Молодые годы короля Генриха IV, стр. 46
— Я начал с деревенских девчонок, — говорит он, — а теперь хочу толькопринцессу. Принцесса питала пристрастие к лотарингцу, и вот она уже требуетНаварру.
Более дерзко не мог бы выразиться и сам Гиз, его торжественное выступлениесорвано соперником: у него выбито из рук его главное оружие, уже не говоря осмехе, который слышится в толпе. Смех так и просится наружу — здесь егоподавили, там он прорвался, и вдруг дубовая дверь распахивается, на порогестоит принцесса и смеется. И так как она тоже смеется, то начинает неудержимохохотать весь двор.
«К чему блуждания, когда нас гавань ждет?» — нарочно гнусит с хрипотцой КарлДевятый. Хохот, принцесса втаскивает супруга в комнату, дверь захлопывается.Хохот!
Шрам
Они остановились, глядя друг на друга, а в коридорах, удаляясь, еще шумеласвита. Теперь придворные направились к флигелю, стоящему напротив, отблескифакелов перебегали с одного окна на другое; и начинался рассвет. А народ там, вгороде, народ, просыпавшийся в тот же час в лодках на реке и в домах на берегу,не мог не говорить: «Лувр-то опять сверкает адским огнем. Кто знает, что насждет впереди?»
Некоторое время они молча смотрели друг на друга, затем мадам Маргаритасделала своей безукоризненно прекрасной рукой движение сверху вниз, означавшее:раздевайтесь, сир. Сама она сбросила с себя ночное платье лишь на краю кровати:она знала недостатки своей фигуры и знала, что когда она лежит, они не стользаметны. Главное же, ей хотелось обстоятельнее рассмотреть весь облик исложение этого нового мужчины. Ибо мадам Маргарита была тонкой ценительницейгармонической стройности — будь то мужские тела или латинские стихи. Ее новыйвозлюбленный возился со своими брыжжами — праздничный наряд из белого шелкабыло трудно расстегнуть. Рукава с буфами должны были делать его шире в плечах иyже в талии. И бедра от этого казались широкими и сильными, и длиннеевыглядели по-юношески худые ноги: в известной мере, конечно, можно создатьискусственно такое впечатление! Поэтому ученая дама ждала, когда он разденется,с некоторой тревогой. Но, оказывается, он в действительности даже лучше, чемсулила его оболочка. Мадам Маргарита произвела некоторые сравнения и впервыевынуждена была признать, что все требования античности, которые она уженачинала почитать легендой, нашли себе в этом юноше живое воплощение, и притомнастолько, что ее лицо еще в течение некоторого времени сохраняло выражениедостойного глубокомыслия и ученого любопытства. И лишь когда она почувствовала,как в нем назревает страсть, кровь закипела и в ней. И она перестала бытьученой ценительницей прекрасного, когда прикоснулась к его сильному инапряженному телу.
Никогда еще оба они не были так неутомимы в наслаждении; тут сказалось исходство их натур, которые могли поспорить друг с другом в выносливости. И еслиГенрих в позднейшие годы и плененный другими женщинами пытался отрицать, чтокогда-либо любил Марго, и, вспоминая об этой ночи и о многих других, употреблялслова, которыми пользуются даже люди слабые и ничтожные, желая порисоваться, тоименно Генрих подтвердил бы, что да, так в жизни бывает: восторг плоти можетдостигнуть столь великой силы, что ощущаешь близость смерти. И, может быть, втакие минуты человек, который ощущает в себе избыток жизненных сил, ближе кней, чем ему кажется. Люди просто позабыли осветить все закоулки своей природы.«Смерть ближе с каждым днем» — эти возвышенные слова Генрих слышал совсемнедавно, они выражали его сокровеннейшие предчувствия. И они же были последнее,что пронеслось в его мозгу, утомленном любовью.
Наступил короткий отдых, ибо даже во сне не оставляла его забота онаслаждении: еще! еще! Поэтому он вскоре проснулся и, не успев открыть глаза,стал целовать лежавшее рядом с ним тело, и губы его натолкнулись на шрам. Онсейчас же взглянул, пощупал: он-то знает толк в шрамах. Они бывают от ударов,пуль, укусов, раны наносятся и на поле боя и на ложе страсти. Для определенияих причин крайне важно, на какой части тела они находятся. Если у солдата шрамна том же месте, что у Марго, — значит он хоть раз в своей жизни да удиралгалопом от врага. Поэтому не следует быть трусом; и даже королю Французскому иНаваррскому, именуемому Генрихом и известному своей отвагой, предстояло ещеполучить такую же рану и на том же месте. Но сейчас речь идет об одной из самыхкрасивых частей женского тела, и эта женщина моя, только моя, — а ее,оказывается, кто-то уже кусал, значит, неправда, что она моя! Поэтому он сталтрясти ее, а так как она не сразу очнулась, сам повернул ее к себе и, глядя вее еще сонное лицо, гневно опросил:
— Кто укусил тебе зад?
