Наваждение, стр. 43

Хотя Ники предупредила диспетчера, что вызов срочный, ей казалось, будто она ждет машину целую вечность. Дрожа от холода, хотя на ней был жакет, в темноте калифорнийской ноябрьской ночи, она надеялась, что никто из компании Пеппер не выйдет и не увидит ее здесь.

Когда машина наконец подъехала, она быстро забралась на заднее сиденье вместе со своим чемоданом и дорожной сумкой и велела таксисту ехать как можно быстрее.

Ники пришлось провести в аэропорту восемь часов, прежде чем ей удалось попасть на подходящий рейс, но она почти не почувствовала неудобств, так сильно ей хотелось оказаться подальше от Калифорнии. Всю ночь она думала о том, как ее обидели и обманули. Хайленды втоптали в грязь ее мать, а теперь вот Пеппер, сначала притворившись, будто Ники ей действительно небезразлична, заставила и ее почувствовать себя так, будто ее тоже вываляли в грязи. Она мысленно дала клятву, что запомнит этот вечер навсегда и никогда в жизни не забудет, что из себя представляют Хайленды, и никогда больше не позволит им провести себя.

Глава 14

С приближением Нового года Ники с головой ушла в учебу. Ей нравилось, что в ее жизни все так размеренно: твердое расписание занятий, определенные требования, касавшиеся того, что необходимо выучить, система оценок, награды за успешно сданные экзамены. Эта размеренность придавала ее жизни видимость благополучия и надежности, поскольку все остальное в ней было шатко и неопределенно.

Со временем Ники постаралась выбросить из головы все, что касалось Пеппер, и это оказалось достаточно легко. Из Калифорнии не было никаких известий, никто не пытался узнать причину неожиданного отъезда Ники, не было и писем с извинениями или объяснениями. Очевидно, Пеппер испытывала не менее сильное желание забыть обо всем этом, как о неудачном эксперименте.

Что касается Ральфа Сандемана, то здесь дело обстояло совсем иначе. Он довольно часто посылал ей коротенькие, написанные от руки письма, нельзя сказать, чтобы особенно содержательные. Он рассказывал ей о том, чем он занимается, что за время выставки удалось продать несколько работ, о незначительных событиях его жизни — «посадил около входных ворот куст азалии, но соседская собака тут же его вырыла». Ники казалось, что именно такие письма она могла получать от своего дедушки, которого знала бы всю свою жизнь. Несомненно, он и хотел добиться этого. Ники отвечала ему в том же духе, коротко сообщая о событиях ее жизни каждые три-четыре недели.

За десять дней до пасхальных каникул Ники получила открытку от Блейк с приглашением приехать в Париж, причем все расходы та брала на себя. «Вино, потрясающая кухня, великолепные мужики… и вообще это самый романтический город в мире», — Блейк искушала Ники в своей обычной телеграфной манере. Была и приписка: «Р. S. Ты все еще девушка?»

Даже сидя одна в своей комнате, Ники покраснела. Она также поняла, что даже если и успеет вовремя оформить паспорт, все равно туда не поедет. Было совершенно очевидно, что Блейк задумала устроить ей сексуальный ликбез, подобрав какого-нибудь симпатичного француза, и все время в Париже будет заполнено «романтическими приключениями». Ники знала, что Блейк в сексуальном плане достаточно активна. В «Блю Маунтин» после каждых каникул она рассказывала Ники о своих очередных победах, включая победы над друзьями отца, чьи предложения она иногда принимала; она всегда пыталась убедить Ники, что уже давно пора, как она выражалась, «разрушить стены Иерихона». Однако Ники не любила, когда на нее подобным образом давили, тем более, что возможностей было более чем достаточно, поскольку Бернардский колледж являлся женским колледжем при Колумбийском университете. Говоря по-правде, она изо всех сил старалась избегать в колледже каких-либо близких знакомств с многочисленными молодыми людьми, которые стремились к этому, независимо от того, учились ли они вместе или просто обращали внимание на ее поразительную внешность, когда она шла по территории студенческого городка. Она слишком хорошо знала, чем кончаются подобные «романтические истории». Они сломали жизнь и ее матери, и ее бабушке.

