Я дрался на «Аэрокобре», стр. 26

– Ну и видик у этой «Бэллочки»! – пробормотал Архипенко. – Да у нее, здеся, целого места не осталось.

Действительно, хвост самолета был повернут на девяносто градусов, так что киль самолета мог бы служить стабилизатором, и наоборот.

Вся «Аэрокобра» выглядела как после длительной голодовки. Повсюду выступали ребра. Обшивка крыльев и фюзеляжа от взрывной волны провалилась, обозначив выступающие стрингера фюзеляжа, нервюры и лонжероны крыльев. Ни о каком ремонте не могло быть и речи. Целым остался только воздушный винт и мотор, да еще стойки шасси. Как ни странно, пневматики колес тоже не пострадали. В общем, для технического состава появился некоторый резерв запасных частей.

Летчики обошли все стоянки. От бомбежки сгорел один транспортный самолет «Ли-2» – «Дуглас», как его чаще называли. Еще одна тысячекилограммовая бомба прямым попаданием вдребезги разнесла «раму», которую я заметил еще при первой посадке на этот аэродром, но так и не удосужился сходить посмотреть ее поближе. Теперь-то уже смотреть было нечего. Этот день, пока не было вылетов, посвятили дальнейшему знакомству с аэродромом, посмотрели несколько «Ме-109» и «ФВ-190», изрядно побитых в воздушных боях и явно не прилетевших сюда, а привезенных с мест падения. Заглянули и в одиноко стоявший ангар. Там обнаружили новенький наш штурмовик «Ил-2». Он, очевидно, сел на вынужденную на вражеской территории, немцы привезли его сюда, подлатали, заново окрасили, намалевав при этом вместо-красных звезд свои черные кресты, окаймленные белыми полосами, а на киле – свастику. Однако полетать на нем гитлеровцы, по-видимому, не успели. Тем временем работники БАО обходя бетонированную взлетно-посадочную полосу, обнаружили почти точно в средней ее части третью тысячекилограммовую бомбу. Но она по счастливой случайности не взорвалась, а то бы ее взрыв надолго вывел из строя этот единственный действующий аэродром 5-й воздушной армии 2-го Украинского фронта. Говорили, что была еще бетонированная полоса в Миргороде, но так ли это, точно никто не знал. Во всяком случае, основная работа авиации фронта велась с Кировоградского аэродрома. Он располагался значительно ближе к действующим наземным войскам. Вот и последние дни летчики сто двадцать девятого гвардейского выполняли особое задание – прикрывали введенные в прорыв кавалерийские части – казаков. При этом требовалась особая точность и надежность прикрытия. Если танки горели, выходили из строя только при прямом попадании бомб или снарядов штурмовиков, то лошади гибли и от взрывной волны при достаточно близком разрыве бомбы. Прикрывать кавалеристов – это была адова работа для летчиков-истребителей. Они отвечали за каждого погибшего коня… Сразу поступали возмущенные отзывы кавалерийских командиров, телефонные звонки с укоризнами, телеграммы… а тут была реальная угроза прекращения всякого прикрытия и кавалеристов, и узкой перемычки Корсунь-Шевченковского котла у Звенигородки. Взрыв бомбы посреди полосы оставил бы фронт без аэродрома…

Сразу же послали запрос в штаб фронта с просьбой прислать саперов.

Саперы прибыли утром следующего, дня и сразу приступили к работе. Взрывать бомбу на месте нельзя. Это значило бы самим произвести разрушения, на которые и рассчитывал противник.

Стали бомбу откапывать. Оказалось, взрыватель сработал, а бомба все же не взорвалась! Саперы вывинтили взрыватель, из отверстия посыпался песок…

Тогда они вытащили бомбу из земли – поняли, что взрыва опасаться нечего, разрядили ее и там, в песке, обнаружили маленькую фанерную бирку, на которой коряво, путая русский и латинский алфавит, кто-то написал:

Nemezkie Komunisti делают все, что mogut….

Вот так впервые за войну я столкнулся с помощью немецких рабочих. В данном случае их помощь оказалась как нельзя более кстати…

Островок в парке старинном

Самолет неожиданно вырвался из сплошного месива влажного воздуха, мокрого разлапистого снега и тумана, выровнялся, пронесся немного над землей и приземлился возле командного пункта – в самом начале бетонки. Через некоторое время так же неожиданно появился и сел второй, третий, четвертый.

