Промышленникъ, стр. 76

Другая, и гораздо более многочисленная партия пренебрежительно отметала все эти смехотворные аргументы: во-первых, повесил на плечо дулом вниз, и ничего переламывать или там разряжать не надо. Во-вторых, все страны переходят на новые пороха, а раз все, то и нам не грех. Ну а третье и вовсе смешно.

– Нет желания, так и не покупайте! Да-с. По мне так выгода вполне очевидна: с этими сменными насадками новое ружье заменяет самое малое с дюжину обычных. Как бишь там они прозываются?

– Чоки, получоки, и чоки-«парадоксы» [41], Акинфий Петрович. Но в продаже будут ружья и без насадок, по вполне приличной цене.

– Однако-с! А расскажите-ка нам, милейший Александр Яковлевич, чего еще интересного может найтись на вашей фабрике?

Короче говоря, этим вечером для девиц молодой помещик Агренев оказался недосягаем. Большая часть этим фактом не сильно-то и расстроилась (на одном князе клином свет не сошелся – присутствовали на вечере и другие, вполне себе перспективные мужчинки), а меньшая терпеливо выжидала удобного момента. Тоже, впрочем, не питая каких-то особых надежд – племянник Татьяны Львовны проявлял в отношениях с прекрасным полом просто-таки поразительное равнодушие к извечной игре всех мужчин и женщин. И это при том, что собеседником он, когда того хотел, был просто великолепным – например, в компании других помещиков или же своей тетушки. Ну а самая незначительная часть присутствующих барышень и вовсе была счастлива тем, что он не спешит ухаживать за ними, – две юные (лет шестнадцати-семнадцати, не больше), дворянки краснели каждый раз, когда Александр задерживал на них свой мимолетный взгляд. Особенно их смущало выражение на лице титулованного аристократа: такое, как будто он силится вспомнить что-то крайне важное, значительное… Да вот печаль, никак не получается. К счастью молодых художниц, флирт его не занимал, не развлекал и, по всей видимости, вообще не интересовал: стоило ему освободиться, как он тут же уселся за небольшой столик, уставленный чайными принадлежностями и розетками с разнообразнейшим вареньем. Увидев такой непорядок (без него уже два раза танцевали, а он чаи собирается гонять!), к племяннику тут же направилась хозяйка вечера – наставить непутевого на путь истинный и выказать малую толику своего недовольства. Однако! Судьба в этот вечер явно была на стороне Александра. Не успела она пройти и половины пути, как к ней подскочила Пелагея. Почти незаметно шепнула что-то ей на ухо, вопросительно глянула, после короткой заминки получила какое-то указание и тихо исчезла, а вместе с ней и госпожа Лыкова вернулась на прежнее место.

Как оказалось, в Фельдъегерском корпусе умели при нужде ходить очень тихо – в этот раз не было ни чеканного шага, ни громыхания стальных подковок по паркету. Курьер просто подошел и протянул князю узкий длинный конверт, украшенный двумя алыми сургучными печатями. Самым же удивительным для присутствующих (коих как-то незаметно становилось все больше и больше) было то, что князь и государственный курьер оказались вполне знакомы друг с другом:

– А, Евграфий Иванович! Опять ты меня нашел, прямо и не спрятаться мне от тебя, не скрыться. Что-то срочное?

Фельдъегерь дождался, пока адресат привычно распишется на внешнем конверте, и ответил:

– Один крест [42], ваше сиятельство.

– Ну, раз так, то еще немного потерпит.

Послание легло рядом с блюдечком, притягивая к себе глаза, а давний знакомец выслушал короткую тихую фразу, в которой самые ближние смогли разобрать слова «передохнуть с дороги», «кухня» и даже что-то вроде «выпить за здоровье его величества», и спокойно ушел. Весь оставшийся вечер гости кружили вокруг сидящего за столиком князя, не решаясь спросить о письме, но безумно интересуясь его содержимым. Безумно! Ведь абы кому такие письма не посылают – это внимание с самого верха, от тех сияющих вершин, при одной мысли о которых дух захватывает! Единственной в имении, кто не показал интереса к посланию, была сама Татьяна Львовна: уж если с кем Александр и поделится новостями, так это с ней. Пока же она просто наслаждалась моментом, всей кожей впитывая тот буйный коктейль эмоций и чувств, что излучали гости вечера. Который явно удался! Да что там, об этом скромном мероприятии будут судачить как минимум полгода, а уж вспоминать в разговорах – и того более. Это ли не счастье для скромной хозяйки Ивантеева?

