Александр Македонский. Пески Амона, стр. 69

— Дай мне что-нибудь, чтобы успокоить боль… Не могу терпеть; мне кажется, она сводит меня с ума.

Врач поколебался, но, увидев напрягшееся и искаженное от пронизывающей боли лицо царя, понял, как велики его страдания.

— Лекарство, которое я сейчас тебе дам, — сказал он, — это очень сильное средство, и боюсь, что я еще не знаю всех его побочных эффектов, но без него ты не сможешь долго терпеть эту боль, оставаясь в здравом уме. Рискнем.

В это время издалека донесся шум рухнувшей от подкопа городской стены и крики бросившихся на штурм солдат, и царь забормотал, словно вне себя:

— Я должен идти… Должен идти… Дай мне что-нибудь от боли.

Филипп ушел и вскоре вернулся с маленьким горшочком, откуда зачерпнул какое-то темное вещество с сильным запахом. Попробовав, он протянул его царю.

— Проглоти, — велел Филипп с некоторым опасением. Александр проглотил данное врачом средство и стал ждать, надеясь, что боль отступит. Шум битвы, доносившийся от стен, вызывал в нем странное, все возрастающее возбуждение, и понемногу его сознание заполнили видения фантастических воинов из Гомеровых поэм. Вдруг царь вскочил. Боль не исчезла, но преобразилась, она стала другой, и неописуемая безжалостная сила распирала грудь темным ожесточенным гневом. Это был гнев Ахилла.

Как во сне, Александр встал с постели и вышел из шатра. В ушах звучали слова врача, умолявшего:

— Не иди туда, государь. Ты болен. Погоди, прошу тебя…

Но эти слова не несли в себе никакого смысла. Он был Ахиллом, и ему следовало спешить в бой, где его товарищи отчаянно нуждались в его помощи.

— Приготовьте мою колесницу, — велел царь, и оруженосцы ошеломленно повиновались.

Взгляд его стал остекленевшим, отсутствующим, а голос звучал однотонным металлом. Александр взошел на колесницу, и возница погнал коней к стенам Газы.

Дальше он видел все как в кошмаре, сознавая лишь, что он — Ахилл, несущийся на колеснице вокруг стен Трои первый, второй, третий раз, волоча за собой труп Гектора.

Когда Александр опомнился, он увидел своего возницу, натянувшего вожжи перед выстроившимся войском. Позади, привязанный двумя ремнями к колеснице, виднелся превратившийся в кровавую бесформенную массу труп кто-то объяснил, что это был Бат, героический защитник Газы, которого взяли в плен и привели к царю.

Александр опустил переполненные ужасом глаза и убежал подальше, к морю, где боль проснулась и с еще большей силой стала терзать израненные члены. Царь вернулся в свой шатер глубокой ночью, подавленный стыдом, мучимый угрызениями совести и жестокой болью в плечах, груди и ногах.

Барсина услышала его стоны. В них чувствовалась столь глубокая и отчаянная боль, что она не смогла не подойти. При ее появлении Филипп вышел и сделал знак Лептине удалиться.

Барсина села на постель, стала гладить лоб Александра, покрытый бусинами пота, и смочила холодной водой его губы, а когда он в бреду обнял ее и прижал к себе, не посмела его оттолкнуть.

ГЛАВА 57

Вымыв руки, Филипп стал менять тампоны и повязки на ранах Александра. Прошло уже пять дней после зверского убийства Бата, но царь все еще оставался под гнетом совершенного.

— Думаю, ты находился под действием снадобья, что я дал тебе. Возможно, оно сняло боль, но высвободило другие силы, с которыми ты не смог совладать. Я не мог предвидеть… и никто не смог бы.

— Я глумился над человеком, лишенным возможности защищаться, человеком, достойным уважения за свою доблесть и преданность. Меня осудят за это…

Евмен, вместе с Птолемеем сидевший на табурете рядом с кроватью, встал и подошел к царю.

— Тебя нельзя судить наравне с другими, — сказал он. — Ты превзошел все пределы, ты получил страшные раны, ты перенес страдания, каких никто не выносил, ты выиграл битвы, в которые никто не посмел бы вступить.

— Ты не такой, как другие, — присоединился Птолемей. — Ты подобен Гераклу и Ахиллу. Ты переступил условности и правила, управляющие жизнью простых смертных. Не мучайся, Александр: если бы ты оказался во власти Бата, он бы припас для тебя еще худшие зверства.