А ведь только несколько минут назад сам генерал Утин – командир корпуса – посоветовал им по радио: «Если не сможете зайти на бетонку, садитесь на фюзеляж». И попросил: «По возможности садитесь на летное поле». Он и не думал требовать нормальной посадки на бетонку. Ведь ни одному летчику корпуса до сих пор не приходилось садиться в таких условиях. Поэтому генерал считал, что лучше пожертвовать боевыми самолетами, которые можно будет, кстати, восстановить, чем летчиками…

Узкая полоска бетонки. Каких-нибудь тридцать метров ширины. Только она обеспечивала боевую деятельность фронтовой авиации на этом участке, снабжение боеприпасами и горючим танковых и артиллерийских частей. Причем из истребителей только «Аэрокобра» могла работать с этой узенькой полоски, поскольку из нее был прекрасный обзор вперед благодаря трехколесному шасси и узкому носу самолета. Летчик видел взлетную полосу в нескольких метрах впереди себя и мог сразу реагировать на малейшее уклонение самолета на разбеге при взлете и на пробеге после посадки, не допустить скатывания истребителя с бетонированной полоски. У обычных самолетов с хвостовым костылем или «дутиком» нос самолета и в начале взлета, и после приземления задран вверх и закрывает летчику всю впереди лежащую полосу.

Еще во время первого сопровождения транспортного «Ли-2» мы с Королевым видели попытку взлета с этой полоски нашего истребителя «Як-1». На разбеге он чуть-чуть упустил направление, правое колесо шасси скатилось с бетонированной полоски в грязь, «Яковлев» налетел на группу людей, оттаскивавших от бетонки пятисоткилограммовую бомбу, воздушным винтом зарубил пять человек, перевернулся и загорелся. Летчик сгорел вместе с самолетом. Для «Аэрокобры» такой исход взлета исключался.

Но сейчас даже противоположная сторона бетонки (всего-то тридцать метров!) скрывалась в мутном месиве.

Самолеты приземлялись, проносились мимо встревоженной группы людей у командного пункта и тут же скрывались в свинцово-серой мгле.

– Полтора часа были в воздухе. Вернулись без подвесных… – начал было говорить Земляченко, но его перебил Утин:

– Значит, бой вели, там сбросили баки… Как они сумели сесть?!

Полтора часа назад наша четверка истребителей вылетела на прикрытие переправы через Днестр. Переправу только-только навели, плацдарм за рекой пока еще совсем крохотный, и этот жиденький мостик нужно сохранить во что бы то ни стало. Аэродром располагался очень далеко от плацдарма, от Днестра – ближе базироваться негде. Подходящих полевых площадок, конечно, хватало, но весенняя распутица, жирный украинский чернозем, сдобренный изрядным количеством влаги, сделали их совершенно непригодными для посадки самолетов. Только здесь была, хоть и плохонькая, бетонированная полоса. Поэтому и приходилось базироваться на этом оставшемся в глубоком тылу аэродроме, летать отсюда с подвесными баками…

Положение для авиации сложилось тяжелое, и, как это ни странно звучит, виной тому было стремительное наступление Красной Армии.

После ликвидации Корсунь-Шевченковского котла (и туда-то летать было чересчур далеко!) войска 2-го Украинского фронта подтянули резервы и 5 марта 1944 года возобновили наступление. На этот раз удар наносился по уманьско-христиновской группировке противника. В результате пятидневных боев четырнадцать фашистских дивизий было разгромлено, 10 марта заняты Умань и Христиновка, а войска фронта двинулись дальше на запад. Летчики не успевали наносить на карты постоянно меняющуюся линию боевого соприкосновения: 12-го был форсирован Южный Буг, 16-го – взят железнодорожный узел Вапнярка.а 18 марта наши войска форсировали Днестр.

Конечно, авиационные полки тоже перелетели на запад и сели на этот аэродром с миниатюрной бетонкой. Но все равно до Днестра оставалось еще слишком много километров…

Звено сделало круг над аэродромом, городком и взяло курс на юго-запад. Под крыльями поплыли черные, залитые водой поля, редкие дороги, забитые автомашинами, пушками, бронетранспортерами, покинутыми фашистами при слишком поспешном «выпрямлении линии фронта», как они любили говорить в своих сводках.