Как мы росли, стр. 21
«Возьми, пожалуйста».
Вот и сейчас: Люба Сорокина сказала только одно слово, а Леночка уже не улыбается и перестала рассказывать про сад.
— Хочешь, я отломлю тебе тоже веточку? — говорит она Любе.
— Зачем мне прутья! — отвечает Сорокина.
И Леночке становится тоскливо.
Люба Сорокина поглядывает на неё злыми глазами. Леночка замолчала и отошла к своей кровати.
В это время в спальню влетел Федя Перов.
— Егорова! Тебя Михаил Алексеевич зовёт.
Федя еле переводил дух — видно, бежал сломя голову. Он всегда молниеносно выполнял все задания Чапурного.
— Егорову зовёт? — переспросила Сорокина и опять посмотрела на Леночку.
— Егорову, — повторил Федя.
— Зачем он меня зовёт? — удивилась Леночка.
— А я почём знаю! Велел скорее. — И Федя умчался обратно.
— Бежим вместе! — сказала Варя.
И они с Леночкой побежали к Чапурному.
— Мы пришли, — сказала Варя.
— А ты зачем? — спросил Чапурной. — Мне только Лена нужна, у нас с ней серьёзный разговор. Садись, Лена… А ты марш отсюда! Беги, беги…
Варя не побежала, она пошла по коридору и, дойдя до лестницы, села на ступеньку ждать Лену.
Чапурной выдвинул ящик стола и достал письмо:
— Вот, получил от твоего отца. (Леночка побледнела, и внутри у неё стало холодно.) Очень мелко написано, трудно читать, — сказал Михаил Алексеевич, — но мы сейчас постараемся, прочтём.
Чапурной читал медленно, останавливаясь посреди слова. А Леночка слушала, и слова до неё доходили откуда-то издалека-издалека, как будто за Чапурного читал кто-то другой, за стеной комнаты.
В письме было написано:
Уважаемый Михаил Алексеевич!
Узнал Вашу фамилию, имя и отчество через Московский Совет. Обращаюсь к Вам с большой просьбой. В здании, в котором помещается вверенный Вам детский дом, ранее помещался институт благородных девиц. Воспитанницей института была и моя дочь, Елена Александровна. Прошу Вас сообщить мне, что вам известно о её судьбе. Я в данное время нахожусь в штабе Южного фронта, куда и прошу мне писать.
Леночка зарыдала и не могла выговорить ни одного слова.
— Что же ты плачешь? — утешал её Чапурной. — Ведь жив он, жив! Ну, не плачь, жив папанька-то! Он у тебя молодец! Видишь — генерал, а советской власти помогает. Старый человек, а на фронте. За тебя беспокоится… Да не плачь ты, господи!
Чапурной, конечно, знал, что Егорова дочь генерала, ещё с первого дня, как получил списки воспитанниц. Но он не знал, что девочка скрывала, как страшную тайну, бывшее звание своего отца. Но какое это теперь имело значение? «Пусть учатся жить по-новому», — так рассуждал Чапурной.
Леночка долго не могла успокоиться. Наконец она перестала всхлипывать и сидела молча.
— Ну вот, — сказал Чапурной, — мы с тобой завтра ему вместе напишем ответ, запечатаем и отправим. Хорошо?
— Хорошо, — ответила Леночка.
Когда Леночка вышла в коридор, её встретила Варя:
— Ну что? Почему ты плакала?
И Леночка рассказала всё: и как она раньше мучилась, и как хорошо, что папа написал письмо, и как они с Чапурным будут писать ему завтра ответ.
— Я боялась, — говорила Леночка Варе, — я думала, вы не будете со мной водиться.
— Ну и глупая! Как же это — не водиться? Вот с Любкой теперь никто водиться не будет. Злющая она, всё шипит, как баба-яга.
Леночка сидела с Варей на лестнице и слушала. А Варя ей рассказывала про своего папу:
— Мой папа тоже ушёл на фронт — он был хороший. Мы с ним на санках катались, когда я была маленькая. Он нарочно упадёт в снег и кричит: «Поднимай меня! Поднимай меня!» А я его никак не подниму. Мне жарко станет, а он хохочет. В снежки играли. И сказки он мне рассказывал. Когда стал голод, он мне приносил чего-нибудь сладенького и говорил: «Вот, ворона прислала». Хороший был папка!
