Пуговица, или серебряные часы с ключиком, стр. 44

— Мне хотелось бы посмотреть.

— Я тоже не видел ни одного льва, Отвин. Но они мне очень нравятся.

— На самом-то деле это кошка, только большая очень, вот с эту яблоню.

— Больше.

— Еще больше?

— Куда больше, Отвин.

— Нет, они не такие высокие.

— Они вроде бы больше в длину.

— Но они выше человека?

— Да, немного выше.

— А туловище у них такое, как у кошки. И лапы у них, как у кошки. Только больше намного.

— Отвин, а ты хотел бы поехать в Берлин? Я завтра поеду. На поезде…

Три ночи подряд они ставили перемет. Теперь угри, уже копченые, висели в подвале. Двадцать одна штука!

Генрих первый заговорил о том, что сам отвезет рыбу в Берлин. Вначале Комарек всячески противился этому. Правда, он прекрасно понимал, что Портняжка их обманывает, но он думал: может, мальчонка незаметней проскочит?

— Ты же не найдешь место, где нить брать.

— Найду, дедушка Комарек, обязательно найду!

Они еще долго обсуждали, на что они выменяют угрей.

Три больших мотка нити, чтобы хватило на хороший сачок, и пятьдесят крючков. Но надо бы сто крючков…

Иголки для граммофона тоже надо привезти.

Возможно, что говорить сейчас о музыке было несколько легкомысленно — чего только не надо было еще купить!

— Ладно, останется у тебя один угорь, обменяй его на иголки.

— А если я увижу мандолину, дедушка Комарек, и за нее просят только одного угря, может, тогда лучше взять мандолину?

Комарек задумался.

— Знаешь, неплохо бы: тихий такой вечерок, ты сидишь перед домом и играешь на мандолине… Скажем, так: если мандолина хорошая, можешь два угря за нее отдать. Но не больше — сетевая нить и крючки важней…

Нет, нельзя, нельзя посылать парня одного в Берлин!

Они аккуратно упаковали угрей в два свертка, хорошенько перевязали.

— И за полицейскими надо следить. Подойдет такой — незаметно так урони сверток… — Комарек давал один совет за другим, однако на душе у него было прескверно. — Нет, Генрих, давай лучше отдадим всех угрей Портняжке.

И все начиналось снова.

В конце концов для сна совсем не осталось времени, но они оба крепко заснули и проснулись, только когда Отвин уже стоял посередине комнаты. Он улыбался. На нем была чистая белая рубашка. Ботинки начищены до блеска. За спиной торчал школьный ранец.

— Да, дедушка Комарек, мы так и сделаем, — сказал Генрих на прощанье.

Лугами они вышли на дорогу, которая вела к прибрежным Хавельским лесам. Они часто оглядывались и говорили только о полицейских. Но таких, в мундирах, они ничуть не боялись, а вот тайных сыщиков — как их-то разглядеть? Кто-то вспомнил, как это бывает в кино. Чаще всего такой тайный сыщик курит трубку. Или незаметно читает газету. Или на нем очень незаметная шляпа с широченными полями. Или он тайно идет за тобой, а если внезапно обернуться он сразу остановится и начнет искать в карманах коробку с табаком.

— Мы сначала пойдем львов смотреть или потом?

— Лучше потом, когда сбудем угрей. Но знаешь, они не всегда курят трубку, бывают такие, которые трубку не курят.

Отвин долго готовился к этой поездке. С вечера вычистил ботинки, достал белую рубашку из шкафа. Ночью он потихоньку пробрался в кладовку, взял кружок колбасы и буханку хлеба, все это он уложил в ранец и спустил его в сад.

— Тебя будут бить, когда ты вернешься, Отвин?

— Пускай.

— Тебя бьют палкой или рукой?

— Рукой или большой деревянной ложкой. Это уж как придется.

— И мать тебя тоже бьет, Отвин?

— Чаще старуха. Но я притворяюсь.

— Кричишь?

— Я не кричу. Я теряю сознание.

— Ну?

— Я поворачиваюсь так, чтобы она попала по голове.

И сразу теряю сознание. На самом деле я не теряю.

