Как мы росли, стр. 31
— Держись, держись, Васька! — кричали ребята.
Но Клавка, она ловкая: раз! — и осалила Ваську. Васька подхватил мяч и ударил Клавке в глаз — не нарочно, нечаянно. Когда салят, надо отворачиваться, а Клавка не отвернулась.
Игра сразу расстроилась. Клавка, прикрыв глаз рукой, отправилась к скамейке, за ней побежала Варя.
— Ну, покажи, покажи! — говорила Варя.
Но Клавка не отнимала от лица руки и молчала.
— Ну как же ты так, Васька… прямо в глаз! — сказала Варя.
— Что же я, целился в него, что ли? Надо подорожник приложить, — сказал Васька.
Подорожников ещё не было.
— Ну, чего ты смотришь? — сказала Варя. — Сейчас вот вздуется, как фонарь. Скорее надо холодное прикладывать… Давай, Васька, твой ремень.
Васька снял ремень, и Клавка приложила к ушибленному месту медную пряжку.
— Больно? — спросил Васька.
— Вот я тебе влеплю в глаз, тогда узнаешь, больно или не больно! — ответила Клавка.
Тут бы Васька тоже ей что-нибудь ответил, и пошло бы… Но в это время к ребятам подошёл Михаил Алексеевич:
— Кто же тебя так изукрасил?
Клавка отняла от глаза пряжку, и все увидели вокруг глаза синее кольцо.
— Васька, — сказала Клавка.
— Ну? А ты говоришь, что он не вояка. Ишь как воюет… Как же это у вас произошло?
— Не произошло, а он меня мячиком салил, — сказала Клавка. — Заживёт!
— Правильно, — сказал Чапурной, — заживёт.
Он сел с ребятами на скамейку и вынул из кармана конверт.
— Ну-с, почитаем, — сказал он и начал вслух читать письмо от Степана Михайловича Васе Жилину.
— «Здравствуй, Вася, и все ребята детского дома!» — читал Михаил Алексеевич.
Васька гордо поглядел на ребят. Ещё бы, письмо-то адресовано ему — Ваське Жилину.
— «Я поправляюсь, хожу с палочкой, но скоро буду ходить сам…» — сообщал Степан Михайлович.
— Ишь ты! Хочет ходить сам, — повторил Васька.
Степан Михайлович в письме поздравил ребят и воспитателей с наступающим праздником.
— На?, Василий, держи письмо и непременно напиши ответ, — сказал Чапурной. — Хороший, видно, человек Степан Михайлович.
Васька взял конверт и спрятал его за пазуху.
— Теперь рассказывай нам про Степана Михайловича. Рассказывай, а мы послушаем.
Васька молчал, у него язык будто отнялся.
— Ты про пожар расскажи, про лошадь! — подсказывали ребята.
— Как ружьё чистили, — шептал Коля Ведерников.
Они уже знали все рассказы наизусть.
Васька молчал.
— Вы что же, квартировали вместе? — спросил Чапурной.
— Вместе, — ответил Васька.
— Кто же у вас кашеваром был?
— Чебышкин, — ответил Васька.
— Это кто ж такой?
— Капте… капте… каптенармус, — наконец выговорил Васька.
И все засмеялись.
Ваське очень хотелось рассказать про их походы со Степаном Михайловичем, только Чапурной сам был на войне, сам всё, наверно, знает.
Но слово за слово — разговор всё-таки завязался. Васька рассказал о том, как он боялся, когда Степан Михайлович уходил в бон, и как радовался, когда он возвращался.
— Он и песни пел, — сказал Васька.
— Какие же? — спросил Михаил Алексеевич.
— Он одну пел: «Смело, товарищи, в ногу…»
— Это, брат, всем песням песня! — И Чапурной запел, а ребята стали ему подпевать:
Уже стемнело, в воздухе жужжали и стукались тяжёлые майские жуки. А Чапурной с ребятами всё ещё сидел под душистым тополем. Вечер выдался тёплый. В такой вечер хорошо поются песни: только допоют одну, как запевается другая.
Первый гудок
Ранним весенним утром каждый звук по-особому слышен. Звонче чирикают воробьи, громче голоса прохожих и шелест ветра в ветвях деревьев.