Даже Хелен пыталась ей внушить, что для молодой красивой девушке ненормально избегать контактов с противоположным полом. Этот разговор возник как раз во время рождественских каникул; сначала он касался Алексея Иванова. К этому времени сын Дмитрия приобрел прямо-таки легендарную славу, но уже не потому, что подозревали, будто его вообще не существует, поскольку он все-таки наконец появился — это было как раз в тот День Благодарения, когда Ники уехала в Калифорнию.

По словам Хелен, Алексей полностью соответствовал тому, что говорил о нем гордый отец. С того самого момента, как сын Дмитрия материализовался и поел индейки за праздничным столом Хелен, та не переставая превозносила до небес его многочисленные достоинства. «Совершенно очаровательный молодой человек… Такой красивый… Эти казацкие глаза… Совершенно обаятельная улыбка… Потрясающее чувство юмора… Прекрасно воспитан… Представляешь, он тоже собирается стать врачом! Я хочу спросить у Дмитрия, не смогут ли они приехать погостить у нас на следующие каникулы…»

На Рождество Ники поехала в «Блю Маунтин», испытывая смесь любопытства и неловкости в ожидании навязанного ей знакомства со знаменитым и всеми обожаемым Алексеем.

Но в сочельник собралась обычная компания друзей Хелен — ни Дмитрий, ни его сын не приехали. Глядя на мрачную Герти, Ники подумала, что, возможно, все-таки Дмитрий был ее любовником. Впоследствии, когда уже все гости уехали и Хелен с Ники чаевничали, поставив поднос с чаем на кровать, как в добрые старые времена, когда Ники была здесь ученицей, Хелен подтвердила это.

Хелен заметила, что Дмитрий не приехал, потому что бросил Герти и нашел кого-то еще.

— Я сказала ему, чтобы он все равно приезжал, мне так хотелось, чтобы ты познакомилась с Алексеем. Но Дмитрий ответил, что ужасно занят, поскольку готовит к выпуску спектакль на Бродвее в Нью-Йорке, а у Алексея какие-то свои планы. Это, действительно так: Дмитрии и вправду успешно работает как режиссер, но мне кажется, что истинная причина в другом — ему просто стыдно смотреть в глаза Герти. Это же просто позор…

— Позор, что она вообще полюбила его, — сказала Ники. Хелен бросила на нее взгляд, затем тихо сказала:

— Нет, я хотела сказать, что позор тому, кто виноват в том, что ты так и не познакомилась с Алексеем. Теперь, наверное, уже никогда не познакомишься.

— Не думаю, что это такая уж потеря. Что он может из себя представлять, имея такого отца? Дмитрий, конечно, очень приятный человек, но ужасно ненадежный, он всех женщин делает несчастными. Вспомни, как он сбежал за границу, бросив дома свою семью…

— В конце концов, его семья выехала из России. Нельзя судить его слишком строго, он художник, преданный своему искусству, живший при тирании, и ему пришлось делать выбор, причем моментальный — преданность искусству или преданность семье…

— Хелен, ну почему ты защищаешь его? Даже его собственный сын с трудом простил его.

— Но все же простил. — Хелен сдвинула поднос в сторону, так, чтобы сесть поближе к Ники. — Милая, ты говоришь так, будто считаешь, что все мужчины в конце концов бросают женщин, которых когда-то любили. Я понимаю, что то, что произошло у тебя в семье, оставило в твоей душе незаживающую рану. И единственным лекарством тут может быть любовь. Раскрой свое сердце, позволь любить себя, чтобы ты смогла понять, что это может принести радость, что есть мужчины, которые не перестают любить. Бывает на свете настоящая любовь, как, например, у меня…

— Но ведь и ты в конце концов осталась одна, — заметила Ники.

Хелен улыбнулась:

— Значит, ты так считаешь? Думаешь, Георгий бросил меня? — Она покачала головой и постучала себя по груди. — Он все еще со мной, вот здесь. Именно это и означает любовь.

— Ну да, — проворчала Ники, — но, по-моему, именно ты все время запрещала Дмитрию приставать ко мне с разговорами о том, чтобы рожать детей от его сына. Ты уже изменила свое мнение?