Бун-Тур, стр. 32
Я раскинул мозгами. Кого он оставил? Ваську — председателя и нас троих — тех же самых, кого в комсомол выдвинули!
— Проверочка? — спрашиваю. — Если откажемся, то и комсомола не видать?
— Связь, — говорит Сеня Петрович, — есть. Но совсем не такая!
— А какая же?
— Просто мнения наши совпали. Совет отряда выбирал лучших для комсомола. И я группу особого назначения хочу составить из самых отборных, кому доверять можно. Получилось, что это одни и те же люди. Вполне закономерно.
Лично меня — только похвали, а потом можешь на моей шее развалиться, как в шезлонге на пляже, и ножки свесить. Бун из таких же. Смотрю — и Костя Сажин стыдливо заулыбался. После такой лестной характеристики на него хоть тонну грузи — потащит.
Дали мы согласие и хотели Ваську Лобова выбрать старшим в нашей группе особого назначения. Но Сеня Петрович запротестовал.
— Я, — говорит, — за демократию. Но в походе жить будем не по большинству ваших голосов, а по моим приказам. И группой вашей будет руководить не Вася, а другой человек, которого я назначу.
— А кого? — чуть не хором спросили мы.
— Когда назначу — узнаете!
Сплошные загадки!
— Ну что ж! — говорю. — Назначайте! Спорить не будем. Поход — не прогулка по парку.
Доброрабочие
Последний урок — ура! Мы уже в восьмом классе — ура, ура! А впереди целое лето — ура, ура, ура!.. Что там Шопен или Бетховен! Последний звонок — вот это музыка!
Клавдия Корнеевна рассчитала так, что урока ей хватило и на окончание программы и на короткую поздравительную речь, а перед самым звонком она сказала:
— Девочки и мальчики! Знаете ли вы, что такое восьмой класс? Это таинственная дверь, за которой начинается самая, пожалуй, чудесная пора человеческой жизни. Детство и отрочество остались у вас позади. И это немножко грустно. Но впереди — юность! И это прекрасно!
Соловьем звонок залился. Вся школа задрожала, как от веселого землетрясения. Скажете: такого землетрясения не бывает? Бывает! Еще как бывает! Приходите весной на последний урок — увидите!
Как бурей сдуло нас с парт. Васька Лобов побежал в конец класса и вытащил из-под пустой парты большую корзину с ярко-голубыми цветами. Среди зеленых листьев — небольшой прямоугольник с надписью: «Клавдии Корнеевне от 7-го «Б» — и двадцать семь подписей.
Прослезилась Клавдия Корнеевна, и у девчонок глаза подозрительно заблестели.
Корзина тяжелая. Мы всей гурьбой донесли ее до учительской и распрощались с нашей воспитательницей до осени.
А в школе рев сплошной, будто реактивный двигатель работает. Васька что-то кричит — на объезд какой-то зовет.
— Да не объезд! — снова кричит он. — На объект, говорю, пошли! На объект! Поняли?
Поняли наконец. Объект — это наш физкультурный зал, который строится. Мы к нему прикреплены на две недели. Прорабом у нас Арнольд Викторович. Он приказал завтра в восемь утра собраться у школы, чтобы всем вместе идти на строительную площадку. А сегодня мы сами решили посмотреть, что там делается.
Давно мы за школой не бывали. С тех, наверно, пор, как того парня на сборе прорабатывали. А зал-то почти готов! Стоит домина в три этажа. Красиво к школе прислонился, и получилась буква Т. И стекла уже есть в окнах, и двери навешены. Но все, что из дерева сделано, еще не покрашено. Это снаружи.
Вошли внутрь. Там тоже конец близок. Одна стена, как тетрадь, разлинована деревянными перекладинами. Другие стены оштукатурены. На кронштейнах, как огромные ладони, желтеют щиты для баскетбола. А мусору — горы. Пола не видно.
В толпе всегда сначала длинных замечают. И рабочие в первую очередь наших баскетболистов увидели.
Один — молодой, мелом весь запудренный — говорит:
— Понятно!
А другой — бригадир, наверно, — шутит:
— Раненько пожаловали! Международная встреча назначена на первое сентября.
— А мы не играть! — говорит Костя Сажин. — Мы — чернорабочие. Вам помогать будем.
