Я дрался на «Аэрокобре», стр. 19
– Ну, не герой. Зато думаю о жизни, а не о смерти. Если бы Гулаев думал о смерти, то не сбил бы тридцать два самолета. А Кожедуб? Видел, как он над аэродромом «Хейнкеля» рубанул?
– Они тогда на пять минут опоздали прилететь, – напомнил Бургонов.
Против примеров из жизни полка Ипполитов ничего возразить не мог. Он попытался, однако, поспорить еще о жизни в тылу.
– Учатся они там! Знаю я, как учатся. Заставляют их, вот и учатся. Нас тоже заставляли в училище учить разные ортодромии, локсодромии… Сильно они нужны тебе сейчас!
Летчики в этом споре были на моей стороне. Они органически не могли принять мрачную «философию» Ипполитова. А сейчас спор принял принципиальный характер – нужно ли человеку знать то, что не пригодится сегодня, немедленно. Первым вмешался Трутнев. Он обычно молчал, но на этот раз не выдержал:
– Тебе уже и ортодромии не нужны! Что же нужно? Только за ручку держаться? Так ты больше нас всех вместе за нее надержался. Значит, все? Больше тебе ничего не нужно?
Трутнева поддержал Королев:
– Шоферы и то изучают теорию двигателя, автомобиль. Механики изучают аэродинамику, хотя и не летают. А ты-то летчик!
– А он как Митрофанушка, – улыбнулся Лусто. – Извозчик, мол, довезет. Да, а кто же их там заставляет учиться, по-твоему? – спросил он Ипполитова. – Работать, может, заставляют. Война… А учиться?
Под таким напором Ипполитов стушевался, даже стал как будто меньше ростом.
– Да что, да я так просто… – он попытался обратить все в шутку, никак не ожидая, что все летчики ополчатся против него.
– Кто их заставляет… – вместо Ипполитова ответил Мише я. – Сами учатся. И читают то, что проходят в старших классах. Вот послушайте еще одно письмо:
«На днях работал у станка и так устал, в сон клонит, – писал мне брат Павел на фронт. – Глаза слипаются, деталь на станке крутится, все сливается, того и гляди уснешь, сам в станок вместо заготовки попадешь… Думал, упаду. И вдруг почему-то вспомнил „Войну и мир“, „Анну Каренину“ – читаю сейчас, когда время есть. Представил себе Стиву Облонского и Пьера Безухова в Английском клубе. Сидят они там, обедают… Аж в животе заурчало, слюнки потекли. Вот бы, думаю, их на наши харчи посадить. То-то бы полакомились!
Даже смешно стало. Ребята повыключали станки, смотрят на меня, как на сумасшедшего. Чего это, мол, ему смеяться охота пришла.
– Ты чего смеешься?
– Да вот представил: обедают Облонский с Безуховым в Английском клубе. Перед каждым по кусочку нашего хлеба, по кружке морковного чая, вместо сахара – клюква. Едят и похваливают, запивают кипятком. Любезности друг другу говорят…
Ребята ржут, за животы берутся.
– Это что ж, кипяток вместо шампанского?
– А мякина – устрицы?
– Конечно, похваливать будут!
– Добавки попросят!
– Вот бы их после обеда сюда в цех, к станку! Вместо моциона! Чтобы подагры не было!..
Опять все смеются. А я представил себе Пьера возле своего станка – куда и сон делся! Будто сам в том клубе по-настоящему пообедал досыта. И кажется, тычется Безухов туда, сюда, не знает, как к станку подступиться, что с ним делать, посматривает на соседний станок, а там так же Облонский мучается. Я у них за мастера. Показываю, что и как делать. Работа идет…
Так и приладился с тех пор. Как тяжело станет, вспоминаю их, заставляю работать… Безухов у меня уже заправским токарем стал – он поближе, на моем станке работает. А у Стивы что-то не ладится еще. За ним все следить приходится. А то брак дает. Но исправляется потихоньку…»
Летчики от души смеялись над этим письмом.
– Вот ты, – сквозь смех заговорил Бургонов, обращаясь к Ипполитову, – посади вместо себя в кабину Безухова или Болконского, заставь его воевать. А сам только командуй, подсказывай, что и как делать. Со стороны-то виднее. Тогда и ты живой останешься!
– А что, Безухов и Болконский тоже смелые были, – поддержал его Виктор. – Дурные только. Ну чего Андрей ждал, пока снаряд взорвется, не лег?
