Один из первых, стр. 10
И как ни твёрдо я был уверен, что чертей не бывает, не мог унять дрожь в руках и ногах.
Конечно же, это привидение! А если это не привидение, тогда что же? Протёр глаза. Говорят, бывают такие видения, когда человек слишком взволнован и ему страшно, называется — галлюцинация. Нет, привидение не пропало, оно медленно надвигалось…
«Я пионер! Я смел! Я ничего не боюсь!»
Мои заклинания не помогали, привидение не исчезло, а всё подвигалось.
Не трусь, пионер!
Хотелось сорваться с места и бежать изо всех сил. Но я заставлял себя стоять на месте. Ведь моему отцу страшней было, когда под Каховкой на наших ползли танки белогвардейцев — стальные чудовища. Ведь устояли… Гранатами встретили.
Я нагнулся и вынул из костра большую, хорошо горящую головню…
Привидение при виде этого как-то несколько заколебалось, а затем снова пошло на меня.
Я сунул головню в костёр, чтобы побольше разгорелась, и, закусив губы, смотрел на медленно приближающееся чудовище. Сердце билось громко. Было обидно, что никто не видит моей храбрости.
Я вдруг так разозлился на привидение, что не стал дожидаться, когда оно приблизится и, может быть, сожрёт меня, а перешёл в атаку. Запустил одну горящую головню, вторую, третью и закричал почему-то:
— Брысь! Брысь, проклятая!
Головни летели, как гранаты; одна попала прямо в белое тело привидения, и оно вдруг попятилось, зашипело.
— Ага, шипишь! Не любишь! — закричал я и, схватив самую длинную и яркую головню, бросился вперёд.
И тут произошло самое неожиданное — привидение вдруг побежало! Сжалось как-то, словно сложилось пополам, огни в глазах его потухли, рога в темноте пропали, и всё оно потускнело.
— Ура-а! — раздалось вдруг позади.
Все ребята, тихо наблюдавшие мой поединок из темноты, похватав головешки из костра, бросились вдогонку за струсившим привидением. Они осмелели, когда увидели «наша берёт».
А привидение вдруг провалилось сквозь землю! На том месте, где оно исчезло, оказалась тёмная дыра… из которой пахло палёным.
Лезть в эту дыру никто, конечно, не решился.
— А ну, выходи, выходи!
— Попробуй, вот мы тебе шкуру-то припалим!
— Давай покажись, мы те обработаем! — вызывали они на бой трусливое привидение.
Но оно так больше и не показалось.
Победителями вернулись ребята к костру и разожгли огонь поярче.
— Вот, пионер, — сказал рассудительный Кузьма, — а ты говоришь, у нас чертей нету! Будь ты не такой храбрый, пропал бы. Чёрт, он храброго взять не может, это точно. Известно, как русский солдат на шпагах чёрта победил.
Конечно, было очень лестно, что меня признали храбрым. Но досадно, что ребята окончательно уверились, будто нечистая сила есть. Привидение, конечно, было, это я сам видел; но, может быть, привидение это не совсем нечистая сила? Думай, пионер, думай!
В таких приключениях прошла эта ночь. Опять я не успел рассказать ребятам о пионерской организации, прочесть хоть одну книжечку из серии «Беседы у костра», что дал с собой вожатый. В одной рассказывалось о знаменитом Спартаке, вожде восставших римских рабов, имя которого носили первые пионеры. А вторая рассказывала о красном галстуке, о пионерском салюте, о пионерских правилах.
Дела взрослых
Возвращаясь домой поодиночке, ребята разъехались раньше, чтобы показать, будто они в ночном с тюнером и не водились. Я хотел поскорей рассказать отцу о необыкновенных ночных событиях и тоже поторопился. И неожиданно встретил отца не дома, у дяди Никиты, а на окраине села, где над рейкой стояла старая, закопчённая деревенская кузница. Отец вместе с кузнецом, дедом Савелием, звонко стучали молотками по железу, а дядя Никита изо всех сил раздувал угли в горне, качая мехи.
Любопытные мальчишки и девчонки уже собрались вокруг, несмотря на раннюю пору.
Все они смотрели, как сельский кузнец и городской рабочий ковали лемеха к старому плугу, давно валявшемуся у плетня дяди Никиты.