Поздним вечером, проводив последнее семейство и дав отмашку прислуге на уборку и прочие хозяйственные дела, «затворница» присоединилась к племяннику за его изрядно долгим чаепитием.

– Саша, признайся – ты ведь специально тянул?

Ответом ей были хруст ломающегося сургуча и светлая, очень открытая улыбка.

– Надеюсь, вы не сердитесь на меня за эту небольшую шалость?

– Мальчишка. Был им и остался!.. Ну что там, не томи!

И опять он не стал отвечать – зачем, когда можно просто развернуть так, чтобы текст стало возможным увидеть и тетушке? Отхлебнул горячего чаю, заел терпкую горечь ложечкой брусничного варенья и еще раз улыбнулся, наблюдая, как Татьяна Львовна, близоруко прищуриваясь, медленно читает вслух:

– Пятого июля сего года… Тебя ожидает представление ко двору?!

– Оно самое. Пожалуй, следующий месяц для нас начнется весьма удачно – вы не находите, тетя?

«И если удача мне не изменит и в дальнейшем, у меня появится первая твердая ступенька на пути к моей, почти недостижимой, но такой желанной цели. И несколько дополнительных шансов – исполнить свою мечту!..»

Эпилог

– Все начнется в одиннадцать часов, господа. Каждого из вас будут вызывать по имени, отчеству и фамилии. Во время представления отвечать только на вопросы их императорских величеств. Самим вопросы не задавать!!!

Обер-церемониймейстер, отвечавший за четкость и правильность предстоящего действа, окинул всех присутствующих строгим взглядом, показывая грозным движением бровей – в случае столь вопиющего попрания церемониала второго шанса для неудачника не будет. Уж он позаботится!..

– На этом все. Я надеюсь на вас, господа.

Еще раз оглядев два десятка мужчин, одетых по большей части в почти одинаковые черные фраки, разбавляемые редкой военной формой, царедворец едва заметно кивнул (похоже, сам себе) и величаво отбыл в неизвестном направлении. С тем, чтобы очень быстро вернуться и буквально парой жестов организовать нестройную толпу представляемых в ровную четкую шеренгу. Ожидание чего-то важного и значительного буквально зримым облаком окутало соискателей монаршей милости, заставляя их неосознанно выпрямлять спины и поголовно демонстрировать безупречную выправку – некоторые требования были одинаковыми как к военным чинам, так и к гражданским. Все находились в едва заметном напряжении, предвкушении, легком, но тщательно подавляемом волнении… Или не все? Один из счастливчиков выглядел как все, вел себя как все, вот только бесстрастно-вежливое выражение его лица не было привычной маской. Он действительно был спокоен. И тогда, когда высаживался из специального поезда на Балтийском вокзале. И когда его вели мимо бронзового памятника первому владельцу дворца, столь неудачно запутавшемуся в собственном шарфе и упавшему от этого виском на табакерку [43] три раза подряд. И даже в переходах и галереях Гатчинской императорской резиденции его больше интересовали интерьеры и картины, нежели предстоящая аудиенция. Это чувство изменило ему только один раз – тогда, когда гофмаршал своим внушительным голосом возвестил появление венценосной четы. Ибо «Самодержец, хозяин Земли Русской… и прочая, и прочая, и прочая» приветствовал и принимал своих верных подданных, будучи одет в мундир. Обычную повседневную форму лейб-гвардии Преображенского (чьим августейшим шефом государь, собственно, и являлся), вот только именно у него она была далеко не новой. А в одном месте, рядом с рукавом, так и вовсе слегка… того. Потертой. Мелочь, небольшой штришок, августейшая блажь, но именно это заставило князя искренне удивиться. А еще, как ни кощунственно это звучит, добавило некую толику уважения к императору.