– Да как же он его посадит в кабину? – возразил Лусто. – Он же не знает, кто такой Безухов. Не читал ведь?
– Ну ладно, – сразу посерьезнел Виктор. – Смех-то смехом, а тебе, Иван, крепко подумать нужно… Сейчас не так дерутся, как бывало раньше: встречались два самолета и вели бой. Какой летчик лучше пилотировал, тот и побеждал. Теперь большие группы встречаются, на одной технике пилотирования не выедешь. Если тебе товарищи не помогут, ничего не сделаешь.
И сам всегда товарищам помогай… Привык инструктором летать, всегда один… Все в группе должны как один действовать, друг другу помогать…
Ну, плясать можно!
Опустив голову, я медленно брел к землянке эскадрильи. Все окружающее проходило мимо сознания, нисколько не интересовало меня. Так же, как не произвел никакого впечатления и случай, происшедший только что на КП. Туда, в комнату, где мы обедали, ворвалась мастер по вооружению из третьей эскадрильи Жаринова.
– Где тут компрессия лежит? – спросила она, запыхавшись.
– Зачем она тебе?
– Механик послал. Говорит, что на КП есть, а без нее самолет не полетит.
– Правильно, не полетит. Только она не здесь…
– А где же?..
– Иди в кабинет Боброва, – посоветовал Лусто. – Она там слева от двери, в углу, в ведре стоит. Я тебя провожу.
Жаринова в сопровождении Лусто пошла к Боброву, а летчики двинулись вслед за ними. Через минуту до меня донесся взрыв хохота, но я даже не улыбнулся и не попытался представить себе покрасневшее от негодования и от смеха одновременно лицо командира полка. Я и сам при случае был не прочь разыграть незнакомого с техникой человека – послать двоих с носилками за шплинтом, заставить смотреть искру, которая якобы уходит в костыль. Однако сейчас это меня не развеселило…
Я не обиделся на то, что летчики не дождались меня, оставили одного ковыряться в тарелке с давно остывшим вторым и ушли. Даже не обратил на это внимания. Скорее бы добраться до землянки, завалиться в уголке нар на солому, закрыть глаза и ни о чем не думать… Видно, сказалось вчерашнее переутомление или здорово прохватило на морозе, пока раздетый добирался до КП после посадки…
Вот и землянка, шагов десять осталось. «Чего это Орещенко прямо на меня прется?!» – я попытался обойти сержанта, но тот остановил меня.
– А, товарищ младший лейтенант! А я тебя как раз ищу!
«Ну, сейчас какое-нибудь задание даст…» Сержант Орещенко был секретарем комсомольского бюро полка и частенько-таки старался «подбросить» комсомольское поручение офицерам, особенно летчикам. Техники ведь и так все время проводят с младшими авиаспециалистами.
– Мы на бюро посоветовались, думаем, что можно рекомендовать тебя в партию. Воюешь порядочно, два самолета сбил… Да и парторг говорил о тебе. Пиши заявление, проси рекомендацию. – Орещенко пошел на КП полка, оглянулся и на ходу крикнул: – Завтра же мне заявление отдашь!
Я молча прошел в землянку, пробрался в угол, залез на нары и улегся навзничь. Думать о предстоящем не хотелось, голова закружилась во все убыстряющемся темпе, да и вообще мысли сразу исчезли. Сколько так пролежал? Минуту? Час?
Очнулся оттого, что кто-то сильно дергал меня за ногу. Я открыл глаза. У ног стоял Королев.
– Что это тебя не добудишься сегодня?! Вареный какой-то! Пошли на стоянку. Все уже ушли, вылет сейчас.
Я встал, проверил за голенищем унта карту и пошел за Виктором. После отдыха состояние значительно улучшилось, и, кажется, никто ничего не заметил. Только Волков внимательнее, чем обычно, посмотрел на меня, когда я не смог сразу влезть на крыло. Николай помог надеть парашют, усадил в кабину, хотел что-то спросить, но тут дали команду запускать.
– От винта!
– Есть от винта! – ответил Волков и спрыгнул с плоскости…
Шестерка истребителей без набора высоты шла к Кировограду. Тяжелые свинцовые облака, простирающиеся на высоте пятисот метров, не давали возможности идти вверх, превращали середину короткого зимнего дня в сумерки. Кое-где от облаков к земле протянулись косые полосы падающего снега, даль скрывалась – или это только казалось? – за густой дымкой.