Молодые годы короля Генриха IV, стр. 106

И поскольку всякая нежность, даже по отношению к собственной плоти и крови,и всякое волнение чувств может быть переведено на язык денег, принцессаЕкатерина на другое утро получила от своего дорогого брата в подарок одингородок, который и ему самому пока не принадлежал. Мятежный городок, до сих порне желавший его впустить; Генриху предстояло еще завоевать его для своейдорогой сестрички. И еще много восхитительных подарков получала онавпоследствии от своего брата-короля, когда дарить стало для него возможным.Однажды он преподнес ей семьсот прекрасных жемчужин и сердечко, осыпанноеалмазами; о цене была осведомлена только его счетная палата. Впрочем, и часы,проводимые им в По, всегда были считанные. И вот уже на прекрасную мебель вбольшом городском дворце опять надевают чехлы; для Генриха она останетсянавсегда самой красивой. А драгоценных камней Наваррской короны он не коснется,даже когда у него не будет сорочки на смену. Итак, на коней! Посетимбеспокойные провинции! Марго нам тоже доставляет одни заботы! Брата Франциска,решившего бежать во Фландрию, она спустила на веревке из своего окна, потомсожгла веревку в камине и чуть не спалила весь Лувр. А сама тоже умчалась воФландрию, и начались отчаянные проделки! Да, друзья, отчаянные! Так говоритГенрих в своем тайном совете.

Тайный совет

Члены совета попарно направляются в замок. Парадная лестница в садураздваивается, и те господа придворные, которые не в ладах друг с другом, могутподниматься с разных сторон. Между обоими крыльями лестницы из стены бьет ключи стекает в полукруглый водоем. Мраморные перила тянутся от столбика к столбикутаким мягким изгибом, что каждый их невольно коснется рукой. Взгляд легкоохватывает скромный орнамент, которым резец так любовно оживил камень. Но наполпути оба крыла сливаются. Лестница становится широкой, парадной, она ведет вкоролевский замок. Слышны юношеские шаги, звонкие голоса, большинство членовсовета спешит через двор наверх и повертывает направо. Они поднимаются нанесколько ступенек, затем идут колоннадой, которая тянется вдоль фасада; накапители каждой колонны изображено какое-нибудь легендарное событие. Дверикомнат распахнуты настежь, стоит сияющий день. Быстро входят члены совета всамую большую комнату, рассаживаются на скамьях и деревянных табуретах,встречают друг друга взволнованными разговорами, обнимаются, смеясь, илисердито расходятся; все это — пока еще не вошел их государь.

В стене, непроницаемой для пуль и лишенной окон, помещается скрытый постнаблюдателя. В единственную бойницу, между прутьями решетки, солдат видит внизувесь внешний двор, крепостной ров и всю местность за ним. От городских вороттянется проезжая дорога, а на ней могут появиться враги. Мир и безопасностьцарят на обоих берегах зеленого Баиза — по эту и по ту сторону мостов. Ихназывают Старый мост и Новый. Один перекинут к тихому парку «Ла Гаренн», другойсоединяет между собой две части города. Те, кто живут подле самого замка,находятся под надежной защитой. По другую сторону моста строятся господапридворные — с тех пор как здесь обосновался двор. Ремесленники, лавочники,челядь теснятся поближе к прочным домам сильных мира сего. Так вырастают, какзародыш нового города, целые улички, извилистые, тесные, посередине текут ручьии играют дети. Малыши с криками берут приступом высокий старый мост, старикиосторожно пробираются по нему на тот берег. И по отражению его широких арок вглубокой воде скользят одна за другой тени всех, кто живет здесь.

На верхней площадке дворцовой лестницы, где стоит круглая каменная скамья,два господина поджидают Генриха. Господин в дорожном плаще — это Филипп Морней,он считает, что Генрих ведет себя необдуманно: ездит один, когда уже темнеет, ав стране война, опять война. Мир, названный по имени монсеньера, продержалсянедолго.

Король Наваррский отправил своего дипломата искать союзников, но большинствовсеми способами старается уклониться. Есть, правда, кузен убитого Колиньи — всвое время Монморанси сам был узником в Бастилии и находился ближе к смерти,чем к жизни. И все-таки этот толстяк слишком ленив для мести или длясправедливости, как выражается Морней, и для религии, добавляет он. «Но как тытепл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст моих» [24], — поясняет гугенот и доказывает — тоже отнюдь не горячимисловами, — почему должны пасть все те, кто старается извлечь из религии лишьвыгоду и недостаточно благороден, чтобы бескорыстно служить ей. ГерцогаАнжуйского, который вслепую охотится за королевствами для самого себя, Морнейпокинул и после многих опасностей и приключений приехал к такому государю, скоторым он попытается связать свою судьбу, хотя государь этот до сих пор ведетвесьма легкомысленную жизнь.

