Пуговица, или серебряные часы с ключиком, стр. 47

Порой они слышали, как скреблось и шуршало в темноте. Рокфеллер нагибался, хватал кирпич и швырял в угол. По доскам проносилась крыса и исчезала в другом углу.

— Ирокезы! — воскликнул Рокфеллер. — Подадимся все втроем в Америку! Идет?

В первую минуту это показалось им очень заманчивым. Отвин со счастливым выражением лица оживленно кивал.

— Рокфеллер, — сказал Генрих, — я не могу ехать в Америку.

— Чего? Мы и твоего старика, дедушку, с собой возьмем.

— Все равно не могу.

— Не пойму я тебя что-то.

— Все ты поймешь сейчас, Рокфеллер. Понимаешь, я против капитализма.

Теперь и Отвин не захотел ехать в Америку.

— Против чего это ты?

— Против капитализма. Я тебе в другой раз все объясню. Как ты думаешь, Рокфеллер, Босс завтра даст нам крючки?

— Даст.

— А вдруг не даст?

— Ирокезы, Босс человек чести.

— Рокфеллер, а ты можешь мне достать мандолину?

— Мандолину?

— Понимаешь, я умею играть на мандолине.

— Ладно, погляжу как-нибудь.

Они устроились на матрасах, укрылись солдатским одеялом. Ночью по одеялу иногда пробегала крыса. Ребята просыпались.

— А ты совсем один здесь, в Берлине?

— Ага! — только и сказал Рокфеллер.

Домой они ехали опять на крыше последнего вагона. В такт постукивали колеса. Все пережитое казалось теперь чем-то нереальным, похожим на сказку. Но ранец Отвина был битком набит сетевой нитью. А у Генриха в карманах лежали пакетики и в них — сто сорок крючков!

— В следующий раз обязательно пойдем ко львам, Отвин. Хорошо?

Сверху они видели, как из-под колес выскакивали шпалы и уносились назад, но теперь ни Генрих, ни Отвин уже не испытывали никакого страха.

ГЛАВА ПЯТАЯ

А старый Комарек тем временем вырезал пять обручей из можжевельника, как будто у него уже была нить для верши.

И снова он отправляется в лес и возвращается с двумя ясеневыми слегами. Из них-то он намерен зимой вырезать два весла. Нет, не знает покоя старый Комарек! Вот он спускается к озеру, вычерпывает воду из плоскодонки. И вдруг вспоминает, что надо срубить ольху потолще: на зиму еще совсем дров не припасено.

Однако за всеми этими делами он не забывает подняться и посмотреть, не показались ли ребята из-за холма.

Проснувшись наутро и заметив, что кругом тихо и мальчонки нет рядом, он корит себя, в ужасе думает: неужели он навсегда потерял малыша? «Жалкий ты человек, эгоист мерзкий! — ругает себя старый Комарек. — Не было у тебя никогда настоящего чувства к мальчонке! У матери родной оно есть, такое чувство к сыну, а у тебя, старого, нет!»

Места себе не находит дедушка Комарек.

Но вот наконец кончилась мука его. Он сидит и плетет свой сачок, а мальчонка без устали рассказывает о Берлине, будто бы в самом Вавилоне побывал…

— А этот Маргариновый босс, как ты его называешь, он что, торгует рыболовной снастью?

— Да нет, не торгует он, а выменять у него чего хочешь можно. Потому как он босс, дедушка Комарек.

— Вот как! — произносит Комарек и плетет и плетет свой сачок.

— Он человек чести, дедушка Комарек. Он так и сказал: вот тебе нить и сто крючков, и ты мне принесешь еще десять угрей. А если привезешь два десятка — еще двести крючков получишь и четыре мотка сетевой нити.

— Что ж, честный, стало быть, человек, раз, не зная тебя, вперед столько нити дал.

— Босс — человек чести, — повторяет Генрих.

— Ну, а если, скажем, ты ему три десятка угрей привезешь?

— Пятьсот крючков даст, дедушка Комарек.

Такой вот идет у них разговор.

Старый Комарек все плел и плел свой сачок до самой темноты. А на рассвете, как только чуть-чуть посветлело, снова сел за него. Когда мальчонка проснулся, Комарек уже готовую сеть к обручу прилаживал. Потом они вместе повесили сачок на деревянный крюк во дворе. Но долго он там не провисел. Вскоре они сняли его и отнесли в дом: время, мол, беспокойное, а настоящий сачок — это ведь целое состояние. И все обдумывали они, как им дальше жить…

— Поедешь в Берлин — замок купи, а то и два. Два надежных замка, — сказал старик.

