Молодые годы короля Генриха IV, стр. 137

Двадцать четыре убийцы, одного за другим, подсылали в те времена к королюНаваррскому. Несчастный Валуа втайне все еще надеялся, что кузен придет к немуна помощь, другие же старались это предотвратить. Поговаривали, будто Генрихумер — такой слух пускают обычно те, кому это выгодно, — а иные могут дажесообщить подробности. Герцог Гиз сейчас же поспешил осведомиться у короляФранции, правда ли это. Но король выразил лишь надежду, что его кузен Наварражив; после смерти Конде он отправил к нему своих посланцев и прежде всегогосподина де Монморанси. Это была действительно его последняя попытка побудитьединственного оставшегося в живых вождя протестантов перейти в католицизм. Ведьпосле этого Генрих становится бесспорным наследником престола. Никто не верил,что его протестанты могли от него отпасть, с тех пор как погиб его соперник,притязающий стать их главой. И все-таки, Генрих знает этих людей. И знаеттакже, что должен ходить прямыми путями, ибо окольные могут быть приняты заслабость. Его внутренняя стойкость не допустит измены и отвергнетпреждевременный соблазн. И лишь в будущем, когда Генрих уже завоюет и объединиткоролевство после всех еще предстоящих трудов и тягот, когда он, уже седой,будет обладать испытанной силой и властью — и делать это ради них уже будетне нужно, — только тогда он по доброй воле пойдет к обедне. Но не раньше. Ачтобы его только терпели — ни за что!

И все же храбрец Генрих боялся яда и ножа, ибо от них не защитишься, какзащищается солдат и как защищается совесть. «Нож еще страшнее яда: он угрожаетне только во время еды. Когда я нахожусь среди людей, в любую минуту у меня поспине может пробежать холодок: ведь я и не увижу, как кто-то позади менявыхватит нож из рукава. Короткий нож очень легко припрятать, особенно в широкомрукаве монаха. Однажды ко мне явился знатный дворянин, он не знал французскогоязыка и латыни не знал; его прошение было написано на пергаменте, он извлексвиток из футляра, и кинжал сам собой скользнул ему в руку. Мне пришлосьмгновенно схватить его за руку и вывернуть кисть! А капитана Сакремора,наоборот, поймали мои люди. Улики налицо, все совпадает, его подослали ко мне.Иначе я бы никогда не поверил, что на это способен столь храбрый офицер. Убийцы— трусы, а мне приходится их постоянно бояться! Я хочу в конце концов выпить содним из них вина, приглядеться к его ладу и повадкам».

Это было в неракском замке. Вечером он выслал всех из комнаты, приказалввести пленника, снять с него кандалы и остался с глазу на глаз со своимубийцей; их разделял только стол.

— Капитан Сакремор, мне хочется услышать от вас, как убивают. Каково бытьубитым — это мне, может быть, тоже придется испытать, но не вы меня убьете.Расскажите мне об убийстве из-за угла, смело и честно, как солдат. Ну?

У офицера были злые глаза, а так — красавец. Но то была красота опустошенногочеловека, выродка. Сидел, вежливо наклонив голову, чистокровный дворянин родомиз Италии, язвительная ирония в его чертах уже говорила за себя. Он не ответил.Генрих подвинул к нему стакан с вином; пленник чопорно поблагодарил и выпил додна. — А ведь вас, может быть, отравили, капитан Сакремор.

Капитан вежливо высказал свое удивление:

— Сир! У вас же есть столько других способов убить меня!

— И какой, по-вашему, я выберу?

— Достойнейший, сир, — поединок, — сказал убийца, прикрыв свою хитростьлегкомыслием.

— Господин Шарль де Бираг, я не шучу. Вы прибыли в нашу страну с прежнимканцлером, который заточал в тюрьмы наших поместных дворян и там душил их,чтобы старая королева могла унаследовать их достояние. Вам обещано, если выменя убьете, куча золотых пистолей испанской чеканки. Благодаря вашим успехамна поле боя вам дали имя «Сакремор» [29], но выпо природе все-таки Бираг.

— Сир, вам угодно меня позорить, я же, наоборот, предлагаю вам честносразиться. Как ваш убийца, я стал вам равен, поэтому вы здесь и сидите со мноютак поздно, в мертвой тишине ночи.

— Знаю, — отозвался Генрих. — В этот час вы мне равны. Скажите, что бы высделали, если бы ваша затея вам удалась?

— Я бы остался служить у короля Франции — он же и направил меня сюда.

— Вы лжете и лгали бы, даже если бы золото, которым набиты ваши карманы, небыло испанским.