Но ведь не все решает натура, гораздо важней предназначение. И бог сильнее,чем страсти его избранника. В глубине души праведный Морней ничуть невстревожен тем, что Генрих опаздывает. Ведь он под высокой защитой.

— Вы были захвачены в плен, когда ехали сюда? — спросил господин, сидевшийрядом с ним на скамье.

— Но меня не узнали, — ответил Морней и пожал плечами; он был уверен, что внужную минуту его врагов поразила слепота. — Послушайте, как было дело,господин де Лузиньян. Мы смотрели на развалины вашего родового замка, всекругом заливал волшебный свет, так что было нетрудно поверить в сказку. Там встарину ваш предок встречал фею Мелузину, и она подарила ему такое же счастье игоре, какими земные женщины могут одарить нас в любое время. По вине феиМелузины наше внимание было отвлечено, поэтому два десятка вооруженных людейнастигли нас раньше, чем мы успели перескочить через ров. В подобныхобстоятельствах все дело в том, чтобы удачно выдать себя за другого и никак непоходить на гугенота.

Второй господин невольно рассмеялся. Если кто и походил на гугенота, то уж,конечно, Филипп Морней. И не только потому, что на его темной одежде белелскромный отложной воротник: его выдавала манера держаться, да и выражение лицабыло достаточно красноречивым. Взор не был вызывающим, но не был и обращенвнутрь. Этот взор словно вопрошал людскую совесть — разумный и спокойный, и лобвсегда был гладок. До самой старости останется этот лоб без морщин, ибо Морнейчист перед своим богом. И этот лоб будет выситься нетронутым плоскогорьем надувядшим лицом, на котором со временем появятся пятна и проложенные скорбьюборозды. Так будет некогда. Но сейчас он сидит на полукруглой каменной скамье,молодой и отважный, и ждет государя, возвышению которого ему надлежитсопутствовать. Морней и не подозревает о том, какие слова ему сужденопроизнести в далеком будущем над телом своего государя: «Мы вынуждены сообщитьпечальную, ужасную весть. Наш король, величайший король христианского мира запоследние пятьсот лет…»

Небо было очень ясным, серебряным был его свет, и мягко надвигался вечер.Генрих вышел из своего сада и прошел по новому мосту, неся в руках охапкуцветов. Увидев, что на верху лестницы стоят оба господина, он бросился к нимбегом, потребовав еще издали, чтобы его посол сделал ему доклад; выслушал его,и хотя посол не сообщил ничего утешительного, протянул ему цветок. — Кто-тоощипал его, — добавил Генрих. И невольно повел плечом в сторону беседки наберегу реки: тут они сразу поняли, кто. В тот же миг в замке над ними поднялсяужасающий шум. — Мои гугеноты убивают моих католиков! — воскликнул Генрих икинулся на замковый двор.

И в самом деле, господин де Лаварден поссорился с господином де Рони: Рони,молодой забияка, вывел своего начальника из себя, ибо нарушил дисциплину.Остальные дворяне тоже подняли крик, в комнате стоял отчаянный гам, и выяснитьпричину было невозможно. К счастью, Генрих и так отлично знал ее. Город, кудакапитан Лаварден послал прапорщика Рони, приказав занять потерянную позицию,назывался Марманд. Генриху самому пришлось вызволять оттуда мальчишку и егогорстку аркебузиров; однако он не смог предотвратить их довольно плачевногоотступления с единственной пушкой и двумя кулевринами, для которых не осталосьядер. Лаварден не желал, чтобы хоть один человек напоминал ему об этойнеудавшейся атаке на Марманд, которую он затеял против желания своего короля. Атеперь его прапорщик все-таки заговорил об этой дурацкой истории. — Молокосос!— рявкнул рассерженный начальник. — Утритесь, у вас молоко на губах не обсохло!— Рони сейчас же полез драться, причем часть дворян усердно подзадоривалапротивников, другие старались развести их. Трудно было даже поверить, что вкомнате, где находилось всего пять — шесть человек, мог подняться такой шум;впрочем, все это происходило лишь от избытка кипучих сил и жизнерадостности.И вот вошел Генрих с охапкой цветов; он бросил их своим дворянам, а своегоРони наказал по заслугам: Генрих заявил, что его службе в самой лучшей роте ипод командой лучшего из начальников теперь конец и что из внимания к крайнейюности Рони он сам, король, берется его воспитывать. Юноша не противился,ибо в сущности на это и рассчитывал. Его лицо тут же приняло свое обычноеспокойное и рассудительное выражение. Успокоился и Лаварден, да тут ещекороль обнял его.