Скворец №17 (рассказы), стр. 13

Возле дома увидел отца. Герасим подавался вперед и снова пятился назад, не в силах одолеть нескольких шагов до дверей. Филька обхватил его, помог войти в избу и усадил на скамейку.

— Явились? — спросила мать, вставая с постели.

Герасим весело уставился на жену.

— С тебя причитается, — сказал он, сдвигая в сторону посуду па столе. — Уважили меня как инвалида войны, за родину здоровье положивши…

— Будет брехать.

Она недоверчиво покосилась на мужа.

— Завтра на правлении так и решат: послать Фильку, как сына, значит, военного героя, за родину здоровье положивши. И тогда придется с тебя за труды мои…

Филька разделся и полез на печку.

— Ладно, герой, — проворчала она, добрея, однако, голосом.

— Скупа ты, мать, ой скупа!..

— Будет те при сыне пакостить мать!

Он мотал головой и вдруг, словно бы только что увидев Фильку, заорал:

— А ты слазь с печки! Слазь, говорю, да поклонись отцу в ножки!

— Хватит тебе, батя, куражиться, — равнодушно сказал Филька. — Сладил дело, и ладно…

Разобиженный непочтением сына, Герасим примолк и стал стягивать сапоги. Он тужился, стервенея, и, наконец, совершенно обессиленный, миролюбиво попросил:

— Помогла бы, старая, что ли…

Мать стянула с него сапоги, раздела и, подталкивая, отвела в постель, откатила его к стенке и прилегла с краю.

На следующий день, вернувшись с фермы, Филька развел на загнетке огонь, разогрел столярного клею, приладил к книжке выпавшие странички и пошел в сельсоветскую библиотеку, где после занятий три раза в неделю книжки выдавала Наташа. В синем халате она сидела за столом и готовила уроки. Книжки выдавали две девочки из младших классов.

— Обслужите его, — сказала Наташа, не отрываясь от учебника.

Одна из девочек протянула руку за книжкой.

— Я не к тебе, не цапай, — сказал Филька и кивнул на Наташу.

— Ты чего ещё? — возмутилась девочка и выхватила книжку, — Мы тут практику проходим, а он не отдает…

Филька перевалился через стойку и уцепился за обложку.

— Отдайте книжку, Аникеев! — Наташа встала, покраснела и тут же, смутившись, снова села. — Какую тебе книжку?

Филька ухмыльнулся, довольный её смущением, и, сам того не ожидая, сказал с некоторым даже вызовом:

— А никакой мне книжки не надо. Уезжаю скоро. До свиданьица. Без книжек проживем. Как-нибудь уж!..

Он помахал кепочкой и вышел, осторожненько прикрыв за собой дверь, спустился с крыльца и постоял с минуту, соображая, что же это сказал сейчас такое? Удивился, вытащил папироску и пошел не домой, как собирался, а по направлению к станции, хотя и понимал, что в этом не было смысла. Просто ему надо было уйти подальше сейчас и не видеться ни с гомонливой мамашей, ни с отцом, и вообще остаться одному, чтобы подумать, что же делать с собой и как жить дальше.

ОСЕННЯЯ СКАЗКА

Когда-то Пылаевых была большая семья. От младших братьев и сестер гудела тесная изба, и у старшей, Нины, первой помощницы матери, не было свободной минуты от хлопот. Но вот ребята повырастали и разлетелись кто куда, старики подались в район к одному из сыновей, и осталась Нина в осиротевшей избе одна. Работала уборщицей в сельсовете, ковырялась в огороде, а в общем, одиноко и скучно жила. Раньше водилась с однолетками, а теперь навещали её чаще пожилые соседки. Кто поболтать придет, а кто, торопясь на ферму, оставит ребенка. Все равно дома больше сидит — много ли уборки в сельсовете!

Из ребят, что оставляли ей на присмотр, больше всех привязался к ней Василек — глазастый, шустрый и сопливый крепыш. Для матери, бойкой бабенки Полины, мальчишка был сущим наказанием. Неугомон сидел в нем: все ему надо потрогать, на все-то интересно поглазеть. И тянуло бог знает куда: на чердак, в колодец, а то в конуру к Растегаю. Или залезет в подпечье, замрет и таится, пока не найдут. А то и заснет там ненароком, вот и ищи его тогда! А раз как-то выгнал Растегая из конуры, пробрался туда и сам лаял на прохожих. Очень понравилась ему собачья работа. Сколько мать, бывало, ни таскает его за вихры, а с него как с гуся вода: посопит, покряхтит да и снова за свое. С характером был.