Бригадир смеется.
— Чернорабочих теперь нет.
Я протолкался вперед.
— Куда же они девались? — спрашиваю.
— Переквалифицировались! Стали разнорабочими.
— Хорошо! — говорю. — В таком случае — мы разнорабочие. Нам сегодня все равно! Мы сегодня добренькие! Для нас сегодня последний звонок играл!
— Вам-то все равно! — шутит бригадир. — А нам ни черные, ни разные не нужны! Нет ли у вас настоящих специалистов — доброрабочих?
— Есть! — отвечаю. — Можем выставить целых двадцать семь штук!
Бригадир пальцем быстро пересчитал нас и удивился.
— Ровно двадцать семь. Все пришли. Дружный класс. Если и завтра все явитесь, поверю, что вы настоящие доброрабочие.
Въедливый же этот бригадир! Лицо доброе, а глаза с иголочками. Рабочие его побаиваются. Пока мы болтали, ни один не закурил. Все шесть человек занимались своим делом. Слушать — слушали, конечно, и реплики пускали, но работе это не мешало.
Бригадир — звали его Сергеем Семеновичем — не забыл и на следующий день проверку нам устроить.
Ввел нас Арнольд Викторович в зал в начале девятого. Рабочие уже на местах.
— Здравствуйте! — кричим.
Они отвечают, а Сергей Семенович опять нас пальцем переметил, насчитал двадцать семь и только тогда сказал:
— Здравствуйте, доброрабочие!
Ему в отместку я тоже палец выставил и прошелся по рабочим.
— Пять! — говорю. — А вчера шесть было. Как это понять?
В глазах у бригадира иголочки заострились. Он на часы посмотрел.
— Н-да! — произнес и закончил: — Ну-ну!..
— Не очень, — говорю, — вразумительный ответ! Повторите, пожалуйста!
Сергей Семенович на меня смотрит, и видно, что сказать ему нечего. Неудобно, неприятно, а слов нету. Я собирался загнуть еще что-нибудь.
— Данилов! Отставить! — сказал мне Арнольд Викторович и пояснил бригадиру: — Ребята у нас колкие, но хорошие.
— Вижу! — ответил Сергей Семенович и стал нас распределять.
Он говорил, что нужно делать и сколько требуется человек, а мы либо шли добровольцами, либо выдвигали кого-нибудь. Каждому хотелось получить работенку поинтересней, но спора сначала не было.
Девчонок распределили по паре на каждое окно. Тут никаких разногласий не произошло — мыть стекла их дело. Осталась в резерве только одна женская сила — Катюша.
— Потолок побелен начисто, — говорит бригадир. — Можно электролампы протирать. Но одной не справиться. Высоко. Лестницу подставлять нужно.
— А Бун на что? — спрашивает Васька Лобов.
Это дело закрепили за Буном и Катюшей. Ламп много — штук сорок — и все за железными сетками, чтобы мячом их не разбили. С ними повозишься!
Затем самая неприятная работенка разыгрывалась. Бригадир красиво назвал эту операцию: подготовка пола под паркет. А на самом деле все гораздо проще: нужно вынести из зала кучи строительного мусора и похоронить в яме за школой.
— Борьку Шилова! — крикнул кто-то из бывших членов праклюфа.
И эту кандидатуру поддержали бы. Я тоже чуть не поддержал, чтобы самого себя обезопасить. Но такие номерки у Васьки Лобова не проходят.
— Отставить! — сказал он. — Клюф, не забывайте, давно распущен! Ты, Борька, не обижайся! Сработал слепой механизм привычки! Что ты хочешь делать — выбирай!
Вы бы посмотрели в ту минуту на Борьку Шилова! Он же самым рассчастливым человеком себя почувствовал!
Молодец Васька! Наказывать, конечно, нужно. Необходимо даже! Но такое право не всякому доверить можно. Я бы так постановил: если ты можешь сделать человека счастливым, то получай и право наказывать его. А если не можешь, то и никаких тебе прав над людьми не положено!
Борька Шилов по сторонам смотрит — работу себе выбирает. А глаза — слепые от счастья, и ничего он не видит. А может, наоборот: все видит, и всякая работа кажется ему сейчас распрекрасной. И говорит он: