Вечер потрясения (СИ), стр. 156

– Трогай, – генерал хлопнул по броне широкой ладонью. – Поехали!

Взревел работавший прежде на холостых оборотах дизель УТД-20, и триста лошадиных сил рывком столкнули с места четырнадцатитонную бронемашину. БМП, под стальными лентами гусениц которой дробился асфальт, и крошились каменные осколки, разлетевшиеся на сотни метров при попадании бомб, подбросило на ухабе, отчего солдаты едва не попадали на землю. Чувствуя, как колотится сердце, и становится сухо во рту, Срегей Буров передернул затвор "Калашникова", загнав в патронник первый патрон. Генерал уже порядком отвык от ощущения тяжести оружия в руках, но тело само помнило все, что нужно делать. И командующий очень надеялся, что эта память поможет ему остаться в живых, увидев хотя бы вечер едва начавшегося дня.

Глава 7

Грозный, Чечня, Россия

19 мая

Дембелей, да еще к тому же и контрактников, никто старался не беспокоить, предоставив полтора десятка крепких парней, в мыслях уже вовсю оттягивавшихся в клубах под грохот музыки, или просто гулявших по улочкам родных городов со своими любимыми, что ждали героев необъявленной войны за тысячи километров от этих гор. А герои, уставшие от вечного чувства опасности, ощущения чужого взгляда, пропущенного через оптический прицел, взгляда хладнокровного, расчетливого и беспощадного, уставшие быть готовыми услышать взрыв, всякий раз, когда случайно ступали на слишком приметный камень, лежащий на незнакомой тропе, нетерпеливо считали недели, а затем и вовсе дни оставшейся службы. Вскоре шасси транспортного самолета со скрежетом коснутся посадочной полосы аэродрома Грозный-Северный, и солдаты, взойдя на борт, умчатся прочь от войны, лишь изредка, в тяжких кошмарах, возвращаясь сюда, в этот дикий и опасный край.

В прочем, пока никто не отменял ни устав, ни распорядок, и дембеля томились в казарме на территории авиационного городка, по-прежнему пытаясь выполнять приказы командиров. Те, правда, почти не вспоминали о бойцах, сполна отдавших свой долг, но и не позволяли тем лишнего. А потому пока приходилось забыть о спиртном – о женщинах парни и не думали, помня, чем может обернуться в краю кровной мести даже безобидный разговор с девушкой на городском рынке, и дело здесь вовсе не в непримиримых ваххабитах – и стараться напоминать себе о субординации и необходимости подчиняться приказам.

Время тянулось, офицеры редко заглядывал к маявшимся от скуки бойцам, и дембеля, как умели, сами развлекали себя. В одном конце казармы, не умолкая, надрывался магнитофон, потертый, покрытый царапинами, видавший виды и прошедший вместе со своим владельцем огонь и воду. Из другого конца, там, не расходясь часами, кучковалось с полдюжины парней в тельняшках и камуфляже, доносились переборы гитары и нескладные, но берущие за душу слова рожденных этой и минувшими войнами песен.

– Пора, Кабул в огне, и вот на рубеже, сойдя с небес, встает седьмая рота… – хрипло выводил крепыш в тельняшке навыпуск, надетой поверх потертых камуфлированных брюк, невольно зажмуриваясь.

Олег Бурцев, растянувшийся на заправленной койке, вслушивался в слова, которые, возможно, так же срывались с губ его отца, не вернувшегося из объятого братоубийственной войной Таджикистана, где он, капитан Воздушно-десантных войск, насмерть схлестнулся с все теми же душманами. Олег тяжело вздохнул, на миг выпадая из окружавшей его реальности – отец, улыбающийся, в ладно сидящей форме и заломленном на затылок голубом берете, словно живой, предстал перед ним. Тогда он просто шагнул за порог, а обратно примчалось сухое письмо, прочтя которое, мать рыдала целыми днями, и после уже никогда не улыбалась от души.