— Согласен, — кивнул Бираг. — Но в этом королевстве я действительно быостался, ибо самое слабое государство для меня самое лучшее. Обитатели страны,где я живу, должны враждовать со всем светом и с самими собой — тогда они мнепоистине соотечественники и служат моему делу. Я знаю, сир, что если выостанетесь живы, то все это измените: вот почему я покушался вас убить и пошелбы на это даже без всяких денег.

Тут Генрих увидел, что в мерзости человек может идти прямым путем и бытьстойким. Никогда бы он этого не подумал. — Сакремор, вы достойны вашего боевогопрозвища или почти достойны. — С этими словами он выложил свой кинжал насередину стола. — Ну, кто первый, Сакремор!

Едва он произнес эти слова, как рука убийцы рванулась к кинжалу, нонатолкнулась на руку Генриха. Враги тотчас отняли руки и опустили их под стол.Лишь взоров они не отводили, вливаясь друг в друга глазами, готовые к прыжку,подстерегая, содрогаясь от особого наслаждения этой схватки. Тем временемГенрих придумал, чем ошеломить врага.

— Сакремор, не ждите больше денег из Испании. Я дал туда знать, что вы ихпредали и теперь работаете на меня.

Услышав это, убийца оскалил зубы, в своей ненависти он уже перестал бытькрасавцем. Его пылающая злобой рожа вызывала невольный ужас, может быть,поэтому ему и дали такое имя; тут он улучшил минуту и схватил кинжал. Генрихуоставалось только опрокинуть стол, что он и сделал. Стол был тяжелый; чтобы небыть придавленным, убийце пришлось пустить в ход обе руки, и он выронил кинжал.Поднявшись, он бросился к двери, выскочил в открытую галерею и припустился поней, легкий, точно девчонка.

— Сакремор! Останьтесь. У меня вы заработаете много денег.

Пиф-паф, — кто-то скатился с лестницы. Оказывается, выстрелил часовой водворе. И нет больше Сакремора.

«А жаль! Смелый малый, и у меня он опять стал бы честным. Погибнутьслучайно, и после такой ночи!» Генрих совсем позабыл, что он сам выдержал этуночь и это испытание. Не нужно дрожать даже перед убийцей.

Зов

Валуа тоже отбивался от убийц своего королевства и своих собственных; сиделс ними вместе за столом и жил под вечной угрозой. В те дни он созвал в БлуаГенеральные штаты. Король искал там убежища; и сейчас же за ним отправился Гиз,да и вожаки Лиги преследовали его по пятам, все шестнадцать; каждый ведал однимкварталом в Париже. Кроме того, туда переправили всякий сброд из столицы: ондолжен явиться угрозой для благоразумных представителей провинций, на которыхрассчитывал Валуа. Нет, разум здесь не в чести, его стараются отогнатьподальше. Короля осаждает шайка флагелантов [30] он вынужден принять их приветливо, он ведь сам когда-тоучаствовал в их представлениях, так как очень любил всякие переодевания. Братего покойного любимчика Жуайеза изображает распятого Иисуса; чудовищноискаженные персонажи мистерий врываются в убежище несчастного короля, у Христатечет из ран настоящая кровь, римские солдаты громыхают ржавым оружием, онивдруг бросаются в середину взволнованной толпы. Жен-мироносиц изображаюткапуцины, тем громче они завывают, стонут и кидаются наземь. И вот под ударамибичей падает и сын человеческий. Подними же его, Валуа! А если не поднимешь, тоизменишь религии. Уж где-где, а в этой давке мы до тебя доберемся, достаточноодного ножа. На самом деле им было страшно самих себя и своего порочногоопьянения.

Разве мог всему этому сочувствовать какой-нибудь ученый юрист, заседавший вкоролевском парламенте? А между тем этих господ тоже заставили принять участиев бесчинстве! Ученость нелегко забыть, и ясный разум не затмится по приказу.Но затмение происходит легче у того, кто вовлечен в движение масс: он уходит вбезрассудства с головой, и если обычно размышлял слишком усердно, то,захваченный массовым гипнозом и чувством национальной общности, он вдругначинает «реветь белугой». Председатель Нейи немало в этом преуспел: емуудалось тронуть даже тирана Валуа; а как раз против него-то ему и поручиливосстановить своими слезами обиженный народ, в то время как некий проповедникБуше должен был добиться того же яростным кипением своего гнева. Каждыйдействовал на свой лад, и герцог Гиз пожимал немало замаранных рук, хотя этобыло ему весьма противно.