Студентка, комсомолка, спортсменка, стр. 47
– Ну, хорошо. Верю. Борис Николаевич, поднимитесь, пожалуйста, к нам сюда. Вас приглашает эта милая девушка.
Пощады никто не желает.
Удивленный донельзя Ельцин встает со своего места и начинает протискиваться между рядами кресел к проходу. Сейчас. Последние минуты. Не дрожать! И вот он уже поднимается ко мне по лесенке.
– Проходите сюда, Борис Николаевич. Встаньте вот здесь. Нет, ближе не нужно. Вы хорошо стоите. Да не волнуйтесь вы так, Борис Николаевич, это совсем не больно.
(Смех из зала.)
Я несколько раз глубоко вздыхаю и пытаюсь успокоиться. На груди у меня висят все мои награды: орден Дружбы народов, значок заслуженного мастера спорта, золотой значок ГТО и, до кучи, значок «Турист СССР». Его я тоже сегодня решил надеть. Пусть будет. Ах да, еще и комсомольский значок, конечно же, есть.
Со мной нет только моей олимпийской медали. Но ее нужно носить на шее, она не прикалывается. Да, Андропов верно сказал про меня. Я студентка (бывшая, правда), комсомолка и спортсменка. Спортсменка. Причем олимпийская чемпионка. По пулевой стрельбе. Из пистолета…
На солнце зловеще сверкают.
Повернувшись лицом к залу, я резко задираю юбку и сую руку себе между ног. Я его сегодня с утра к левой ноге примотал, с внутренней стороны бедра. От зала меня закрывает трибуна, а к президиуму я стою спиной. Так что никто не понял, что именно я делаю. Когда я секунд через пять повернулся обратно к президиуму, в моей правой руке уже был старый и добрый пистолет «ТТ». Мой любимый.
Первая пуля – Меченому. Прямо в пятно! Ох, как красиво он раскинул мозгами! Процесс пришел. Оборачиваюсь к дорогому россиянину и вторую пулю посылаю в него. С дыркой между глаз и отсутствующим затылком ему теперь будет крайне затруднительно вещать с броневичка около Белого дома.
Вновь поворачиваюсь к президиуму. Черненко. В принципе ничего плохого о Константине Устиновиче сказать не могу. Но он лишний. Просто лишний. Сейчас не время для жалости! Он лишний и должен освободить дорогу. И я стреляю ему в сердце. Это все, что я могу для него сделать. Пусть старичок хотя бы выглядит прилично в гробу.
Немного доворачиваю правую руку. Теперь дуло моего пистолета смотрит точно между глаз Андропову…
Подобен кромешному аду.
Ох, как взбледнул Юрий Владимирович! Как бы он тут не окочурился сейчас. Думает, сейчас я и его сделаю. Не знает, что он уже в безопасности. У меня остался последний патрон, но он не выстрелит. В гильзе вместо пороха – записка.
Вчера вечером, когда я, запершись в своей комнате, перебирал, чистил и смазывал «ТТ», у меня была мысль все же зарядить четыре боевых патрона. Чтобы и Андропову хватило. Долго я думал, но все ж решил его не трогать. Пусть все пока будет идти как можно ближе к моему варианту Истории. Достаточно смахнуть с доски три фигуры.
Ну, и что они там копаются? Ну и тормоза охраняют наше правительство! Да если бы я хотел, уже треть Политбюро успел бы перестрелять!
Настала минута прощанья.
Ну, наконец-то! Не прошло и года. Я уже секунд семь, как начал стрельбу, а первый из охранников только-только смог достать свой пистолет.
В том, что я сейчас убью Андропова, не может быть никаких сомнений. Потому никто не пытается меня арестовать. Охрана, без раздумий, открывает огонь на поражение.
Выстрел!..
Что нынче умрем под волнами.
Сволочи. Какие сволочи! Никто не выстрелил мне в голову. И приходится умирать медленно. У меня пробито сердце и разорвано горло. И еще пять или шесть ранений, но они уже не важны.
Лежу на полу возле трибуны. Чувствую, что юбка у меня некрасиво задралась, но сил поправить ее уже нет. По собственному опыту знаю, что последним отключится слух. Свет в глазах меркнет, но звуки я пока еще слышу. Вокруг взволнованные голоса.
Ну, вот и все. Жаль, что я так и не узнаю, выстрелит ли мой последний патрон. Все. Это конец. Это конец для меня, но я очень сильно надеюсь, что не для тебя. Живи, Страна!!!
Геройскую гибель «Варяга»…
Эпилог
– А красиво тут, Миша. Сирень цветет. Кто место выбирал?
– Э-э-э… Не знаю. Узнать?
– Не нужно. Далеко еще?
– Нет, вон у той большой березы свернем налево и там еще метров тридцать.
– Так ты говоришь, в тот же день умерла?
– Да, как чувствовала. Взяла к себе на коврик ее тапочки, легла в них носом, да так и умерла. Правда, она старая совсем была, ходила с трудом.
– Странные существа собаки. А отец ее как?
– Долго не верил. Даже когда тело увидел, все равно не верил. Говорил, что не может такого быть.
– Сейчас что с ним?
– Из партии исключили, с цеха сняли. Сейчас он простой токарь. Поседел весь за месяц.
– Из партии – понятно. А насчет цеха позвони в заводской партком, пусть разберутся. Если хорошо работал – восстановить.
– Есть.
– С братьями что?
– Из комсомола обоих исключили. Даже из школы исключить хотели.
– Почему не исключили?
– Я заступился. Директору школы звонил.
– Молодец, Миша, хвалю. В комсомоле ребят восстановить. Они-то точно не виноваты. И проследи, чтобы и дальше их не затирали специально.
– Есть.
– Вот скажи мне, Миша, ты ведь был с ней близко знаком. Даже ухаживать пытался. Вот как, по-твоему, она действительно сошла с ума, как мы объявили на весь мир?
– Нет. Я хорошо ее знал. Она специально.
– Но почему?
– Я думаю, она что-то узнала про этих людей. Что-то нехорошее. Узнала, но никаких доказательств у нее не было.