— Сладу нет с малым, — жаловалась Полина. — Присмотри ты, бога ради, за ним, а я уж как-нито отблагодарю.

Только к вечеру и приходила за сыном. Осмотрит его, умытого, чинно сидящего за столом, перелистывающего старый букварь.

— Вот спасибо-то, выручила, — скажет она. А потом обведет глазами пустые углы и добавит: — Хоть бы картинку какую повесила, шифоньер завела. — И тяжко вздыхала, переходя на свое: — Верь не верь, а свету белого не видишь, одна маета. Павел-то мой, слыхала, подрядился Пилипенковой двор уровнять?

Павел работал в стройуправлении, ночевать домой приезжал па бульдозере. Машина для Полины вроде своя, вот и подряжала его — кому горку сровнять во дворе, кому завалинку насыпать, кому торфу на огород завезти. А расчеты с людьми сама вела. Таила мечту: купить дом в городе и зажить, как люди живут, в радость себе и в удовольствие. Перед Ниной в долгу не оставалась: с базара вернется — брошку привезет, а то и платочек какой. А потом решила, что Василек ей, одинокой и безмужней, в большое одолжение. Брошки-платочки и покупать ни к чему…

Первое время Василек все бегал домой. Прибежит, а дома ни мамки, ни папки. На дверях замок. Двор обежит, надергает моркови с грядок, погоняется за курами и опять к Нине. Однако вскоре привык к ней и никуда уже не бегал — вроде она ему вторая мамка.

— Ты посиди, а я скотину покормлю, — скажет она.

— И я с тобой, — увяжется он.

Пока Нина кормит скотину, все мешает ей, озорует. Поросенок урчит, елозит пятачком по корыту, а Василек обойдет его с тылу, ухватит за хвост да и ну тащить от корыта.

— Не тронь! — скажет Нина. — Саданет по ножке, станешь калекой, что делать-то будешь тогда?

— Я на одной прыгать буду.

— А вторую сломает, тогда что?

— Папка железные купит.

— Свои-то лучше.

— Лучше, — соглашался Василек, однако снова дергал поросенка за хвост.

Тем и кончалось, что летел в грязь.

— Попало? — смеялась Нина.

Василек, изнавоженный весь, сопит, не знает, плакать или пет. А Нина, чтобы отвлечь его, придумает такое, что и про боль забудешь.

— А хвост у него электрический. Током бьет.

— А чего ж меня не убило?

— Не захотел. Маленький ты, вот и пожалел.

— А где у него выключатель?

— На брюхе. Будешь приставать к нему, повернет выключатель, тебя и ударит током.

Сказала и пожалела. Василек тут же полез к поросенку под брюхо выключатель искать. Еле отвадила.

Дома, сняв с Василька грязную одежду, Нина обмывала его, плотного, как боровичок, укутывала в овчинный полушубок и сажала на печку. А чтобы удержать его там, пока сушилась одежда, плела всякую небыль.

— Ты сиди в своей избушке, сторожи свою телушку, а то волк прибежит, телушку уведет.

— А я его из ружья бабахну, убью волка. Дай ружье-то!

— На вот тебе ружье. — И совала ему пруток от метлы. Ненасытный глаз Василька сверкал из щелки, выслеживая волка, грозный ствол «ружья» ворочался туда и сюда, как пулемет из амбразуры.

Жилось ему у Нины вольготно — ни в чем отказу не знал. И ел всегда в охотку. Сколько ни давали, все мало — ещё давай. Съест тарелку борща, сам в чугунок заглянет: не осталось ли? Хлеба кусок жует, а на каравай поглядывает: как бы не спрятала раньше времени.

— Живот не лопнет?

— У меня уемистый.

— Не волк ли в нем живет?

— А как он туда влез?

— Когда ты спал. Ты рот раскрыл, он и влез.

— Я маленький.

— А это не волчина, а волчок, росточком с жука. Теперь-то он, наверно, большой уже стал.

— Отчего же большой?

— В живот харчей ему бросаешь, вот и растолстел.