Четвёртый ингредиент (CИ), стр. 34

      Немецкий химик быстро схватил суть явления. «Механизм очистительного действия прост, - выясняет он. – Некоторые смолы, измельченный уголь и прочие вещества показали ту же способность притягивать частицы в растворах».

     Все так. Только не следовало Либиху сравнивать смолы и измельченный уголь с почвами. Спустя полвека выяснили: плодородный слой очень капризное творение, и уж никак не подобен смолам и углю. Его «магнитная сила» заметно меняется от места и времени, от погодных условий, минерального состава и множества других причин. Так, иной раз внесение в него калийной селитры приводило к совершенно неожиданным результатам. Почва начинала избавляться от своих запасов кальция и магния. А ведь и они нужны растениям.

       Химия удобрений (или туков) тем и сложна, что они должны воздействовать на самостоятельное, природное тело, живущее по своим законам. Она ничуть не проще фармакологии, химии, предназначенной восстанавливать здоровье человека.

       Увлекшись поисками ИСТИНЫ и ПОЛЬЗЫ, Либих полностью доверился лабораторным опытам, и отнесся с полным пренебрежением к наблюдениям за природой. Ему и в голову не приходило изучать почвы в естественном состоянии, а не в виде сухого порошка на дне колбы. Даже открыв «магнитную силу» почвы, он продолжал утверждать, будто все проблемы земледелия решаются точными подсчетами. Он не желал понимать: кроме реактивов, реторт, пробирок, существу и иные способы познания плодородного слоя, например, … беседа с растениями.

ГЛАВА 11. СПОРЫ ВЕЛИКИХ, КУРЬЕЗЫ БЫТИЯ.

СПРОСИ РАСТЕНИЕ.

         В НАУКЕ скрыта ТАЙНА. И, кто желает проникнуть в нее, идет на риск, пытаясь истолковать символы, с помощью которых окружающий мир общается с нами. Так продолжалось от века. Но прагматичное девятнадцатое столетие посмеялось над «туманными» теориями и подвергло остракизму все, неподвластное числу и мере. Припоминает заявление Либиха: «Что не покоится на основах химии, должно быть отвергнуто разумом».

      Столь же недвусмысленно высказывались физики и математики. Они более не нуждались в «гипотезе Бога», но вместе с ней отказывались признавать явления, выходящие за рамки открытых ими законов. Потому-то долго не находилось человека, осмелившегося взглянуть на природу иначе, чем через стекло колб и пробирок, не старавшегося загнать жизнь в «прокрустово ложе» формул.

      Кто бы посмел в тот «век истины и разума» утверждать, будто понимает язык растений и постоянно беседует с ними? Лишь шарлатан или храбрец.

       Выбор между подобными эпитетами выпал на долю агрохимика Жана Батиста Буссенго. Правда, в 1822 году, получив диплом Высшей горной школы городка Сент-Этьен, он еще и не подозревал о грозящей ему дилемме. А потому сделал неосмотрительный шаг к будущим неприятностям и… известности. Отправился в Париж за советом к знаменитому географу Александру Гумбольдту, заранее зная, что пошлость чужда великим. И пруссак не разочаровал юношу.    

        «Поезжайте в Южную Америку,- порекомендовал бывалый путешественник,- я составлю вам протекцию, напишу письмо Боливару».

        Наше время предало забвению популярность человека, чье полное имя звучало примерно так Sim;n Jos; Antonio de la Sant;sima Trinidad Bol;var de la Concepci;n y Ponte Palacios y Blanco. Молодые же французы той поры, оскорбленные реставрацией Бурбонов, боготворили его. Как императорский титул носил он звание «El Libertador» - «Освободитель», присвоенное народом, восставшим против испанского владычества.

        К нему-то и направился Жан Батист. Их встреча состоялась в палатке главнокомандующего. Кругом грохотали пушки, трещали ружейные выстрелы, а Боливар недоуменно крутил в руках письмо Гумбольдта.

