Замечательное превращение, стр. 3
— Понимаешь, — сказала дочка, — у меня сегодня было очень плохое чувство. Как ты там? Денег хватает?
Старуха посмотрела на грязный пол, на черное окно:
— Хватаит. А як у вас?
— Тоже все хорошо. Славка вон в драмкружок записался — я и не знала, что они до сих пор существуют, драмкружки. Пьесу какую-то репетирует. Велел тебя пригласить. Придешь на премьеру?
— Приду.
— Ну, мам, все. Прости, я тороплюсь — до завтра еще нужно…
— Понимаю, доця. Ну, все.
— Пока.
Гудки.
Старуха немного послушала их и положила трубку. Оставалось еще вымыть пол и приготовить на завтра чемодан.
Хотя нет, завтра она на работу не пойдет. Устала. Вот как раз и займется чемоданом — все равно сегодня с ним не управиться.
Устала.
5
На следующий день старуха приводила в порядок чемодан: мыла его снаружи и изнутри, вклеивала новые коробки. Закончила только к обеду.
В обед позвонила Филипповна.
— Прив‚т, женщина! — сказала она. — Ну як, переб‚силася? Чому не прийшла?
— Завтра приду, — пробурчала старуха.
— А я хот‚ла ще вчера позвон‚ть — не вишло. Так придеш?
— Приду.
— Приходь-приходь. А то…
Связь прервалась.
Потом старуха сидела в кресле и вязала. Так и не заметила, когда заснула, а проснулась уже от лязганья дверного замка. «Воры. Нашли куда лезть».
Она поднялась и с кряхтеньем направилась в сторону кордора, чтобы как следует выбранить этих идиотов. Почему-то сейчас забылись все страхи, связанные со смертью — и в самом деле, чего им ее убивать?
— Здравствуй, — сказал скелет. — Я вот пришел. Ты же говорила, что можно.
Старуха расхохоталась и хохотала долго, сухим злобным смехом.
Отсмеявшись, кивнула:
— «Говорила, что можно»? Ну, заходь, гостем будешь.
Скелет чопорно поклонился, прикладывая к ребрам пальцевые кости:
— Спасибо.
— Заходь, заходь, — она зашаркала в комнату. «Гость» последовал за ней.
Здесь давно уже не было никого, кроме самой старухи, и теперь она с невесть откуда взявшейся суетливостью присматривалась: все ли в порядке? Одернула краешек желтоватой от времени салфетки, посмотрела на незаправленную мятую кровать и подумала, что надо бы прибраться. Потом разозлилась сама на себя: для кого прибраться, для костяка что ли? Дура!
Скелет стоял в дверном проеме и глазел, медленно поворачивая череп справа налево и обратно.
У окна с помятыми шторами, покрывшимися по верху паутинными нитями, стоял буфет, древний, как и все в этой квартире. На нем шагали, выстроившись по росту, белые слоники — мал мала меньше. Среди них не было ни одного целого: у того не доставало бивня, у этого — правой передней ноги, и у всех — хвостов. Позади слоников, у стенки, стояли высокие массивные канделябры, тоже с отколотыми частями (вернее, без них).
В буфете было сиротливо и пусто, и уж совсем не к месту там смотрелась массивная металлическая кружка с вмятым боком. По углам забились мутные рюмки на высоких граненых ножках и опасливо косились на эту громадину. Еще в буфете лежала кипа рваных по краям тетрадных листков, покрытых полустершимися клеточками и расплывшимися чернильными пятнами.
Напротив буфета стоял платяной шкаф, черный и высокий, так что своим боком он заслонял окно. Левая дверца шкафа не закрывалась и поскрипывала в такт старухиным шагам.
У дальней от окна стенки, рядом с дверью в прихожую, распласталась низкая плотная кровать. В углу над ней, в красно-черном рушнике висел рисованный портрет неизвестного скелету человека. Человек был в кепке и пиджаке, с небольшими усиками и хитро прищуренными глазами. Он топорщил подбородок и внимательно следил за старухой.
Та опустилась в кресло, которое стояло подле кровати и махнула «гостю» рукой:
— С‚дай, в ногах правды нет.