Тем временем Филипп закончил менять повязки и приготовил настойку, чтобы утихомирить и ослабить боль. Как только Александр задремал, рядом с ним сел Птолемей, а Евмен вслед за Филиппом вышел из шатра. Врач тут же понял, что тот хочет что-то сообщить ему наедине.

— Что случилось? — спросил он.

— Пришло плохое известие, — ответил секретарь. — Царь Александр Эпирский попал в Италии в засаду и погиб. Царица Клеопатра убита горем, и я не знаю, сообщать ли об этом царю.

— Ты прочел письмо?

— Я никогда не вскрываю писем, предназначенных для Александра. Но гонец знал содержание и ввел меня в курс дела.

Филипп ненадолго задумался.

— Лучше не надо. Его дух и тело в очень тяжелом состоянии. Это известие ввергнет его в еще большее уныние. Лучше подождать.

— Подождать до каких пор?

— Я скажу тебе до каких, если ты мне веришь.

— Я верю. Как он?

— Страшно страдает, но выздоровеет. Возможно, ты прав: возможно, он не такой, как все мы.

Барсина тоже мучилась в эти дни от угрызений совести за предательство памяти мужа. Она не находила покоя оттого, что поддалась Александру, но в то же время понимала, как он страдает, и ей хотелось быть с ним. У нее была кормилица по имени Артема, всегда находившаяся рядом. Добрая старушка заметила, как Барсина изменилась с недавних пор и как она подавлена.

Однажды вечером кормилица спросила:

— Что тебя так мучает, доченька?

Барсина опустила голову и молча заплакала.

— Если не хочешь говорить мне, я не буду приставать, — сказала старушка, но Барсина чувствовала потребность поделиться с близкой душой.

— Я уступила Александру, кормилица. Когда он вернулся с поля боя, я услышала его крики и мучительные стоны от страшной боли и не смогла удержаться. Он был добр ко мне и моим сыновьям, и в тот момент я чувствовала, что должна ему помочь… Я подошла к нему и вытерла пот с его лба, погладила его… Для меня он был всего лишь мальчик, иссохший от лихорадки, преследуемый кошмарами.

Старушка слушала внимательно и задумчиво.

— Но вдруг он привлек меня к себе, обнял, и я не смогла оттолкнуть его. Не знаю, как это случилось…— дрожащим голосом пробормотала Барсина. — Не знаю. Его измученное тело издавало особый, таинственный запах, а в лихорадочном взгляде таилась неудержимая сила.

Она разразилась слезами.

— Не плачь, детка, — утешила ее кормилица. — Ты не сделала ничего плохого. Ты молода, и жизнь требует своего. Кроме того, ты мать, попавшая со своими сыновьями во власть врагов. Инстинкт толкает тебя к мужчине, который имеет над ними власть и может защитить тебя и твоих детей. Такова судьба всех красивых женщин: каждая знает, что она добыча мужчины. Только предложив ему любовь или уступив его порывам можно надеяться найти спасение для себя и своих детей.

Барсина продолжала плакать, закрыв лицо руками.

— Но мужчина, захвативший тебя, молод и красив, — продолжала кормилица. — Он всегда проявлял благородство по отношению к тебе и держался с тобой почтительно. Он заслуживает твоей любви. Ты страдаешь оттого, что в тебе живут одновременно два глубоких и сильных чувства: любовь к человеку, которого нет в живых, — в ней больше нет смысла, но она отказывается умирать, — и влечение к человеку, которого ты отвергаешь, потому что он враг и некоторым образом стал причиной смерти твоего любимого мужа. Ты не совершила ничего плохого. Если ты видишь рождение чувства, не подавляй его, потому что ничто не происходит в сердце людей без воли Ахура-Мазды, вечного огня, источника всякого пламени, небесного или земного. Но помни, что Александр не таков, как другие мужчины. Он подобен ветру, который подул и унесся. Никто не может поймать ветер. Не поддавайся любви, если знаешь, что не сможешь выдержать разлуки.

Барсина утерла слезы и вышла из шатра. Стояла прекрасная лунная ночь, и луч небесного светила прочертил на тихой воде длинную серебристую дорожку. Невдалеке возвышался шатер царя, и свет ламп отбрасывал на его полог беспокойную одинокую тень. Женщина пошла к морю и зашла по колено, когда вдруг ей показалось, что она ощутила запах кожи Александра и услышала его голос, прошептавший: