Молодые годы короля Генриха IV, стр. 116

Кое для кого городские ворота все же открывались: поэтому Генрих знал и онесогласиях среди граждан, и об их страхах. Гарнизон был невелик, после неудачБирона он считался малонадежным. Губернатор отобрал пятнадцать дворян, которымприказал сопровождать его; поверх панцирей на них были надеты охотничьякафтаны: так легче было проникнуть в город незаметно. Но едва Генрих очутилсявнутри, как один из солдат крикнул: «Король Наваррский!» — и перерубил канат,удерживавший опускную решетку. В ловушке оказались пятеро: Генрих с Морнеем,господа де Батц, де Рони и де Бетюн. Тотчас забили в набат, населениесхватилось за оружие и стало угрожать пятерым отважным молодым людям.

Передовой отряд горожан состоял из пятидесяти человек, король Наваррскийдвинулся прямо на них, держа в руке пистолет, и одновременно начал говорить,обращаясь к своим четырем дворянам: — Вперед, за мной, друзья и товарищи! — Онговорил не столько для них, сколько для добрых людей — жителей Оза, которыххотел остановить и напугать. — Вперед, за мной! Будем мужественны и решительны,ибо от этого зависит наше спасение! Следуйте за мной и делайте то же, что и я.Не стрелять! — крикнул он особенно громко и как будто все еще обращаясь к своейчетверке. — Опустите пистолеты, не цельтесь! — А толпа вооруженных горожанслушала, разинув рот, складную речь этого короля, находившегося в столь великойопасности, и стояла, словно оцепенев. Два-три голоса, правда, крикнули: —Стреляйте в красную куртку! Это же король Наваррский! — Но никто еще не успелопомниться, как Генрих на всем скаку въехал в толпу. От страха она распалась надвое и отступила.

В толпе раздалось несколько ружейных и пистолетных выстрелов. Вскоре втесной улочке началась свалка — это простой народ, любивший короля, накинулсяна стрелявших. Те и слегка струсили; еще в начале схватки они вцепились другдругу в волосы, ни один не желал признаться, что стрелял именно он. Генрихспокойно ждал: очень скоро старшины, или, как они назывались, консулы,бросились ему в ноги и загнусавили, точно литанию пели:

— Сир! Мы ваши подданные, мы преданные ваши слуги. Сир! Мы ваши…

— Но вы целились в мой кафтан, — возразил Генрих.

— Сир, мы ваши…

— Кто стрелял в меня?

— Сир! — умолял его какой-то горожанин в кожаном фартуке. — Мне даваличинить кожаный футляр от вашего кубка! В заказчиков я не стреляю.

— Если уж непременно надо кого-нибудь повесить, — посоветовал другой, сперепугу набравшись смелости, — тогда вешайте, сир, только бедняков: их, понашим временам, развелось слишком много.

Генрих во всеуслышание заявил о своем решении: — Я не отдам города наограбление, хотя таковы правила и обычаи и вы, конечно, этого заслужили. Нопусть каждый пожертвует беднякам по десять ливров. Сейчас же ведите сюда вашегосвященника и вносите деньги ему!

Приволокли старика-настоятеля и попытались немедленно всю вину свалить нанего. Это он-де внушил жене возчика, будто ангел с неба возвестил прибытиегосподина маршала Бирона, а не господина короля Наваррского, и только подурости своей они заперли городские ворота. Они настойчиво требовали, чтобыстарец искупил вину города. Если уж не их и даже не бедноту — пусть хоть одноговздернут на виселицу; жители Оза никак не хотели расстаться с этой мыслью.Генрих был вынужден решительно заявить: — Никого не повесят. И грабить тоже небудут. Но я хочу есть и пить.

Этим случаем немедленно воспользовался один трактирщик и накрыл столы нарыночной площади — для короля, для его свиты, для консулов и состоятельныхграждан. Генрих потребовал, чтобы поставили стулья и для бедняков. — У нихденег хватит, ведь вы же им дадите. — Бедняки не заставили себя ждать, носамому Генриху никак не удавалось добраться до своего места из-за бесконечногомножества коленопреклоненных: каждый хотел удостовериться, что его жизнь и егодобро останутся в целости. Других-то пощадили, а меня? А меня? Это было полноеотчаяния нытье людей, которые никак не могут постичь, что же такое происходит,и глазам своим не верят, хотя и видят, что спасены; воспоминание о том, к чемуони привыкли, все вновь и вновь лезет в их одуревшую голову. Да тут можносовсем потерять душевное равновесие, а без него человеку жить нельзя.

Возчик, жене которого привиделся ангел, растерянно топтался на месте испрашивал каждого: — Что же это такое? — Все настойчивее, чуть не плача, ножмурясь, словно ему предстало целое воинство ангелов и ослепило его, спрашивалон: — Что же это такое, что тут происходит? — И наконец какой-токоротышка-дворянин в зеленом охотничьем кафтане ответил ему:

— Это человечность. Великое новшество, при котором мы сейчас присутствуем,называется человечностью.

Возчик вытаращил глаза и вдруг узнал господина, чью долговую расписку принялв уплату от трактирщика. Он извлек ее из кармана и осведомился: — Не оплатители вы это, сударь? — Агриппа поморщился и повернулся спиной к своему кредитору.А возчик удалился в противоположном направлении и, потрясая руками над головой,стал повторять новое слово, которое он услышал, но никак не мог уразуметь. Онозаставило его усомниться в прочности столь привычного мира долговыхобязательств и платежей: да, это слово повергло его в смертельную меланхолию. Ина одной из балок своего сеновала он повесился.

А на рыночной площади пировали. Девушки, приятно обнажив руки и плечи,подавали кушанья и вино, и гости горячо их благодарили, ибо перед тем несомневались, что для них уже настал последний час. В их разговорах мелькалоновое, только что услышанное ими слово, и они произносили его вполголоса,словно это была какая-то тайна. Но они с воодушевлением пили за молодогокороля, который без всякой их заслуги даровал им жизнь, пощадил их имущество даеще с ними вместе обедает. Поэтому они решили навсегда сохранить ему верность иусердно в этом клялись.

Генрих решил, что он действовал правильно и послужил своему делу. Смотрелон и на людей. И так как ему уже не нужно было завоевывать их, покорять,обманывать, он в первый раз взглянул непредвзятым взором на эти бедныечеловеческие лица, еще так недавно искаженные гневом и страхом, а теперь такиенеудержимо счастливые. Генрих сделал знак своему другу Агриппе, ибо знал, что утого уже готова песня. Агриппа поднялся. — Тише! — стали кричать вокруг.Наконец все затихли. Он запел и каждый стих пел дважды, причем во второй развсе подхватывали в бодром и быстром темпе псалмов:

Высокие гости

События в Озе привели к тому, что маршал Бирон обозлился еще пуще, чем послесвоего поражения возле уединенной мызы «Кастера». Чтобы укрепить свое влияние,король Наваррский применял явно недозволенные средства — наместник всегда ихосуждал, — уже не говоря о том, что, по мнению старика, этому проныре неследовало бы пользоваться никаким влиянием. И теперь Бирона грызла мучительнаязависть. Его письма в Париж давно были полны жалоб на популярность молодогочеловека и на его безнравственность. Но после захвата Оза в них слышалосьпрямо-таки смятение. Генрих-де пренебрег законами войны, он не стал ни грабить,ни вешать; больше того, он подрывает самые основы человеческого общества, ибопирует за одним столом с богатыми и бедными, без разбору.