Пуговица, или серебряные часы с ключиком, стр. 19
Мальчику, сидевшему рядом, солдат показался сейчас похожим на ворона. Черные глаза добежали до последней строчки и остановились. Мальчик приметил скатившуюся слезу.
— Ты что, Леонид?
Внезапно солдат вскочил. Вид у него при этом был такой, как будто он вот-вот убьет кого-нибудь… Вскинув ружье, он разрядил оба ствола. Снова зарядил, выстрелил. Слезы катились градом, а Леонид все заряжал и стрелял. Стрелял до тех пор, пока не осталось ни одного патрона. Тогда он швырнул ружье на землю, сам упал рядом и забарабанил по земле кулаками, весь трясясь от душивших его рыданий.
Потом они вместе пошли к лошадям.
— А ружье? — сказал Генрих.
Но солдат не отозвался, и Генрих сам побежал назад и повесил себе через плечо большое и слишком тяжелое для него ружье.
Они ехали верхом по берегу ручья. Снова куковала кукушка и зяблики пели в листве…
Мальчик немного отстал от солдата. Неожиданно тот поднялся в стременах и закричал во всю мочь:
— Пошел! Пошел!
Жеребец взвился на дыбы и сразу — в галоп! За ним поднялась туча пыли. Долго еще из нее слышалось: «Пошел!»
Генрих натянул поводья, придерживая Орлика. Большое ружье мешало ему скакать следом. Он смотрел на облачко пыли, как оно быстро приблизилось к деревне и потом еще долго висело между крышами.
Около кузницы все еще толпились ребята. Но теперь они все смотрели на него, будто зная: что-то случилось! Да и то сказать — за спиной ведь у него было настоящее ружье!
Генрих видел, как люди бежали по барской лестнице. Женщины — ломая руки и визжа, будто в доме вспыхнул пожар.
Он отвел свою лошадь на конюшню, привязал и Гнедка, стоявшего у больших яслей. Слышал, как по двору пробежали женщины, но, что они кричали, не разобрал.
Тогда он отправился в барский дом. Там он увидел, как Мишка и Леонид борются друг с другом. У Леонида в руках был автомат, и он рвался вниз, а Мишка удерживал его, пытаясь отнять автомат. В конце концов Леониду все же удалось вырваться.
В эту минуту явился Николай. Он прикрикнул на Леонида и загородил ему дорогу. Генрих стоял в стороне, плотно прижавшись к стене. Он видел, как сверкали черные глаза Леонида, как он рванулся к боковому выходу, но Мишка удержал его за гимнастерку. Очень страшно было оттого, что Леонид размахивал автоматом. Прибежал и Борис, но и он, как и Генрих, стоял, прижавшись к стене.
Все вместе они отняли у Леонида автомат, и теперь он размахивал кулаками и бил сапогом в стену, но это уже не было так страшно. Николай кричал на Леонида, а Мишка уговаривал его тихо и внятно. При этом они шаг за шагом подталкивали его к подвалу, который все здесь называли бункером. В конце концов Николай задвинул тяжелый засов за Леонидом. Снаружи было слышно, как запертый пытается сломать дверь: он отбегал, а потом с разбегу наваливался на нее.
Они сидели в желтом салоне. Никто ничего не говорил. Мишка нагнулся, чтобы поднять с полу письмо. Прочитал и передал Николаю. Николай, прочитав, передал Борису.
Вечерело. Скоро они разошлись, как будто у каждого были какие-то дела.
— Мишка, зачем вы заперли его в бункер?
Мишка, не ответив, подошел к окну.
— Я знаю, — сказал Генрих. — Это фашисты убили Наташу…
— И Наташу, и мать, и другую сестру…
— Боже мой!.. И маму? И маму?
Солдат барабанил пальцами по стеклу.
— Зачем вы его заперли в бункер? — еще раз спросил Генрих, глядя на фотокарточку девушки…
Ночью вдруг раскрылась дверь. Никто не спал. По шагам они поняли — это Леонид. Он сломал дверь и пришел сюда. Потом они услышали, как он лег на свое место.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Сквозь сон Генрих слышит, как в парке поют птицы. Он приподнимается: в комнате никого нет. Тогда он медленно натягивает сапоги, потом жует хлеб с салом и луком.
