Лёнька едет в Джаркуль, стр. 26

— Ну, как вел себя мой братец? — спрашивает он у Таи. — Не надоел тебе?

Тофик даже весь похолодел от страшной догадки. Джафар ни разу не говорил ему о Тае. Он как будто даже и не знал ее. У них же, оказывается, какая-то тайна против него. Может быть, Джафар подослал к нему Таю и просил шпионить за ним?..

— Как же мне расплатиться за твои заботы? — улыбается Джафар, застенчиво треплет свою бородку и как-то странно смотрит Тае в глаза.

Эх, лучше бы Джафар не говорил этих слов! Разве Тая не сама захотела, чтобы Тофик всегда был с ней? Почему Джафар должен платить ей? За что? И вообще творится что-то неладное. Таю, например, всегда окружает народ, а сейчас ее все оставляют. Даже хромой Гаджи торопится уйти. Все они торопятся оставить их втроем — Таю, Джафара и Тофика. Тофик идет сзади. Он исподлобья следит за Таей и Джафаром. Он не идет, а плетется. Джафар перескакивает через выбоины в досках на эстакаде. Их немало, этих выбоин, на эстакаде, в них виднеется зыбкое море, в зеленой воде колышутся ржавые сваи. Лучше не смотреть в эти щели — голова закружится. Джафар подает Тае руку каждый раз, когда впереди выбоина. А Тая — ведь она сама могла бы перепрыгнуть! — охотно опирается на руку Джафара. Можно подумать, иначе она упадет в море. И чего они только вздумали тащиться пешком? Лучше бы сели в автобус, давно бы уже были на станции.

В поезде Джафар и Тая сидели рядом и не видели, как Тофик устроился напротив. Потом они встали к окошку. Что они там увидели? Наверно, из окна можно увидеть что-то замечательное, если Тая и Джафар так близко склонились друг к другу головами. Интересно, что они увидели в окошке?

Джафар и Тая о чем-то переговаривались. Они переговаривались так тихо, что Тофик ничего не слышал. Тофик сидел на солнечной стороне, ему было жарко. Он тоже подошел к окошку и влез между ними. Джафар положил свою жесткую ладонь Тофику на голову. И Тая погладила его по вихрам. Но Тофик теперь все равно понимал, что они забыли о нем. Он понимал, что даже сейчас, когда все они так дружно втроем приникли к окну, все равно они не вместе: Тофик сам по себе, а Тая и Джафар тоже сами по себе — о чем-то шепчутся, чему-то радуются и явно не хотят брать Тофика в свою компанию.

К горлу его подкатил ком, было трудно дышать. Он крепко прижимался лбом и носом к стеклу. Он так крепко прижимался к стеклу, что просто удивительно, как он его не выдавил…

Ночью, лежа на раскладушке, Тофик долго не мог заснуть. Он то и дело вскакивал и вглядывался в окно: там, в ночной темени, гуляли Тая и Джафар, бродили по берегу моря, прислушиваясь к плеску волн. Им, наверно, было наплевать на Тофика, который мучился от бессонницы, они даже не догадывались, какая тоска пришла к мальчику.

Тофик снова ложился и прислушивался, сдерживая дыхание: нет, это не брат крадется, это ветер кружит за домом, шурша сухой травой. Тофик забивался головой в подушку, откуда-то из темной глубины перед ним возникала мать — она стояла над ним и укрывала одеялом, отец смотрел на него добрыми бесцветными глазами. И, как в тумане, колыхались горы, сады на склонах, овцы и ослики на крутых тропах и знакомые мальчики из аула…

Джафар пришел домой под утро. Он строго оглядел комнату, крепко потер шею и уставился на пустую раскладушку. Постель была смята, Тофика не было. «Совсем разболтался», — подумал Джафар, с хрустом расправил свой широкие плечи и, не раздеваясь, прыгнул в кровать, прыгнул и тут же заснул.

А Тофик с того времени часто стал пропадать. Джафар еще не просыпался, а Тофик уже куда-то исчезал. Какие-то дела завелись у него с мальчишками на старой вышке в море, куда они ходили на шаланде. Ночью он украдкой возвращался домой и, не зажигая света, ложился спать. Джафар приходил позднее его, чаще всего с первыми петухами, Тофик просыпался и громко сопел, делая вид, что спит. Где и как он ел, никто не знал. Таю, которая брала его раньше в столовую, он избегал.

Но однажды ночью Джафар застиг Тофика в чулане, где он набивал карманы кукурузными початками. Джафар втащил его, упирающегося, в комнату, посадил за стол, открыл консервную банку с рыбой и нарезал хлеб.