— А он был не большевик? — спросила Леночка.
— Как же, — ответила Варя, — конечно, большевик. Разве ты не знаешь? И он, и дядя Миша, и Ленин — все большевики…
Так проговорили бы девочки до вечера, да их разыскала неугомонная Клавка.
— Оксана Григорьевна гулять с нами пойдёт! Бегите скорее одеваться! — крикнула Клавка и помчалась дальше созывать ребят на прогулку.
«За власть Советов!»
Ребята надели глубокие институтские калоши. В этих калошах можно было ходить даже по лужам — ничего, не промокнешь. Оксане Григорьевне тоже калоши нашлись впору.
Чапурной глядел на ребят и говорил с досадой:
— Одеть бы их надо как полагается! А то нескладные они у нас: не то дети, не то старушки божьи.
Вид у ребят был в самом деле удивительный: институтские жакеты с буфами, на головах башлыки и на каждой руке по муфточке вместо перчаток.
— Ничего, лишь бы было тепло, а вид — ерунда, — отвечала Оксана Григорьевна. — Будет время — оденем по-другому, а сейчас и так хорошо. Что поделаешь! Гулять нужно: воздух — это тоже питание.
Оксана Григорьевна шла с ребятами по парку.
— Ну-ка, остановитесь! — сказала она. — Зажмурьтесь, а носы поднимите к солнышку. Чувствуете, как греет?
Ребята, зажмурившись, подняли лица к солнцу.
И в эту тихую минутку из-за угла послышалась вдруг громкая и нестройная музыка.
На площадь вышла колонна. Впереди шёл оркестр, двое рабочих несли плакат. За ними с винтовками шагали красноармейцы: кто в пальто, кто в шинели. Были и женщины, тоже с винтовками на плечах. Ребята побежали по дороге.
— Петя! Петя! — вдруг закричала Люська.
В колонне шёл старший Люськин брат, а сбоку, еле успевая за красноармейцами, спешила Люськина тётка; в руках у неё был какой-то узелок. Наверно, собрала что-нибудь Петьке на фронт, а он не взял.
Варя тоже увидела Петю и стала ему махать рукой. Петька шёл серьёзный; поглядел на них один раз — и хватит. На плече у него, как и у других, — винтовка. Одет он в свою рабочую куртку, только на голове вместо фуражки солдатская шапка с пришитой матерчатой красной звёздочкой.
Оркестр умолк, было только слышно, как шагали красноармейцы по талой мостовой, и их шаги сливались в один большой шаг.
запел сначала один голос, потом подхватили остальные. Эта песня была суровой правдой: люди шли в бой за новую жизнь. Их не страшила опасность, они были готовы к любым испытаниям за власть Советов.
Колонна давно скрылась за поворотом, а Оксана Григорьевна ещё махала вслед ушедшим своей кумачовой косынкой.
Ребята перешли площадь и вышли на улицу, на которой теперь в особняке жила Варина бабушка. Здесь, как и на других улицах Москвы, было пустынно, редко встречались прохожие. Ржавые трамвайные рельсы на мостовой были покрыты глубокими лужами. Стены домов — в пятнах копоти от печных труб, которые торчат прямо из форточек. Кажется, взять бы кисть да помыть, покрасить всё заново, чтобы было на что порадоваться весеннему солнцу.
Ребят нагнала Люськина тётка. Она шла прямо по лужам, размахивая узелком, который так и не взял Петька на фронт.
— Ну вот, ещё одного проводила! — сказала она Оксане Григорьевне.
Оксана Григорьевна уже знала её: вместе с бабушкой Люськина тётка приходила в детский дом помогать шить и чинить.
— Это ваш старший? — спросила тётку Оксана Григорьевна.
— Старшая была племянница — царство ей небесное, хорошая была девка! А Петька за ней, второй… Ещё Витька да вот Люська. — Тётка разыскала глазами среди ребят Люську и крикнула: — Застегнись! Идёт — душа нараспашку. Застудишься.