Весельчаки, стр. 16
У неё вся жизнь как-то боком пошла. В кино она не ходила. В Театр юного зрителя не ходила. В зверинец не ходила. В музеи не ходила. Никуда она не ходила. На футбол и подавно не ходила. В школу тоже почти не ходила. Иногда появлялась, правда, но очень редко.
Её взгляд устремлён был вдаль — пустой, странный взгляд. Там, вдали, ей, наверное, чудились какие-нибудь редкие фотографии артистов, которые она не успела приобрести…
Мы не знаем, чем всё это кончилось. Может быть, она приобрела ещё несколько экземпляров для своей коллекции…
Но потеряла она гораздо больше.
Ну и что же?
— Ты опять на мороз выбегаешь без шапки?
— Ну и что же? — говорит Ника.
— Ты опять болтал на уроках?
— Ну и что же? — говорит Ника.
— Ты опять твердишь «ну и что же»?
— Ну и что же? — говорит Ника.
Прямо сладу с ним нет!
Вот однажды Ника лег спать, и ему приснилось: идет он по дорожке. Навстречу ослик бежит.
— Кря-кря, — сказал ослик.
— Не кря-кря, а и-а, — сказал Ника.
— Ну и что же? — сказал ослик.
Удивился Ника и дальше пошел.
Навстречу курица скачет.
— Ау! — сказала курица.
— Не ау, а куд-кудах, — сказал Ника.
— Ну и что же? — сказала курица.
Удивился Ника и дальше пошел.
Навстречу верблюд бежит.
— Мяу-мяу! — сказал верблюд.
— Не мяу, а по-другому, — сказал Ника.
— Ну и что же? — сказал верблюд.
— Опять «ну и что же»?! — крикнул Ника.
И проснулся. Сел на кровати, думает: «Как хорошо, что это сон».
С тех пор он не говорит «ну и что же».
Паровозик в небе
Шел Ника в школу, остановился. Стал в небо смотреть, на облака. Даже рот раскрыл, до того засмотрелся.
Плывут облака по небу. Вон одно облако — как петух. Вон другое — похоже на зайца. Третье — белый медведь бежит.
«Чудеса какие! — думает Ника. — Забавно как получается: по небу звери и птицы плывут!»
Спешат мимо ребята в школу. Только Ника пока не торопится.
Он слегка недоволен небом. Одни только звери плывут по нему.
Вот если бы паровозик проплыл! Хорошо бы с вагончиками. Без вагончиков тоже неплохо.
Но с вагончиками все же лучше.
Ждет Ника паровозик.
А его нет.
А Ника ждет.
А паровозик все не появляется.
Может, еще появится?
Всё будет прекрасно!
Ника был вовсе не маленький мальчик. Он даже в школу ходил. Знал почти все буквы. Наверняка он не маленький был, а большой.
Но… Он не мог сам одеваться. Его одевали папа с мамой. Папа с мамой его оденут, и он идёт в школу, так, словно он сам оделся. А раздеваться он почему-то мог. Это он умел делать вполне. У него получалось это.
Папа с мамой, бывало, ему говорят:
— Ведь ты сам разделся. Теперь сам попробуй одеться. Точно так же, как раздевался.
А он машет руками, ногами стучит. Согласиться не хочет. И зря… Вот что вышло.
Был урок физкультуры. Наш Ника разделся со всеми. Побегал, попрыгал. Потом урок кончился, все оделись.
А Ника не знает, что делать. Он сам ведь не может одеться. Его должны мама с папой одеть. А их нету. Они дома. Как же они его оденут?
Держит Ника под мышкой штаны и рубашку.
И ждёт чего-то. Но ждать-то нечего. Кого ждать?
Пришлось ему самому одеться.
Он надел туфли не на ту ногу. Задом наперед рубашку. А штаны так и не смог надеть.
Так и пошел домой в трусиках. Со штанами в руках.
Хорошо ещё была осень.
А если бы вдруг зима была?
Самому надо делать все с самого детства.
И всё тогда будет прекрасно!
Маленький красный карандашик
Отец искал красный карандаш и не мог найти, а ему надо было что-то подчёркивать.
Он искал по всей квартире и беспрерывно спрашивал мать, не видала ли она.