— Ешь, — сказал он и сам закурил.

Тофик выгребал чайной ложкой консервы. Джафар сидел напротив, пуская колечки к потолку, пристально глядя на брата.

— Послушай, Тофик, — начал он разговор, к которому, видно, давно готовился, — я хотел с тобой посоветоваться как с братом… Отца, матери, понимаешь, здесь нет, так с кем же еще?

Уши у Тофика настороженно шевельнулись. Джафар вытащил из пачки новую папиросу и долго прикуривал от окурка.

— Вот какое дело. — Он придвинул Тофику хлеб. — В общем, понимаешь…

— «Понимаешь, понимаешь»! — взорвался Тофик. — Подлизывается еще, бородатый! — Тофик бросил ложку на стол, вскочил на подоконник и спрыгнул в сад. — И живите тут, а я от вас все равно уйду!

— Ах ты поганец! — крикнул Джафар в окно. — Ах ты злой человек!..

На следующий день Джафар уехал на Камни, так и не повидавшись с Тофиком. И тогда случилось неожиданное — наутро как ни в чем не бывало Тофик явился в райкомовский сад. Тая выглянула в окошко.

— Ты уже здесь? — спросила она, даже не очень удивленная. — Ой, как хорошо! Ты мне очень нужен сегодня!..

Тая старалась говорить, как всегда, но Тофик-то видел, что она по-настоящему обрадовалась ему. Она была по-прежнему простой, как его друзья мальчишки. Правда, в лице ее появилось что-то новое, а глаза вроде бы стали немножечко старше и озабоченней, и смотрела она теперь на Тофика, как всегда смотрела на него мать…

А в общем, Тофик понял, что ничего, собственно, в жизни его не изменилось. Тая по-прежнему являлась за ним, и вместе они ходили в столовую, и по-прежнему Тофик дежурил возле райкома, играя с ребятами в ножики, или сидел в Таином кабинете, слушая, как она разговаривает со всем миром. И часто звонил ей с Камней Джафар и совсем никогда уже не звонил хромой Гаджи. Теперь у Гаджи, наверно, было все в порядке со взносами и помощь Таи была не нужна.

Тофик смотрел, как девочки играют на тротуаре в классы, слушал, как трещит в трубке голос Джафара — голос был хриплый, простуженный, как у старого моряка. Тая заговорщически глядела на Тофика и подмигивала, а это значило, что Джафар спрашивал о брате. Впрочем, из трубки и так все было слышно.

— Что там поделывает Баскаев-младший? Не собирается бежать?

— Баскаев-младший, — отвечала Тая, — в настоящий момент смотрит в окно. Сейчас сюда придут, наверно, мальчишки и начнут буравить ножиками землю. Они скоро нефть откроют в саду. Придется открывать новый промысел.

Потом они долго говорили о непонятных вещах, голос Джафара был строгий, а Тая напряженно и скучно смотрела в одну точку перед собой, будто на самом деле можно увидеть в воздухе какие-то там диаметры и параметры. С некоторых пор Джафар стал следить за ее занятиями в институте. И Тофику было жаль Таю, жаль, как сестру, которой ничем не помочь.

Тофик смотрел в окно и видел степь. Она, эта степь, была опоясана трубами, на ней росли редкие пыльные кустики сорной травы, серые камни торчали на ее поверхности. А вдали лежало плоское море, и оно казалось продолжением степи, и небо, выгоревшее и бесцветное, как старая простыня, сливалось с морем. Ничего интересного там не было. Но странное дело: белесое небо и плоская каменистая степь уже не казались ему такими безотрадными и скучными. Может быть, потому, что на этой земле жили, если разобраться, совсем неплохие люди…

Семейное дело

Николай встал пораньше, оглядел спящего сына — разбросанные по подушке нестриженые патлы, большая грязная ступня из-под одеяла — и пошел готовить машину. И пока возился с мотором, все вспоминал вчерашний разговор с женой. Выгнали его, чертенка, с урока, так он в отместку бросил в класс горящую расческу. То и дело, возвращаясь из поездок, узнавал Николай о новых проделках сына. И каждый раз, глядя в его озороватые глаза, закипал яростью против жены: сидит дома, а не справится с мальцом! Сам же терялся, не зная, как подействовать на него, как поговорить с ним. Только и вертелась мысль — порку задать, но тут же прошибало от страха: а вдруг врага еще наживет? Смешно сказать, завидовал родителям, быстрым на руку, — поплачет мальчишка, зато ходит потом шелковый, и все довольны. Но распалить себя не мог: не знал, как это руку на ребенка поднять.