Шофферы или Оржерская шайка, стр. 49

Знаете, Даниэль, простите мне мою откровенность, но вы не исполнили поручения, за которое взялись по такому важному обязательству… И теперь, когда сын моего брата отыскан помимо вас, против вашего желания, может быть, вместо того, чтобы его принять с распростертыми объятиями, как близкого родного, вы тоже приготовляетесь его встретить как недруга. Когда он спешит исполнить последнюю волю своего отца, вы его осуждаете за исполнение святой для него обязанности… Скажите, мой друг, благоразумно ли это, великодушно ли, наконец, справедливо ли это, я вас спрашиваю?

На этот раз Даниэль не смел ответить. Совесть уже упрекала его за пренебрежение в розысках и нежелание успеха этих розысков.

Маркиза видела произведенное ею действие, но будучи слишком опытной дипломаткой, чтобы сейчас же им воспользоваться, она замолчала и терпеливо стала ждать реакции, непременно долженствовавшей произойти в этой горячей честной душе. И реакция, действительно, произошла. После минутного молчания Даниэль выпрямился.

– Сознаюсь, маркиза, – начал он, – что я слишком поддался чувству, преобладающему над всеми другими в моем сердце. Я не исполнил своего обещания, я несправедлив к этому родственнику, единственная, может быть, вина которого состоит только в том, что он стал мне поперек дороги… А потому скажите, что, по вашему мнению, мне следует делать, чтобы исправить свою вину?

– Ну, в добрый час! – ответила мадам де Меревиль с самодовольною улыбкой. – Теперь я узнаю моего великодушного Даниэля! Что вам делать, дорогое дитя мое? Ничего более, как предоставить все обстоятельствам и ни в чем не противодействовать моей дочери и Франсуа Готье. К тому же я попрошу вас, когда этот молодой родственник явится сюда, принять его дружески, если можете, или же, в крайнем случае, вежливо. Скажите, много ли я прошу у вас? Что касается до Марии, то каковы бы ни были ваши взаимные отношения, не употреблять никакого усилия, чтоб отвлечь ее от направления, какое мне вздумается дать ей. Наконец, я требую от вас полнейшего нейтралитета в наших последующих предприятиях; итак, можете ли вы мне обещать этот нейтралитет?

– Да, тетушка, – вскричал Даниэль восторженно. -Мария должна быть совершенно свободной в своем выборе; и если она, уступив вашим желаниям, согласится выйти за сына дяди, она не услышит от меня, клянусь вам в том, ни жалобы, ни упрека!

Мадам де Меревиль не могла скрыть своей радости. И в первый раз после многих лет она горячо поцеловала Ладранжа.

– Вы честный малый, Даниэль, и я верю вашему слову. Положитесь на меня. Молодые люди бывают неопытны в жизни и должны руководиться во многих случаях советами старших… Но я слышу голос Марии, оставьте на несколько минут нас с нею, чтобы мне приготовить ее к приему Франсуа Готье.

И только что Даниэль оставил маркизу, Мария вошла. По приказанию матери она оделась. Приведя в порядок свои великолепные светлые вьющиеся волосы она переменила холстинковый пеньюар на простенькое шелковое платье, сшитое с большим вкусом, вопреки тогдашней уродливой моде.

– Дорогая Мария! – как-то торжественно обратился к ней Даниэль. – Ваша матушка желает сообщить вам об одном серьезном обстоятельстве. На что бы вы ни решились вследствие этого сообщения, слушайтесь только голоса своего сердца; действуйте с полной независимостью, не думайте обо мне, я слепо покорюсь вашему желанию.

Мария удивленно посмотрела на него.

– Даниэль, – прошептала она, – что вы хотите этим сказать?

– Я хочу только сказать вам, милая Мария, что самое задушевное, горячее желание мое – видеть вас счастливой, и если бы мне пришлось быть помехой этого счастья, я лучше предпочту сто раз умереть. Но мадам де Меревиль пояснит вам то, что кажется вам непонятным в моих словах, выслушайте вашу матушку и выбирайте без опасения упрека то, что вы найдете для себя лучшим.