      «Ко мне уже присылают горных инженеров! – смеясь, вскликнул он. - Значит, скоро конец войне! – и тут же серьезно добавил. – Месье, мне легче предложить вам, офицерский чин, нежели работу по специальности».

       Кто из выпускников французских колледжей мог мечтать о большем?

       «Я ваш!» - ответил Буссенго!

       Годы бивуачной жизни не прошли зря. Природа незнакомой, совершенно неизученной страны будоражила воображение ученого. Он поднимался в горы на высоту пять тысяч метров, наблюдал изменение температур от их подножий до вершин. Записывал, делал зарисовки, как менялась растительность на склонах. Именно тогда, у него  возникла крамольная мысль: травы и деревья очень чувствительные организмы… и с ними не трудно вести «беседы» на самые различные темы. О погоде, климате, почвах…

      Но, пожалуй, самое сильное впечатление на Жана Батиста произвели залежи чилийской селитры. (О ней уже шел разговор в главе «Империи крови».) Горный инженер впервые увидел бесценное месторождение, явившееся не из недр земных, а созданное многовековыми напластованиями гуано, птичьего помета.

      Этот минерал обладал поразительным свойствам. Даже небольшая его добавка к безжизненным пескам, превращала их в плодородные поля, дарившие людям богатые урожаи кукурузы.

       Как Буссенго удалось соорудить у себя в палатке лабораторию, до сих пор остается тайной. Но именно там он определяет: природное удобрение почти целиком состоит из нитратов натрия!?  Выходит, азот возрождает плодородие земли! 

       Много позже, в своем имении Бехельбронн, Жан Батист проведет сотни опытов с зернами, плодами, листьями и корнями. Он не отступит от

 общепринятой манеры того времени. Все  будет определено и взвешенно с аптекарской точностью. Только растения испепелят не огнем, а кислотами в закрытых сосудах, чтобы не утратить ни минералов, ни паров, ни газов.

        «Вы, говорите числом и мерой, господа? – как бы полемизировал он с мизантропами от науки. - Ну, тогда добавьте к сим понятиям еще и аккуратность, иначе, чистоту эксперимента». И, сводя «дебет с кредитом», Буссенго провозгласит: «Наилучшее снадобье для растений то, что содержит больше азота!»

       Азот! Многие «светила» того времени с удивлением узнают о пользе этого элемента. Ведь его считали исключительно прерогативой животного организма, а не царства флоры. Оттого-то Либих и придавал ему столь малое значение. Но французский агрохимик, открывший растительные белки считал иначе.

       Растения - аппарат, полагал он,  где все элементы восстанавливаются. Углекислый газ в углерод, соли аммиака и азотной кислоты в азот. Животные тратят и избавляются от его излишков, а травы и деревья обходятся с ним крайне бережно и не отдают окружающей среде.

      «Но откуда это известно? - возражали химики, а в их числе и Либих. – Все анализы доказывают: растениям нужны минеральные вещества. Они есть в золе, азота же там нет».

       «А вы спросили растения?» - возражал Буссенго. И получал в ответ лишь снисходительные улыбки. Действительно, кому могло прийти в голову, что глаз агронома более чувствительный прибор, нежели инструменты химика.  

        Французский ученый действительно выглядел «старомодным». Его лаборатория, уставленная сосудами с горохом, овсом, пшеницей, дикими травами, скорее напоминала кабинет алхимика-колдуна. Здесь он научился понимать язык растений и убедился: знаменитый Юстус Либих далеко не всегда безупречен в своих суждениях. 

       Первый спор, между ними, разгорелся из-за кремния. Доказательства немецкого химика уже известны: растение нуждается в том, что содержится в их золе. В результате, его чудо-порошок представлял собой невообразимую, с точки зрения современной науки смесь. Нашлось в нем место и для кремниевой кислоты. «Раз этот элемент есть в злаках. Значит, он им необходим»,- полагал упрямый Юстус.