железный! Ату его, ату! — продолжал свою злую забаву Гришка.
— Ведь он же вас от змей спасает… Ваш друг, а вы его бьёте. Вот несознательность!
— А ты не лезь, не выхваляйся!
— Нет, я не позволю! — И я загородил собой ежа.
— Смотри не подвёртывайся, кнутом ожгу!
Парень попытался оттолкнуть меня, а я ни с места.
Уступать злу — не по-пионерски, но, видимо, и Гришка не привык, чтобы ему перечили. Раз! — и дал мне тумака…
И не успел оглянуться, как сам шлёпнулся на землю от какого-то толчка, от которого ноги приподнялись в воздух.
Вожатый наш был боксёром-любителем, и кое-чему мы у него научились.
Думая, что он поскользнулся, Гришка вскочил и ещё раз сунулся на меня с кулаками. И ещё раз шлёпнулся в пыль.
— Не лезь, хуже будет! — предупредил я, пригнувшись и скрестив перед своим носом кулаки.
— Да я тебя сейчас! Да вот я! — грозился Гришка, отряхиваясь от пыли, но нападать не решался.
А ребятишки, набежавшие со всех сторон на этот шум, вопили с восторгом:
— Дай ему, городской! Дай ему крепче! Ишь, рыжий! Что сытей всех, то и сильней всех! За него другие работают, а он по улицам жирует…
С любопытством посмотрел я на Гришку — почему же это на него «другие работают»? Это ещё что за новость? Это ведь на кулаков только могут другие работать, а Гришка бедняк в продранных штанах.
— Ну да, работа дураков любит! Чего глаза выпучил, красномордик? Вот как хвачу за удавку, так и придушу!
Гришка вдруг прыгнул с земли, как кошка, и, ухватив меня за галстук, так стянул, что перехватило дыхание и помутилось в глазах. Я зашатался. В это время мимо проходил, ведя в поводу смирную лошадь, паренёк в картузе и в сапогах. Не отпуская повода, он дал Гришке такую подножку, что тот откатился прочь, разжав пятерню.
— Ты что? Тебя не трогали! — завопил он.
— А ты не дерись не по правилам! Кто же это за шарфы душит?
— Это не шарф, это пионерский галстук, — сказал я, отпуская затянутый узел.
— Ну и, однако, тянуть за него нечего! — спокойно проговорил паренёк и, так же не торопясь, повел лошадь в деревню.
Он важно вышагивал в своих богатых сапогах с лаковыми голенищами, а на пыльной тропинке оставались отпечатки его босых ног. Но я не обратил особого внимания на такое чудо. На душе было скверно. Из-за какого-то ёжика поссорился с бедняком, был выручен кулаком. Вот чепуха какая! Надо же так неудачно начать знакомство с деревней…
Познакомимся ближе
…Удивил я в день своего приезда не только деревенских ребят, но и взрослых. Родственников напугал даже — после обеда залёг на лавку под образа и заявил:
— Мёртвый час!
Тётка Настасья руками всплеснула:
— Батюшки, помирает! За попом ай за доктором бежать?!
А дядя Никита на неё:
— Говорил тебе — не неволь мальца деревенской пищей! «Попей кваску!.. Поешь редечки!..» Вот тебе и поел!
Услыхал мой отец:
— Ничего, ничего! Пища тут ни при чём. Это у них правило такое пионерское: после еды — покой. Его ещё в детском саду этому обучили, потом в пионерах. — И рассмеялся: — А ты, пионер, чего людей страшными словами пугаешь?
— Да ведь как же не напугаться — это у нас старики, бывало, как помирать соберутся, ложатся на лавку под образа и говорят: «Ну, простите, добрые люди, пришёл смертный час», — сказала тётка Настя. — Я как услыхала, у меня руки-ноги затряслись!
А маленькая деревенская сестрёнка моя, по имени Стеша, которая очень робела и наблюдала за мной больше издалека, тут же наябедничала:
— Мамонька, он и с мальчишками дрался и с девчонками играл! — И стала шептать, как я Гришку с ног сшиб и как Машу в игру взял…
Тётка ахнула:
— Как же это ты, Васенька? Как же это, племянничек? С Машей будешь играть — все ребята засмеют! В невесты её тебе дадут. А за Гришку тут тебя изувечат!
— А я ничего не боюсь, я пионер! — нарушил я покой мёртвого часа.
— Да что ж это за пионеры за такие? — подивилась тётка неслыханному слову.
— Пионер — всем ребятам пример, — ответил я.
— Это хорошо, — согласилась тётка, — если пример.
— Пионер — смена смене.
— А это чего?
— А это, — ответил за меня отец, — значит так: комсомол — коммунистам смена, а пионеры — комсомолу смена.
— Ага, значит, маленькие комсомольцы?
— Ну вроде того. Новая организация у нас такая в Москве — пионеры. Это значит — люди передовые, во всём первые. Вот Ленин-то, наш Ильич, он ведь тоже пионер, первый организатор партии большевиков, первый создатель Советского нашего государства, первого в мире. Ленин-то и сказал, что и для ребят двенадцати — четырнадцати лет надо создать детскую коммунистическую организацию.
Вся семья к этому рассказу прислушалась.
Вот они откуда, пионеры-то!
— И первый пионерский отряд появился именно у нас, на Красной Пресне! — с гордостью сказал отец.