Полоса красного, раскалённого железа лежала на наковальне. Кузнец в валенках, в кожаном фартуке, в войлочной шляпе, придерживая её большими клещами, ловко и быстро постукивал по железу маленьким молотком, указывая, куда бить. Отец крепко ударял большим молотком. От каждого удара красная полоса плющилась.
Били они в лад. Кузнец один раз — сильно по железу, другой раз — слегка по наковальне. Мягкое красное железо звучало глухо, а наковальня отзывалась, как звонок. Шла такая музыка, что на всё село слышно.
Вот брусок железа стал превращаться в лемех, из ярко-красного стал малиновым, затем фиолетовым; угасал, как заря. И, когда он погас, кузнец клещами вдруг стащил его с наковальни и сунул в кадушку с водой. Раздалось громкое шипение, над кадушкой поднялось облако пара.
Кузнец вынул лемех, полюбовался и сказал:
— Первый сорт! Об землю отсветлится — серебряным будет!
Он любил ковать сошники, лемеха, топоры, сам выковывал подковы и даже тоненькие гвозди к ним.
На шум и звон у кузницы появился Трифон Чашкин. Вылез из кустов, как медведь, ломая ветки, и стал смотреть, чего это куют люди.
— Бог в помочь! — сказал он ухмыляясь. — Ковать вам не перековать. Чего это ты, Иван Данилыч, ай размяться решил? Ай прожился, к кузнецу в работники нанялся? Шёл бы лучше ко мне, дороже дам. У меня вон молотилку надо чинить…
— Благодарствую, — ответил спокойно отец на его насмешки, — я это так, для своего удовольствия. Я нахожусь в отпуске, который мне оплачивает государство.
Кулак промолчал.
Увидев меня на коне, отец как-то озорно улыбнулся и сказал:
— А вот и конёк. Ишь, какой сытый после клевера! Вот мы сейчас и обновим нашу починку. Разомнёмся на пашне, вспашем небольшое поле, опять же в своё удовольствие…
— Это какое же поле? — полюбопытствовал Трифон.
— Да хотя бы вот это, за кузницей.
— Так это Дарьино. Ишь, бурьяном заросло…
— Вот ей и вспашем, как самой бедной.
Кулак думал, что его поддразнивают, он ведь сам хотел вспахать это поле и заграбастать себе половину урожая. Неужто же теперь вспашут его бесплатно?
К его досаде, появилась сама Дарья, ведя в поводу лошадь в сбруе. Дядя Никита принёс хомут и запряг в плуг обоих коней, своего и Дарьиного.
Взялся за вожжи одной рукой, другой приподнял за ручку плуг и поехал на поле, сопровождаемый кучей любопытной детворы.
Сломал берёзку и, опираясь на неё, как на палку, пошёл тяжёлым шагом и Трифон.
Он всё ещё не верил, что будут пахать беднячке; думал, что едут на поле Никиты Гладышева, отделённое широкой межой — полосой земли, поросшей полынью.
К своему удовольствию кулак заслышал спор. Никита и Дарья заспорили, чьё поле вперёд пахать. Несколько дней они всё сговаривались запрячь своих коней в парный плуг и вспахать оба поля. Это ведь куда лучше, чем сохой: сошка старую залежь не возьмёт. А теперь на месте заспорили. Баба хотела, чтоб вначале вспахали её землю, а потом уж участок Никиты. Её-то поле с краю, так уж по ходу! А мужик доказывал, что надо начинать с его поля, оно помягче.
Баба опасалась, что, вспахав своё поле, кум её полосу пахать раздумает, а кум думал, что стоит вспахать её поле, и кума свою лошадь пожалеет, его поле пахать раздумает.
И ещё оба они думали, кабы чего плохого не вышло: то ли на второе поле у коней сил не хватит, то ли плуг сломается.
И вообще выгодней вспахать своё раньше, чем чужое.
Кони стояли, нетерпеливо пофыркивая и косясь друг на друга. Хоть они и были знакомы на пастбище, но никогда вместе не работали. А хозяева их, вместо того чтобы пахать, спорили.
Кулак повеселел. Отец мой нахмурился. Потом вдруг засмеялся и крикнул:
— Эй, жители, чего спорить-то? Дайте-ка я вас помирю. А ну, давай сюда вожжи! Сейчас будет и не по-вашему, кума Дарья, и не по-твоему, брат Никита.
— Это как же так? — Никита недоверчиво отдал вожжи.
— А вот смотрите, как!