Ведь не что-нибудь — основу своего богатства они закладывали, а мир кругом полон зависти!

Ночью они встали и пошли копать червей. На следующий день вечером они уже поставили перемет.

— И еще он говорил, дедушка Комарек, что может нам рыболовную сеть достать.

— Вот если бы он нам две ставные сети достал!

Генрих и Отвин теперь часто ездили в Берлин. Ребята сразу же взбирались на крышу заднего вагона и уже знали, когда и где бывает проверка. Потом они сидели на кушетке у Босса, и Генрих говорил:

— Хорошо, Босс, все привезем, но только ты нам к субботе две коробки красок добудь и граммофонных иголок. Ну, и резиновые сапоги для дедушки Комарека.

Как-то они увидели двух американских солдат. Один из них бросил окурок, а какой-то дядька нагнулся, поднял окурок и докурил.

Когда у них выпадало немного свободного времени, они шли навещать Рокфеллера. Правда, редко заставали его. Однажды они спустились в его «виллу» и положили специально прибереженного угря на серо-голубой патронный ящик. Однако, когда они недели через две встретили Рокфеллера, они узнали, что он и не видел никакого угря — оказывается, его крысы сожрали. Сам Рокфеллер уже не промышлял дамскими чулками: согнувшись, он таскал с собой тяжелое ведро из-под мармелада: в нем была селедочная молока и две селедки. Черный костюм Рокфеллера был весь заляпан.

— А соленой селедкой можно чего-нибудь добиться в жизни, Рокфеллер?

Мальчишка удивленно посмотрел на них. Как раз при помощи селедки чего хочешь можно добиться! И вообще Рокфеллер был на коне. Он достал из кармашка свою луковицу и мельком взглянул на циферблат. Оказывается, селедка — она куда прибыльнее чулок, утверждал он теперь.

Генрих и Отвин хотя и соглашались с ним, однако про себя решили, что, пожалуй, при помощи селедки вряд ли многого можно добиться в жизни.

— Когда мы тебе опять угря привезем, Рокфеллер, мы его под потолок повесим, чтоб крысы не сожрали.

И рубашка и желтый галстук на Рокфеллере уже не имели прежнего вида — все было грязное, мятое.

Иногда они во время своих поездок встречали и человека в старом заплатанном свитере. Однажды — это было на Лертском вокзале в Берлине — они уже взобрались на крышу, когда увидели его. Узнав их, он подал им свой пустой чемодан, а сам влез вслед.

— У нас только немного сетевой нити, — врал Генрих.

На самом деле у них был с собой новый фонарь и две глубокие тарелки, три коробки спичек и пакетик маргарина. Недоверия своего они не преодолели — уж очень много вопросов задавал дяденька в заплатанном свитере! Но вообще-то он им нравился.

В другой раз они узнали, что этот дяденька срезал проволоку с ограды на выгонах. У него были с собой большие кусачки, и он резал проволоку на штифты. Утром, когда он ехал в Берлин, он едва мог поднять свой чемодан. Из этих штифтов он потом делал гвозди.

— Дело стоящее или как? — спросил его Генрих.

— Какое дело?

— Ну, это… с гвоздями.

Дяденька пожал плечами:

— Стоящее, конечно.

— А вы скажите, сколько дает вам один гвоздь? — спросил Генрих. — Окупает он себя?

— Когда-нибудь да окупит, — ответил дяденька.

— А что, разве за них не сразу платят?

— Нет, не сразу.

— Мы поговорим с Боссом. Он сразу бы заплатил, правда, Отвин?

— Мало даст.

— А мы поговорим с ним, пусть как следует заплатит.

Иной раз старый Комарек и ночь напролет при свете фонаря плетет свою сеть. Или стоит посреди комнатки и бережно укладывает большой невод. А мальчонка спит на лежанке. Комарек стоит и думает: что-то снится сейчас малышу?

Светает. Комарек берет сачок и спускается к озеру. Не знает он, как ему быть: то ли разбудить Генриха, то ли дать ему поспать. И каждое утро с ним так: жалко тревожить мальчика! Но он же накануне обещал разбудить его. Старик возвращается и трясет Генриха за плечо, покуда тот не проснется. Теперь они уже вместе выгребают на середину озера. Над водой еще висит утренний туман…