Утром, которым начался день 22 апреля, в общий хор весенних голосов вступил новый голос — запел фабричный гудок.
Первый раз за весь год к фабрике спешили рабочие. Над фабричными воротами, на металлической сетке, где раньше большими золотыми буквами была написана фамилия фабриканта, теперь было натянуто кумачовое полотнище, и на нём новое имя фабрики: «Красный текстильщик».
В проходной рабочим вручали табельные жетоны и новые рабочие книжки.
— Ну, поработаем на себя, а не на Савву Петровича, — сказала старая работница. Она развернула книжку и перелистала её чистые листочки, потом повесила табель на то место, на которое вешала его уже двадцать лет, и крикнула: — Ну, пошли, бабы-товарищи!
В цехах было по-праздничному чисто. Целую неделю после того, как побелили потолки и стены, рабочие приходили чистить, смазывать станки; а кто работал не за станком, мыл полы и окна.
Когда гудок загудел второй раз, все были на своих местах.
Вот закрутились валики трансмиссий, зашуршали на первых поворотах приводные ремни, и, будто вздохнув, мерно застучали станки. Послушные рабочим рукам, натянулись нити тонкой пряжи, засновали быстрые челноки — пошла работа!
Старый мастер Потапов бегом спешил из цеха в цех, за ним еле успевали помощники. Везде всё было в порядке.
— Ну, механики, честь вам и хвала! — сказал Потапов. — Для такого дня могу угостить! — И он, к удивлению ребят, достал из железной коробочки три настоящие папиросы «Дукат».
В обед, когда гудок запел в третий раз, в распахнутые фабричные ворота хлынул народ. Двор был полон: собрались свои рабочие из всех цехов, пришли товарищи из районного Совета.
Чапурной привёл с собой старших ребят; пришли Варина бабушка с соседками и все, кто жил на фабричной улице и радовался тому, что фабрика начала работать, — все пришли на митинг.
На дворе из ящиков сложили трибуну. Директор фабрики — знакомый старым рабочим ещё с мальчиков. До революции он вместе с Чапурным побывал в Сибири, потом пришлось и повоевать, только не на суше, как Чапурному, а на море — кочегаром во флоте.
В Октябре с винтовкой пришёл он вместе с другими матросами к Смольному, выполнял все поручения партии и советской власти, выполнял самоотверженно и беспрекословно: и воевал, и охранял — одним словом, совершал Октябрьскую революцию. А теперь он пришёл на фабрику, словно вернулся в родную семью. Жены у него нет, детей у него не было, мать умерла — не дождалась. Но родных — много, вот они: слесари, токари, прядильщицы и мотальщицы.
— Это вы восстановили фабрику своими руками, — сказал он. — Свою фабрику, товарищи! Вы участвовали в том великом деле, которому учит нас Владимир Ильич Ленин. А учит он нас строить своё, пролетарское государство.
И рабочие слушали с напряжённым вниманием своего рабочего директора — Василия Петрова. Старики помнили его ещё Васяткой, пожилые работницы — Васенькой, а молодёжь уже познакомилась с Василием Васильевичем, который и разъяснит и, если нужно, сам наладит станок.
После директора говорил председатель Совета. Он поздравил рабочих и работниц с наступающим праздникам Первого мая.
Но вот на трибуне появился Потапов. Его встретили взрывом радостных приветствий.
— Потапыч, ура!.. Потапычу ура! — кричали рабочие. — Говори, Потапыч!
Потапов снял картуз, вынул из него написанную речь, произнёс первое слово: «Товарищи!» — и замолчал.
Петров что-то ему подсказывал, но Потапов продолжал молчать; он развёл руками: мол, не судите меня, старика, не могу я сказать речи.
Но рабочие кричали громко: «Ура!.. Ура Потапычу!»
Все и без слов понимали, что чувствовал старый мастер. Это он, Потапыч, вложил самую большую долю в их общее дело. Не все верили, что загудит гудок, что начнёт работать фабрика. Когда проходили мимо бригады Потапова, которая по колено в холодной талой воде проверяла ещё только кладку кабеля, он и тогда говорил:
«Нечего смотреть! Время есть — беги в цех, готовь станок. Станок-то заржавел. Пустим ток, тогда поздно будет. А ты его пока кирпичом потри. Здесь стоять да глядеть нечего».