Теперь уже все знают, что Наташу убили. Приходили солдаты из соседней деревни, расспрашивали Бориса или Николая. Молча смотрели, как Мишка возится с винтиками и колесиками. А старый Антоныч, прежде чем выйти, постоял перед фотокарточкой и перекрестился. Дмитрий принес из лесу три свежие сосновые шишки и положил около Наташиного портрета.
Позавтракав, Генрих отправляется на конюшню. Нравится Орлику этот легонький седок, нравятся ему и хлебные крошки, которые он всегда достает для него из кармана. Подобрав их бархатными губами с ладони Генриха, Орлик опускает пониже голову, чтобы мальчику легче было наложить сбрую.
Генрих затягивает супонь, выводит Орлика во двор и едет в лес. Он решил принести Наташе семь сосновых шишек.
Справа и слева от дороги все желто — цветут одуванчики. Лес усыпан сосновыми шишками. Генрих придирчиво отбирает самые красивые — они недавно раскрылись и потрескивают своими колючими лепестками.
Карманы его полны, за пазухой — тоже шишки. Выехав на берег озера, Генрих видит Леонида — тот с лодки удит рыбу.
«Четвертый день подряд он на лодке в озеро выходит! — думает Генрих. — А может быть, еще букетик желтеньких цветов нарвать?» Шишки расцарапали Генриху кожу, каждое движение причиняет боль. Впрочем, он гордится тем, как стойко он переносит ее, и говорит себе: «Это ради Наташи!»
Генриху жалко Леонида: ведь он не может больше ходить на охоту — Николай собрал все ружья и запер в комендантской. А что, правда Леонид расстрелял бы всех фашистов? Мишка-то говорит, что нет. Но Леонид говорит, что расстрелял бы. «Больно очень будет, если я сейчас соскочу на землю», — думает Генрих. И наклоняться будет больно. И он, Генрих, тоже считает, что расстрелял бы. Может, сегодня и не расстрелял бы, а четыре дня назад наверняка бы расстрелял. Может, и половину деревни расстрелял бы…
— Тпррр, Орлик!
Осторожно Генрих поднимает ногу над крупом лошади и соскакивает. И сразу же опускается на колени — так ему почти не придется наклоняться.
Но что это? Кто-то идет по дороге.
Сабина. Девочка с большими глазами. Генрих робеет. Не будь у него этих шишек, он успел бы вскочить в седло и ускакать в лес.
Сабина босиком. Генрих медленно поднимается, спрятав букетик за спиной и делая вид, что только что заметил девочку.
— Сосновые шишки, — объясняет он, показывая на топорщащиеся карманы и рубаху.
А Сабина стоит на своих тоненьких загорелых ножках, склонив голову набок, и улыбается.
— Для Наташи собрал, — говорит он, злясь на себя за то, что оробел перед девчонкой.
— Для кого?
— Для Наташи, которая партизанка. Фашисты ее застрелили.
Девочка молча смотрит на него.
— Партизаны взорвали мост, а фашисты разозлились и расстреляли Наташу, — объяснил Генрих.
— Они расстреляли по-настоящему?
— За то, что она была партизанкой, — объясняет Генрих, снова конфузясь.
— Почему она мост взорвала? — спрашивает девочка.
— Почему? Да потому, что она партизанкой была. Фашисты хотели на танках через мост переехать, а она взяла да взорвала.
— И не побоялась?
— Нет, не побоялась. Наташа им прямо сказала, что это она мост взорвала, а фашисты расстреляли ее, и ее мать, и всех в деревне.
Оба сейчас слышат, как Орлик щиплет травку. На озере кричат нырки…
— У нее были черные-черные волосы, и, когда на них падал солнечный луч… — Внезапно Генрих умолкает: у Сабины ведь тоже совсем черные волосы.
— В деревне говорят, что ты русский шпион. Это они тебя прислали сначала сюда, чтобы ты для них шпионил.
— Так и говорят?
Генриху льстит, что о нем говорят в деревне.
— Чего только люди не болтают! — небрежно роняет он.
У Сабины маленькое узенькое личико, и там, где начинают расти волосы, — круглые завитушки. На ней выцветшее желтенькое платьице, но по швам можно догадаться, что когда-то оно было коричневым.
— Они говорят, что ты русский мальчишка.
— Я понимаю все, что говорят русские. Знаешь, как мне жалко Леонида!
Когда девочка смотрит на него в упор, он начинает конфузиться, речь его делается напыщенной.