— Я видала, Миша играл твоим карандашом. Ну, что молчишь? — сказала мне мама. — Где карандаш? Давай сюда. Давай, давай, видишь, он нужен отцу, он ведь ищет!
— Нету! — сказал я.
— Где же?
— Съел.
— Ах, он его проглотил! Так я и знала: он что-нибудь проглотит! У меня давно было нехорошее предчувствие.
Мама завопила на весь дом, и к нам сбежались соседи — никогда у нас дома столько народу не было. Они узнали, в чём дело, и по очереди стали смотреть мне в рот.
— Я совершенно ничего там не вижу, — сказал один сосед.
— Нужно сделать рентген. И тогда станет ясно. А пока пусть гуляет, — сказал другой сосед.
Мама спросила:
— Не опасно гулять с цветным карандашом в животе?
— Конечно нет. Он ведь не взорвётся. Если я как врач что-нибудь понимаю в цветных карандашах. — И он подмигнул мне. Я почувствовал в подмигивании что-то особенное. Оно мне понравилось, и сразу захотелось, чтобы он ещё раз мне подмигнул. Я специально стал смотреть ему прямо в глаза. — Врачи иногда ошибаются. Тут очень странный случай. И может быть, сложный. Нужно как следует подумать, прежде чем посылать его гулять.
Соседи думали. Врач загадочно улыбался. Я неотступно стоял перед ним. Ему стало не по себе, он отошёл в сторону. Я кинулся за ним следом, обогнал, стал напротив и гляжу прямо в глаза.
Одна молодая мать сказала:
— Мой ребёнок никогда ничего не глотал, а тем более карандаши. Я не знаю, что сказать в таком случае.
Старик сказал:
— Однажды я проглотил красное стекло. Я тогда чуть не умер. Но ничего, пронесло. И сейчас я, как видите…
Моя мама опять завопила:
— Боже мой, весь целиком длинный карандаш! И он был красного цвета!.. Что теперь с ним будет?
Маленькая девочка сказала:
— Нужно пощупать его живот. Если карандаш весь целиком — он ведь длинный, — его можно прощупать.
Соседи окружили меня, а врач в это время незаметно вышел. Они стали мять мне живот, как тесто. Я испугался и заорал.
Девочка сказала:
— Да, точно, он в животе! Если бы его там не было, он не стал бы так орать.
Напуганный, я залез под рояль. Оттуда смотрел за остальными. Все вокруг стали спорить. Никогда у нас так не галдели.
Мне было тогда года три или два.
«Неужели они хотят вытащить у меня цветной карандаш?»
Я уже верил, будто вправду его проглотил. И мне было так интересно, и я ни за что не хотел бы отдать его никому другому.
Потом их что-то отвлекло, все успокоились, соседи начали расходиться. Родители занялись другими делами, про меня забыли, и я вылез из-под рояля.
Я нашёл отцовский пиджак, вынул у него из кармана коробку с цветными карандашами и открыл её: красный карандаш, он был всех короче, почти на три четверти отточен, лежал там вместе с другими — маленький красный карандашик.
Я спрятал коробку как можно дальше, чтобы думали, будто я все карандаши проглотил вместе с коробкой — ещё интереснее!
Но всё как-то прошло незаметно.
Так никто и не может найти эту коробку с цветными карандашами. Наверно, она лежит там до сих пор.
Я ведь не помню, куда я её тогда спрятал.
Но ни за что не хочу забыть случай с красным карандашом, потому что он был самым первым, как я себя помню.
Когда он вернётся
Была война. Мы жили в далёком южном городе. Отец был на фронте. Мама работала на фабрике, и я иногда после школы навещал её. У нас кончались занятия, на фабрике начинался перерыв. Я всегда спешил к обеду.
В этот день я налетел на директора фабрики, он видел меня частенько, я хотел проскочить, но он вдруг спросил:
— Постой-ка, в школе ты хорошо учишься?
— Хорошо. — Я всегда хорошо учился.
— А сколько тебе лет? — спросил он.
— Пятнадцать.
Это была неправда, мне было двенадцать. Хотелось на войну. И я врал. Всем. Всегда. Я знал, что и пятнадцать маловато. Но… врать — меру знать. Война-то идёт…