Черная Луна, стр. 90

— А спонсоров у вас нет? — не без иронии поинтересовался Максимов.

— Их называют купцами. Они должны уметь зарабатывать большие деньги, но не умеют их тратить с пользой и удовольствием. Этому мы их учим.

— Занятно. — Максимов сел, поджав по-турецки ноги. — А вы, значит, используете всех в своих интересах.

— Не используем, а управляем, — назидательно произнесла Вика. — Эта страна всегда управлялась умными женщинами через глупых мужчин.

— Спорить не стану, потому что бесполезно И в каком дворце сей раут состоится?

— Обычно мы используем светские мероприятия. Выставки, премьеры и прочее. В Москве это не проблей ма. Среди чужих легче затеряться, а своих мы узнаем по только нам понятным знакам.

— И что легендируют под смотр на этот раз?

— Вернисаж Муромского. Тебе эта фамилия ничего не говорит?

— Нет. И даже не стыжусь.

— Дикарь! — Вика хлопнула его по колену. — Это же лучший мастер в стиле «ню». Я у него уроки брала.

— И он, естественно, предложил тебе позировать в обнаженном виде.

— Естественно! Он же всех наших писал. Погоди! — Она легко вскочила, выбежала из комнаты. Вернулась через минуту, от дверей бросила Максимову толстый альбом. — На, приобщайся к искусству.

Максимов поймал гладкокожий альбом, развернул. С ходу оценил качество печати.

— По нашим временам, для еще живого художника — просто роскошь какая-то, пробормотал он.

— Говорю же, он наш.

— Уже уяснил. Для чужого так не стараются. Обложку украшала претенциозная надпись «Портрет тела» и женский торс, вписанный в раму. Максимов листал страницу за страницей и все больше убеждался, что название было не позой, а кредо, девизом художника. С глянцевых страниц на него смотрели женские тела. Именно смотрели, кокетничали, грусти ли, смеялись и плакали. Они жили своей обособленной жизнью, рассказывали свои истории на странном безмолвном языке. Лица женщин скрывались под масками — кошки, птицы, собаки, лошади с великолепными женскими телами, выписанные в добротной манере старых мастеров. Кто бы ни был Муромский, он был истинным мастером.

Максимов догадался, почему Вика осталась стоять в дверях и притихла, словно чего-то ждала. Решил сделать ей приятное. Развернул к ней альбом.

— А это — ты.

Чтобы было легче сравнивать, она подняла руку вверх и изогнулась, едва прикасаясь грудью к косяку. И хотя на ней в этот момент была длинная майка, прикрывающая бедра, сходство с обнаженной полуженщиной-полупантерой, точащей когти о дерево посреди зелено-фиолетового моря сельвы, оказалось абсолютным.

— Что скажешь? — Вика вернулась в мир людей, но что-то от большой черной кошки, так точно подмеченное в ней художником, осталось.

— Нет слов, — вздохнул Максимов. — И тут все — барышни из Ордена крыс?

— Нет, конечно. — Вика свернулась калачиком на тахте. — Муромский теперь в моде. Считается престижным заказать у него портрет.

— Тела, — уточнил Максимов. — И повесить в гостиной.

— Ой, только без морализаторства! Видел бы ты фотоальбомчики, что наши светские барышни показывают друг другу. А про клубы любителей домашнего порно не слышал?

— Ну где нам, сиволапым. У меня и дома-то нет,-усмехнулся Максимов.

— Ты, Макс, вообще… — Вика попыталась подобрать нужное слово. — Черт, из головы вылетело. Как звали Белого рыцаря?

— Лоэнгрин. Рыцарь-Лебедь.

— Вот-вот. — Вика прищелкнула пальцами. — Стоит тебя спросить, кто ты и откуда, как ты уйдешь и не вернешься.

Максимов мог многое рассказать о самом странном персонаже при дворе короля Артура, об Ордене Круглого стола, священном Граале и обо всем, что скрывала этим символом, но решил, что сейчас не время.

— Дорогой альбомчик. — Он перелистнул несколько страниц. — Портретная галерея загадочных незнакомок.

