Как мы росли, стр. 10

— Садись! — сказал Потапов. — Всем места хватит.

И правда, потеснились и уселись все трое.

Наташа утирала концом платка мокрое лицо и никак не могла отдышаться. В волосах у неё серебрились маленькие, как бисер, капельки от растаявших снежинок.

— Боялась опоздать, всё бежала, — говорила Наташа. Она смотрела на Чапурного большими ввалившимися глазами и спрашивала: — Ну как там Федя мой?

— Цел твой Федя, сыт, здоров. Ты-то как?

— Что ж я… День и ночь на заводе. Домой-то и не хожу совсем, ноги вот опухают… Хлеба дают полфунта — да и то с мякиной. Бабам-то тяжело — работа незнакомая. Я уж их уговариваю: что ж теперь делать, если время такое трудное.

Потапыч слушал Наташу и одобрительно кивал головой. Они с Чапурным знали, что на том заводе, куда мобилизовали Наташу и других работниц, очень тяжело — завод военный.

— Нечего мне Феде-то послать, — сказала Наташа. — Ну ничего нет! — Она даже руками развела.

— А ничего ему и не нужно, — ответил ей Чапурной. — Ты там и другим матерям скажи — пусть работают спокойно.

— Алексеич человек заботливый, — вставил Потапов.

— Да это я знаю, — сказала Наташа и улыбнулась.

В зале было шумно. Собрание ещё не начиналось. И вдруг раздался чей-то звонкий голос:

— Ленин! Владимир Ильич Ленин!

Все встали.

— Ура! — закричали в зале. — Ленин! Владимир Ильич!

— Где, где? — спрашивала Наташа. Она ещё никогда не видала Ленина.

Привстав на цыпочки, Наташа смотрела на сцену, где за столом усаживались члены президиума.

— Да не туда ты глядишь! — сказал Чапурной. — Видишь, по лесенке поднимается, в кепочке.

И Наташа увидела Ленина.

А в зале гремело:

— Ура! Ура! Да здравствует Ильич! Ленин!

Владимир Ильич снял пальто, прошёл к трибуне и, не дождавшись тишины, громко сказал:

— Товарищи!

В зале смолкло.

— Товарищи! — повторил Ленин в наступившей тишине. — Революция переживает тяжёлые дни. Многие готовы впасть в уныние и разочарование…

Опершись обеими руками о трибуну, он наклонился вперёд, как бы вглядываясь в каждого, кто его слушал. Перед ним сидели рабочие, которые приходили в холодные цехи, но не пускали станков, потому что не было тока; крестьяне, которые в эту весну не собирались сеять, потому что не было семян; солдаты в шинелях, от которых ещё шёл сырой дух окопов. Да, видно, ещё не пришла пора снять шинели с плеч.

— Посмотрим на окружающее, — продолжал Владимир Ильич. — Если мы вспомним, что сделала революция за этот год, то ни у кого из нас, я уверен, не останется ни отчаяния, ни уныния.

Он особо подчеркнул: «я уверен».

Ленин говорил с людьми, с которыми вместе решает государственные дела, вместе несёт ответственность перед революцией.

— Да, враги идут с запада и востока, всё у нас разрушено. Но мы должны, мы будем защищать социалистическое отечество! Трудно! Но надо собрать все силы. Все силы!

— Все силы! — шепчет бескровными губами Наташа Перова.

— Надо соблюдать железную дисциплину, тогда мы сумеем удержаться и победить, — говорит Ленин.

И все, кто его слушает — и старый рабочий Потапов, и сиделка из больницы, и крестьянин, который видит Ленина впервые, и учитель из школы, и солдат, который завтра уходит на фронт, — все, все понимают: это они должны держаться в общем строю. Это они должны соблюдать железную дисциплину.

— Тогда мы победим всех империалистов и капиталистов!

И Ленин, заканчивая речь, резко взмахивает рукой, как бы подчёркивая жестом необходимость решительного удара, за которым последует победа.

— Ура! — раскатывается по залу, как гром. — Ура!

И вот торжественно зазвучал гимн. Депутаты рабочих и крестьян запели «Интернационал»:

Ленин стоял на трибуне и пел вместе со всеми. «Интернационал» звучал, как клятва: победить! Несмотря ни на что, победить!