Странно, но даже память об отце, от которого даже ничего не осталось, чтобы, как полагается, предать прах земле, не заставила Олега рваться в армию. В восемнадцать лет он, как и большинство приятелей, считал это ненужной тратой времени, и был не прочь, чтобы священный долг перед родиной отдавал кто-нибудь другой. Но проблем со здоровьем врачи на призывной комиссии у крепкого, хотя и слишком худого, парня не нашли, давать кому-то взятку, как поступали иные из знакомых, не было ни желания, ни денег, и Олег, сам того особо не желая, вдруг узнал, что будет служить в тех же войсках, что и отец.

Два года тянулись не слишком медленно, но и не слишком быстро, и много всякого произошло за это время. Служба в десанте оказалась тяжелой, вытягивавшей все силы, но закончилась и она. А, вернувшись в родной город, младший сержант Бурцев неожиданно для себя понял, что на гражданке ему почти нечего делать. Долгих два года он мечтал сойти с поезда на знакомом перроне, пройти пол улицам в щегольской форме дембеля-десантника, но о том, что будет после, как-то не задумывался. Зря.

Отслужившему, честно, с полной отдачей, да и нельзя было по-другому в воздушном десанте, парню не оказалось места в "мирной" жизни. В городе, где давно встал единственный крупный завод, и бурно процветали только магазины, торговавшие привезенным из Китая барахлом, оказалось неожиданно трудно заработать себе на пропитание. Охранник на рынке – большее, на что мог рассчитывать молодой, не обремененный излишними знаниями, да, вдобавок, растерявший почти все умения, способные пригодиться в быту, парень. Невольно возникшее в первые дни чувство превосходства над теми, кто, не узнав, что такое марш-бросок с полной выкладкой, глубокий рейд или десантирование в тылу условного противника, два прошедших года жил в тепле и уюте, шатаясь по дискотекам и хлебая в подворотнях мерзкое пойло, не имеющее ничего общего с настоящей водкой, куда-то быстро исчезло, уступив ощущению собственной неполноценности.

Жизнь на гражданке оказалась еще более суровой, чем существование в казарме, когда каждое действие было строго подчинено букве устава. Здесь никто и никому не был нужен, никто и никого не ждал, и Олег, потратив на раздумья не слишком много времени, вновь, теперь уже сам, направился в городской военкомат. Он не забыл, как тень упала на лицо матери, услышавшей решение своего сына, как погас ее взгляд, но был уверен – и сейчас не изменил своего мнения – что поступил верно, приняв единственно возможное решение. Еще год, целый год, но уже не в казарме, а в продуваемых всеми ветрами горах, плюющихся раскаленным свинцом. И вот он тоже закончился, вскоре самолет унесет его и еще многих таких же парней подальше от этой войны, и, вернувшись домой, Олег уже не будет чувствовать себя изгоем, со смесью зависти и ненависти смотрящим вслед сынкам богатых родителей. Страна все же щедро платила тем, кто решил заложить собственную жизнь, так что теперь можно будет развернуться и на гражданке.

Убаюканный мыслями о скором возвращении домой, старший сержант Бурцев, вот-вот готовый прибавить к своему званию приставку "запаса", сам не заметил, как задремал. Ему уже давно не мешал гул турбин, доносившийся со стороны летного поля, когда взлетал или, наоборот, заходил на посадку, пассажирский лайнер или очередной транспортный "борт", как не мешал царивший в казарме шум, не смолкавший, кажется, ни на мгновение.

– Мы туда колесили с потехами, песни пели, снимали кино, – выводил кто-то под гитарные переборы, нескладно, порой не попадая в ритм, да оно и понятно – луженая глотка привыкла выплевывать слова команд, сдобренные отборной руганью, а стихи на войне читать приходилось, право же, весьма нечасто. – А когда мы обратно ехали, только молча смотрели в окно…

И тотчас собравшиеся вокруг певца, душу вкладывавшего в незамысловатые слова, берущие за душу, до рези в глазах, до невольно наворачивавшихся слез, десантники, сами еще не верившие, что для них эта война почти закончилась, дружно, в десяток голосов, подхватили:

– Скоро дембель, скоро дембель…

От грянувшего хора, казалось, содрогнулись стены казармы, и Олег Бурцев открыл глаза, поняв, что окончательно уснуть не получится. А в следующий миг сержант понял, что стены и впрямь трясутся, но явно не от чьих-то голосов.