— Это каталог, — поправила его Вика. — Выставка Муромского будет кочевать по Европе весь год. Я слышала, что через неделю откроется вернисаж в Мадриде. Скорее всего, основная часть работ уже там, в Москве покажут старье из частных коллекций. Но нашим главное — повод. Потусуются, покрутят хвостами. По сути, это ежегодный смотр. Тебе интересно, что я болтаю?

Максимов накрыл ладонью только что открытую страницу, замер, зажмурившись.

— М-да. — Он покачал головой.

— Что, Макс? — насторожилась Вика.

— Слушай, а в каких ты отношениях с этим Муромским? — спросил он.

— С Юрой? В нормальных. Он, кстати, не такой старый, как ты мог подумать. Лет сорок с небольшим. Просто классическая школа…

— Ты можешь немедленно организовать с ним встречу? — оборвал ее Максимов.

— Телефон есть. А как я тебя представлю?

— Как мецената, коллекционера с пачкой баксов, как угодно. Только срочно.

— Учти, он очень дорогой художник.

— Верю. — Максимов усмехнулся. — Каталог этого года издания, так?

— Да, — кивнула Вика.

Максимов повернул к ней альбом.

На картине, едва проступая из тревожного багрового полумрака, выступало тело молодой женщины. Повернувшись левым боком к зрителю, она закинула руку за голову, во второй тянула вверх серебряный кубок в форме бутона цветка, зажавшего в лепестках череп. Лица женщины, как на всех работах Муромского, не разглядеть, его закрывала остроносая полумаска неизвестного зверя. Но «портретное» сходство художник сохранил полностью. В лунном свете, струящемся из окна, отчетливо были видны все складки тела. И самое главное, показалось, модель специально демонстрирует их, — круглая черная родинка на бедре и крестообразная капелька под левой лопаткой. Чтобы развеять все сомнения, под репродукцией стояло название, написанное на трех языках: «Лилит. Май 1996 года».

Лилит

У Муромского была дурацкая привычка распахивать настежь двери, даже не посмотрев в глазок. Никакие воспитательные беседы не помогали, и друзья очень скоро махнули рукой. Натуру не переделать.

Юра прибыл завоевывать Москву из Мурома, за что и получил прозвище, ставшее псевдонимом. Вакантные места под холодным московским солнцем всегда в большом дефиците, и осада столицы затянулась на долгие десять лет. За это время бывший первый муромский художник утратил провинциальные ухватки, но столичного лоска так и не приобрел. Как и все, большую часть дня проводящие за мольбертом, Юра мечтал, чтобы его работы покупали желательно при жизни. Но жизнь долго держала его в черном теле. Почти восемь лет все его имущество состояло из картин, подрамников и чемодана с красками. Картины музеи и коллекционеры покупать не спешили, а к собственной жизни он относился с философским спокойствием человека, выросшего в русском городке, где испокон веку кривая убийств держалась лишь за счет пьяной бытовухи. Отсюда и привычка распахивать двери перед каждым позвонившим.

Муромский замер на пороге, удивленно разглядывая гостью. Всякий раз, сталкиваясь с красивой женщиной, Муромский на секунду столбенел, и взгляд его делался по-детски беспомощным. Некоторым нравилось, но Лилит ничего приятного не находила в том, что с тебя не сводят маслянистых тюленьих глаз.

— Муромский, мог бы и одеться, если ждешь даму, — капризным голоском произнесла Лилит.

По случаю жары Муромский работал в одних шортах, и черный ворс, покрывавший все тело, был заляпан разноцветными капельками краски. На огромной загорелой лысине красовался отпечаток руки.

— А, это ты. Не узнал. — Муромский отступил назад. — Проходи. Как договорились, ненадолго.

Лилит переступила через порог, в квартире бывала не раз, сразу же повернулась налево, поправила перед зеркалом парик.

— Как я смотрюсь?

— Похожа на героиню из «Криминального чтива». — Муромский захлопнул дверь, встал за спиной у Лилит, сунул руки в карманы шорт. — Вообще-то тебе идет. — Он оценивающе осмотрел ее с головы до ног. Черные узкие брючки, белая рубашка навыпуск, прямые длинные волосы до плеч, «кокаиновый» макияж и черный лак на острых ногтях. — Что это ты так вырядилась?