Когда кончилось собрание, все провожали Ильича. Накинув на плечи пальто и держа в руках кепку, Ленин шёл по залу. Ему давали дорогу, расступались, и в то же время каждый старался быть к нему поближе.

Ильич пожимал руки знакомым товарищам. Приветствовал тех, кто не мог к нему пробраться. Он, видно, очень устал — лицо у него было бледное, под глазами морщинки.

У самого выхода Ленин задержался и начал что-то объяснять высокому, худому солдату. Но, считая, наверно, недостаточным своё объяснение, он вынул из кармана пальто газету и, отдавая её солдату, указал ему, что именно следует в ней прочитать. Солдат, кивая в ответ головой и пряча газету за шинель, всё шёл рядом с Ильичём. А Ленин продолжал ему толковать — видно, что-то очень важное. Те, что были поближе, старались расслышать, что говорил Ленин. Но это было трудно, потому что проводы были такими же шумными, как и встреча.

Расходиться стали только тогда, когда в темноте скрылся красный фонарик автомобиля, на котором уехал Владимир Ильич.

С собрания Чапурной, Потапов и Наташа возвращались уже поздно ночью.

— Когда же ты, Алексеич, к Ленину-то? — спросил Потапов и хитро поглядел на Чапурного.

— Это зачем же? — спросила Наташа.

— Думали по одному делу обратиться, да, наверно, сами сладим, — ответил Чапурной.

Потапыч промолчал, но про себя подумал: «Правильно. Сами сладим! Так-то будет лучше. И делу хорошо, и Ленину большая подмога».

Дядя Миша!

Чапурной зажёг свет и увидел на столе целое сооружение. На вершине горы из одеял и подушек была прикреплена записка:

Михаил Алексеевич осторожно снял подушки, развернул одеяла. На чайнике, прикрытая крышкой, стояла миска с лапшой. Чапурной был голоден, он ел и думал: «Ждали меня. Скажи пожалуйста, ужин укрыли, чтобы не остыл! А кошку притащили сами. И всё это Ведерников… Где он этих кошек находит?»

Михаил Алексеевич перечитывал ещё раз Варины каракули. Варя писать умеет, а вот Коля Ведерников только отдельные буквы знает.

— Эх, ребята мои, ребята! Только бы начать вас учить… Теперь скоро наладимся, начнём с вами учиться, — вслух сказал Чапурной.

Он согрелся, решил немного полежать. Надо было ещё кое-что записать, посчитать. Но как положил голову на подушку, сразу уснул, точно провалился, — так устал. А завтра… завтра опять день, полный забот.

Ещё было совсем темно, когда к Михаилу Алексеевичу постучал дядя Егор.

— Живой керосин, — сказал он, — варить никак невозможно.

Чапурной знал, что дядя Егор получил чечевицу, которая, очевидно, где-то лежала рядом с керосином.

— Сейчас подумаем, — сказал Михаил Алексеевич.

Он сполоснул ледяной водой лицо и стал растирать его холщовым полотенцем. Хорошо сказать — подумаем, а что выдумывать, когда в кладовой пусто!

— Ты её выветривал? — спросил Чапурной.

— Всю ночь на ветру сидел. А сейчас собрал, а то светает, вороны налетят — не отгонишь.

Чапурной старался продлить время. Он долго вытирался и приглаживал гребёнкой волосы. Но что делать — ничего придумать не мог.

За дверью послышались тяжёлые шаги, и кто-то громко и сердито спрашивал:

— Кто тут заведующий?

Дверь открылась, и на пороге выросла высоченная фигура в шинели, с винтовкой.

— Я заведующий, — сказал Чапурной. — А в чём дело?

— Мы у ворот сколько будем стоять? Выгружай гусей — машина должна срочно вертаться. — Солдат стучал прикладом в пол; он, видно, спешил и злился.

— Гусей? Одну минуту!

Чапурной побежал к воротам. Егор — за ним. Во двор въехал грузовик.

— Вали прямо на снег! Мы тут разберёмся, — командовал Чапурной.

— Вот, распишись. — И солдат протянул Чапурному бумажку.