— Никто, — ответила Марго. Это был именно тот ответ, которого он ждал.
Он крикнул в бешенстве:
— Лжешь!
— Я говорю правду, — уверенно отозвалась она, села на постели и встретилаего ярость с невозмутимым достоинством в лице и в голосе, а сама подумала:«Увы, он заметил шрам слишком рано. Через неделю он и внимания бы не обратил».Мадам Маргарита уже знала это по опыту.
— Но ведь видны же зубы! — настаивал он.
— Это только похоже на зубы! — возразила она, и чем неубедительнее былответ, тем убедительнее был тон.
— Нет, зубы! Зубы Гиза!
Она предоставила ему повторять это сколько вздумается. Когда-нибудь емунадоест, а моя грудь, которую я к нему тихонько пододвигаю, чтобы он взял ее вруки, заставит его позабыть про зад.
Она снизошла до того, что пожала своими роскошными плечами и бросилавскользь: — Не Гиза и вообще ничьи. — Но это еще больше разозлило его. «Как,однако, трудно, почти невозможно защищаться от несправедливого обвинения! Замногое он имел бы полное право упрекнуть меня, а вот выискал же то, в чем я невиновата! Неужели я действительно должна рассказать ему, как моя мать и мойбрат король однажды утром избили меня, чтобы я порвала с Гизом и вышла заНаварру? Неужели он не узнал старые, кривые зубы мадам Екатерины?»
— Ну, скажи! Скажи! — стонал он, судорожно сжимая ее.
«Вот ревнивый! А если я скажу? Но что он тогда сделает? Поверит ли будтотолько из-за него, чтобы я вышла за него, меня выпороли и искусали? Нет. Неповерит! Да еще придется сознаваться, что я шла прямо от Гиза! Приятноеположение, нечего сказать».
Вдруг он отпустил ее и стал колотить подушки. Вместо нее он обрабатывалкулаками ее постель черного шелка, весьма знаменитую, ибо многое совершалось наней. «Но ведь удары предназначаются мне!» Она уже отодвинулась от него, готоваяспрыгнуть с кровати. «Сейчас и до меня очередь дойдет! Вот лупит!» И Маргопочувствовала, что уважает и любит его — его одного. Поэтому она окончательнорешила ни в чем не сознаваться, а он, задыхаясь, вне себя, твердил: — Сознайся!Сознайся!
Вдруг Генрих заговорил совсем другим тоном: — Ты ни за что правды неокажешь. Да и как может сказать правду дочь женщины, которая мою мать…
Вот оно, это слово; вот она, эта мысль. До сих пор Марго лежала, а онсмотрел на нее сверху. Но после этой мысли, после этого слова она тожеподнялась, оба насторожились, прислушиваясь к тайным отзвукам сказанного им, ииспуганно посмотрели друг на друга. Первым движением Марго было прикрыть своюнаготу, а Генриха — покинуть ее ложе. Пока он торопливо одевался, их взглядыукрадкой искали друг друга: он хотел наконец, понять, кто же перед ним, каковаэта женщина, которая могла так его унизить. А она желала проверить,действительно ли утратила его. Нет, он вернется и будет тем преданнее, что сэтой ночи их связывает грех. И до тех пор, пока Марго называет это грехом,Генрих не будет знать пресыщения. «Дорогой мой Henricus, — подумала онапо-латыни. — Я тебя ужасно люблю!»
А он уже стоял перед ней одетый, в белом шелку, возился с брыжжами ипо-солдатски отрубил:
— Я еду сегодня же к войску во Фландрию.
— А я дам тебе святого, чтобы он охранял тебя, — сказала она и склониласьнад стоявшим в стороне ящиком с книгами — ее неизменными товарищами, когда сней не было мужчины; вынула одну, вырвала из нее страницу и протянула ему.Прекрасна была рука и решителен жест. Она отлично слышала его с трудомподавленное рыдание и все-таки, больше не взглянув на него, снова улеглась впостель; когда он закрывал за собою дверь, Марго уже засыпала. «Ибо, ежели ктоизнурен любовью, — успела она еще подумать, — тот неподходящая фигура длятрагедии».