Но скелет еще не досмотрел до конца, поэтому садится не стал. Он повернул череп вправо и вниз, где и обнаружил — рядом с собой — низенький упершийся в пол ножками столик, на котором чернел пластмассовый телефонный аппарат с треснувшим диском. Позади же, за лопатками, на стенке висел еще один портрет, на сей раз фотографический. Портрет изображал молодого смеющегося человека в форме летчика.
— Кто это? и это? — спросил скелет, показывая на изображения людей.
Старуха посмотрела на фотографию так, словно увидела ее в первый раз, потом обозленно поднялась с кресла и пошаркала на кухню:
— Пойдем-ка, я лучче чай себе сделаю.
— Пойдем, — сказал скелет. Видимо, он многому научился за последние сутки и теперь уже не спешил с извинениями.
— Росказуй, — велела старуха, наливая в чайник воду. — Як живеш.
Она то ли забыла, что только вчера повстречалась с ним, то ли… А кто ее знает, старуху?
— Да так, — сказал скелет. — В школу вот пошел.
— Куди?
— В школу, — повторил он. — Надо же как-то учиться.
— Приняли?
— Приняли.
— Приняли?! Як кого?
Он смущенно потер носовое отверстие.
— Ну!
— Скелетом приняли. Им как раз не хватало в биологическом кабинете муляжа. Теперь я там… работаю. И заодно учусь.
Старуха удивленно покачала головой:
— Що придумав. Оно тоб‚ надо?
— А как же жить?
«Смех и грех!» — подумала она. «Куда тебе, костяку, жить? Ты и умереть-то не смог как следует! — шляешься вон по миру, людей баламутишь».
— Шо ж ти будеш робить?
— Людям помогать, — не задумываясь, ответил скелет. — Я пока ходил, видел: у вас очень много таких как ты. Мне даже кажется, что почти все вокруг — несчастные. Они смеются, хлопают друг друга по плечу, желают здоровья, а… знаешь, в глазах у них — пустота. Ничего живого, ничего настоящего.
«Можно подумать, ты настоящий. И где твои глаза?»
Они посидели в молчании, ожидая, пока закипит чайник. Потом старуха пила чай, а скелет рассказывал про школу.
За окном стемнело, одиноко завыл пес.
— Я пойду, — сказал скелет. — Страшно уже, темно.
Старуха хотела засмеяться, но почему-то не смогла.
Он обещал приходить еще.
6
Утром следующего дня старуха пошла на работу и отстояла положенный срок. Торговки кивали головами, вспоминая то происшествие, но говорили о нем мало. Не о чем говорить.
Покупатель был нынче какой-то вялый, изрядно примороженный мартовскими снегами и озабоченный грядущим праздником. По всему городу стояли огромные рекламные щиты, где молодые люди поздравляли «дорогих женщин с их праздником, желали счастья, здоровья» и так далее. В троллейбусах над дверьми и окнами желтели наклейки, где тощий петух с половником улыбался подушкообразной курице. Улыбки были повсюду, среди них все чаще попадались настоящие.
Странно, раньше старуха относилась ко всей этой суете с безразличием: какая ж она женщина? смешно, ей Богу! А теперь что-то переменилось в ней, и эта перемена очень не нравилась старухе. Она злилась на себя за эту перемену, стала без видимых причин ругаться с торговками и вообще вела себя отвратительно. На скелет, приходивий, кстати, почти каждый день, тоже ворчала и говорила, чтобы больше не являлся. Он кивал, но не обращал на грубые слова внимания. Как будто их не произносила вовсе.
Шестого числа он не пришел. Старуха, конечно, не ждала костяк специально, сидела себе и вязала. Кому он нужен? только нервы портит.
Седьмого она распутывала нитки — что-то там у нее перемешалось. Не заметила даже, как все испортила, и теперь варежку приходилось начинать почти с начала. Очень сердилась и ворчала.
Зазвонил телефон.
— Здравствуйте, Илья Миронович здесь живет? — спросили на том конце стариковским голосом.
— Нет, не здесь, — она злобно швырнула трубку и вернулась к вязанию.
Легла спать поздно и долго ворочалась — не могла заснуть. Впрочем, в последние дни бессонница не была для старухи чем-то непривычным, скорее, наоборот. И дело-то совсем не в том, что это вот «Илья Миронович» пробудило в ней какие-то старые, давно похороненные воспоминания — нет, совсем даже нет.