Потом, как будто боясь изменить себе, он опрометью бросился вон, оставя изумленную Марию с маркизой.

III

Бо Франсуа Готье

Покинув павильон, Даниэль принялся большими шагами ходить по саду, не обращая внимания на собиравших виноград и продолжавших весело свою работу на большой аллее. Разговор с теткой перевернул весь строй его мыслей, голова его горела. Пробродив наудачу несколько минут, он сел в плющевую беседку и скоро лихорадочное состояние его перешло в тихую, грустную задумчивость, признак возврата сознания.

Но новое приключение опять взволновало его. Ладранж увидал тетку с кузиной, вышедших из павильона, сошедших с лестницы, идущих под руку, продолжая начатый разговор.

Мадам де Меревиль, казалось, горячо советовала дочери и нетрудно было угадать, какого рода то были советы, а между тем Даниэль не видал на лице кузины выражения того негодования, презрения, злобы, которых он ожидал. Молодая девушка внимательно слушала мать, по временам улыбалась со своей всегдашней веселостью, ответы ее скорее, казалось, были игривыми и веселыми, а не положительный отказ, на который рассчитывал Даниэль.

Они обе прошли около него, не замечая того, не подозревая даже, что он все еще в саду; потом вошли в дом, продолжая свою дружескую беседу.

Ладранжем снова овладело бешенство. Возможно ли, чтобы Мария так легко уступила прозаическим расчетам матери!

Не успел Даниэль успокоиться, как у наружной решетки раздался сильный звонок. Жанета бросилась отворять и скоро ввела в сад молодого человека, щегольски одетого, оставившего свою лошадь с лакеем на большой дороге. С тросточкой в руках гость шел с видом человека, не только рассчитывающего, но уверенного в хорошем приеме.

– Это он, – подумал Даниэль и сквозь листья своего убежища принялся внимательно рассматривать своего счастливого соперника.

Франсуа Готье, по крайней мере, насколько можно было судить издалека, был высокого роста, стройный, и костюм невероятно ловко обрисовывал его статную фигуру. Лицо же издали трудно было рассмотреть.

Когда Жанета затворила калитку, дворовая собака со всего размаха бросилась на пришельца; с каким-то остервенением она лаяла на него, показывая свои клыки; пришелец, наконец обернувшись, замахнулся на нее бывшей у него в руках тросточкой. При этом движении он послал ей такой свирепый взгляд, что собака вдруг остановилась. Во взгляде этом отразился блеск, подобный тому, который издает сталь, когда ею машут на солнце, и, несмотря на отделявшее их расстояние, Ладранж уловил этот взгляд и был им поражен.

– Любезный братец, кажется, не из нежных, – проговорил он с иронией, – но ничего, меня-то он не испугает. Говорят, у собак удивительный инстинкт при первой встрече узнавать врагов своих хозяев. Неужели же и у Цезаря предчувствие, что этот господин внесет с собой сюда горе и раздор?

В продолжение этого монолога Ладранжа собака, на минуту озадаченная, с новой яростью заливаясь лаем, бросилась на незнакомца. В довольно критическом положении гражданин Готье, казалось, принялся искать у себя в платье оружие позначительнее тросточки, но Жанета, заперев калитку, подоспела на помощь. И, так как собака не слушалась ее крика, ловкая горничная дала ей такой пинок ногой, причем можно было заметить форму ее ноги, что бедный Цезарь с трудом уже добрался до своей конуры, и затем оба вошли в дом.

Еще несколько минут пробыл Ладранж под тенистой беседкой, наконец не выдержал и вышел. Ревность овладела его сердцем, ему представлялось, что Франсуа Готье теперь около кузины; что же говорит он ей? Как приняла его Мария? Неужели тетка достигла своей цели? Вспоминая только что выслушанные им обещания Марии, он ожидал увидеть своего соперника в бешенстве бегущим из дома; но ничто не шевелилось, никакое возвышение голоса не заявляло о чем-либо подобном.

Рассерженный этим спокойствием, он решился уступить свое место в этом доме и возвратиться в город, не сказав никому ни слова; уход его был бы живым протестом в глазах мадам де Меревиль и наказанием неблагодарной забывшей его Марии.