— И тогда она больше не бьет?

— Нет, не бьет.

— Ты долго так лежишь — без сознания?

— Недолго. Минуту, полминуты. Потом поднимаюсь и долго держусь за голову.

Они шли через утренний лес и разговаривали. У каждого было по свертку угрей под мышкой. Ранец они несли по очереди.

— А меня никто не бьет, Отвин. И дедушка Комарек меня ни разу не ударил. Правда, Отвин, меня никто никогда не бил.

Выйдя из лесу, они увидели среди простиравшихся перед ними полей небольшое озеро — Шабернакское. На противоположном берегу стояла деревня, а дальше — опять лес. Перед самым лесом виднелось красное станционное здание.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Вот и платформа. На чемодане сидит человек. Он читает газету. На нем выцветшая кепка и старый вязаный свитер, не доходящий до пояса. Как раз когда мальчики ступили на платформу, человек перевернул страничку и посмотрел на них.

Больше никого на станции не было.

Несколько позднее человек в старом свитере заметил, что мальчишки в нерешительности переминаются с ноги на ногу, шушукаются. Потом они зашли в станционное здание, однако прежде оглянулись и посмотрели в его сторону…

Довольно долго их не было видно. Постепенно платформа заполнилась людьми — женщины, мужчины. В руках корзины и ведра, полные лисичек. Это все были грибники, заночевавшие в лесу и теперь первым берлинским поездом возвращавшиеся домой. Другие пришли сюда из деревень. Эти — с рюкзаками, набитыми картошкой, а то и маслом, салом. Рюкзаки всё большущие! «И тебе не мешало бы собрать грибов», — подумал человек в старом свитере. Когда платформа уже почернела от народа, он снова увидел обоих мальчишек. Заметил, как они опять посмотрели на него. «Славные ребята», — подумал он, встал, прошелся немного. Придет ли поезд через час или через три, никто здесь не знал. Подойдя поближе к мальчишкам, он заметил, что они испугались. Но деваться им было некуда. Человек улыбнулся. Мальчишки прошмыгнули мимо, стараясь скрыться с глаз. А человек снова сел на чемодан, достал маленький кисет и набил трубку. И опять уткнулся в газету.

Поезд, подошедший наконец к станции, оказался битком набитым. На подножках тоже стояли люди и на буферах между вагонами. Многие сидели на покатых крышах вагонов. Здесь никто не сошел, и грибники еще до того, как состав остановился, стали брать его штурмом. Кто-то уронил ведро, и желтенькие лисички покатились по платформе.

Паровоз пыхтел и отдувался, как старая добрая кляча.

Мальчишки успели взобраться на крышу последнего вагона. Сидя на самом краю, они болтали ногами. Из-под них одна за другой выскакивали шпалы, убегали назад сверкающие рельсы. Казалось, будто это какие-то огромные лапы, готовые вот-вот схватить тебя.

А ребята еще удивлялись, почему как раз это место осталось незанятым!

Оба покрепче ухватились за бортик — спрыгивать было уже поздно.

На крышах собралось много народу. Никто, должно быть, ничего удивительного не находил в том, что приходилось путешествовать на крыше. Люди переговаривались, а то и дремали или смотрели на проносившиеся мимо сосны. На поворотах показывался паровоз, старательно пыхтевший впереди.

И снова мальчишки увидели человека в старом заплатанном свитере: он сидел на крыше третьего вагона от них. Оба одновременно подумали, что он следит за ними.

— А на нем кепка.

— Помнишь, как он смеялся?

— Это он понарошку, Отвин. Будь на нем шляпа, ее бы сразу ветром унесло. Потому он и в кепке.

Сидеть на крыше последнего вагона уже не было страшно. Они вертели головой во все стороны. Однако и уверенность в том, что недалеко от них сидит тайный сыщик, тоже окрепла.

Поезд неожиданно остановился: какой-то полустанок посреди поля. На платформе стояло пятеро полицейских. Люди, сидевшие на крышах вагонов, заволновались. Двое полицейских как раз подходили к последнему вагону. Мальчишки соскочили и, прижимая каждый свой сверток с угрями, спрятались за штабелем шпал.