Студентка, комсомолка, спортсменка, стр. 37
Вместо заграничного паспорта мне выдали две неубиваемые бумаги – подписанное лично Хонеккером приглашение в ГДР и разрешение на выезд из СССР и возвращение обратно за подписью Брежнева.
Сопровождал меня веселый и улыбчивый молодой человек по имени Степан. Не иначе из «кровавой гэбни». Прямого сообщения между Москвой и Карл-Маркс-Штадтом не было, поэтому мы вылетели на самолете в Берлин. В аэропорту мы шли не с общей толпой, а через зал для официальных делегаций. Подписанная Брежневым волшебная бумага тотчас снимала все вопросы и открывала все двери. Никаких деклараций я не заполнял, да и вещи мои никто не попытался досмотреть.
То же самое повторилось и в Берлине, с той лишь разницей, что на контроле я, как флагом, размахивал бумагой уже от Хонеккера. На выходе из аэропорта меня ждали. Степан передал меня с рук на руки Фрицу, своему коллеге из Штази, выдал мне двести марок на карманные расходы, напомнил телефоны советского посольства, после чего вернулся в аэропорт. Он свое дело сделал и возвращался в Москву.
А мы с Фрицем погрузились в такси и поехали на вокзал. До Карл-Маркс-Штадта нам предстояло добираться на поезде. Фриц мог говорить по-русски. Вполне грамотно, но не очень чисто. Акцент чувствовался. Впрочем, он этим своим умением не злоупотреблял. Говорил Фриц очень мало и исключительно по делу. А улыбаться он, по-моему, вовсе не умел.
Вот так вот и получилось, что свой тринадцатый день рождения и новый, 1974 год я встретил в роскошном двухместном купе в обществе хмурого Фрица, приближаясь со скоростью движущегося поезда к одному из крупнейших городов социалистической Саксонии, городу Карл-Маркс-Штадт…
На вокзале нас с Фрицем встречали. Не толпа, конечно, нет. Но человек двадцать встречающих набралось. А вот про одежду я не подумал. На дворе январь месяц, а в ихней Саксонщине температура где-то плюс десять сейчас, да еще и солнце светит. Мне в моем московском пальто стало жарко, едва я спустился на перрон.
Рядом со мной спрыгнул на землю Фриц, поднял мой чемодан, и мы с ним двинулись в сторону группы встречающих. Эльзу я сразу узнал. Во-первых, я видел ее раньше на фотографии, а во-вторых, она была тут единственным, кроме меня, ребенком. Остальные были взрослыми.
Эльза тоже узнала меня. С радостной улыбкой на губах она шагнула вперед и протянула мне букет белых роз. А затем обняла за плечи и поцеловала в обе щеки. Слышу, вокруг щелкают фотоаппараты. Пару раз и вспышки мигнули. Понятно, кто меня встречает. Корреспонденты. Газетчики. Блин, мало мне было от своих письма получать тысячами, так теперь еще и немцы писать начнут наверняка. Когда я все это читать-то буду?
А Эльза тем временем разжала объятия, отступила на шаг и произнесла по-русски явно заученную заранее фразу:
– Дорогая Наташа! От лица всех пионеров ГДР приветствую тебя в красивом городе Карл-Маркс-Штадт.
После чего она перешла на немецкий и бодро протараторила небольшую, минут на пять, но тоже явно заученную наизусть речь. Причем обращалась она больше не ко мне, а к газетчикам. И это правильно. Потому что я все равно ни фига не понял. Тыр-пыр-дыр. Немецкий язык я вовсе не знаю. Так, пару фраз вроде «Хенде хох», не более. В школе-то мы английский учим. Знаю только, что существует так называемый «литературный» немецкий язык, а кроме него есть еще и «разговорный». И если литературный язык един для всей Германии, то разговорных есть несколько диалектов.
Наконец, Эльза перестала тараторить и вопросительно уставилась на меня. А я молчу, сжимая в руках свой букет. Шипы колются. Эльза опять что-то сказала. Молчу. Еще фраза. Молчу. Наконец, не выдержал стоящий рядом со мной Фриц. Он слегка толкнул меня локтем и тихонько шепнул по-русски:
– Ответь что-нибудь. Видишь, человек надрывается.
Блин, тут Фриц сам виноват. Не хрен было фразами из фильма бездумно кидаться. После таких его слов мой язык даже и не подумал проконсультироваться с головой, а просто машинально выдал стандартный ответ. Голосом сидящего на троне Бунша я ляпнул:
– Гитлер капут…
Глава 41
– Тыр-пыр-дыр-мыр?
– Нихьт ферштеен.
– Наташа, мама спросит, какой это есть название.
– А-а-а… Это называется «пельмени». Русское национальное блюдо.
– Mutti, тыр-пыр-мыр пельмени.
– Мыр-тыр-пыр-нур-мыр.
– Нихьт ферштеен, фрау Хельга.
– Наташа, мама имеет немного мыр-дыр для этот.
– Все равно, нихьт ферштеен, Эльза.
– Nataly, my wife to ask for you, how much мяу-мяу-ква danger in this хрю-мяу пельмени.
– А, понятно. Опять боитесь. Ну и мнительные же вы. Не бойтесь, не отравлю я вас. Кушайте, не обляпайтесь. Можно со сметанкой. Или с маслом тоже неплохо пойдет.
– Nicht verstehen, Natascha.
– No danger, very good food.
– Thank you, Nataly.
– Это не все еще. Вот, попробуйте. Вроде готов уже.
– What is it? Russian ква-хрю-мяу-мяу?
– Нда. Как бы так вам половчее объяснить? В общем, квас это. Настоящий, хлебный. Не из концентрата. Впрочем, вы и из концентрата-то не пили. Совсем вы тут в своей Саксонщине одичали.
– Nicht verstehen, Natascha.
– Это понятно. Ладно, давайте я первая выпью. Чтобы вы поняли, что это не отрава…
Вот так мы и общались. Эльза училась в специализированной школе с углубленным изучением русского языка и к тому же прошлым летом ездила в «Артек», где сильно укрепила свое знание русского. Ее отец, дядя Курт, относительно неплохо знал английский. А его жена Хельга вовсе ничего не знала, кроме немецкого. Я же помимо русского мог еще кое-как общаться по-английски. У меня в школе «пятерка» по английскому, да я и из прошлой жизни его кое-как знал. Правда, Курт владел английским отчего-то в американском варианте, а нам в школе преподавали британский, поэтому мы не всегда понимали друг друга. Нет, понятно, что американец англичанина поймет, равно как наоборот, но ведь для нас с Куртом для обоих этот язык был иностранным, вот мы и путались, бывало.
Квартира родителей Эльзы поразила меня своей скромностью. Как-то немного не так я себе представлял жилье руководителя совсем не маленького города. Всего три комнаты. Домработницы нет. Дорогих вещей или посуды не видно, техника вся отечественная, ковры на стенах висят, но заметно, что никакой не ручной работы, а ширпотреб. У Эльзы я узнал, что ее отец руководит Карл-Маркс-Штадтом с 1971 года, когда Хонеккер стал первым секретарем ЦК СЕПГ и расставил по ключевым постам своих людей. То есть дядя Курт рулит городом уже третий год. И что, до сих пор не наворовал? Неужели такое бывает? Ведь даже на некоторых вещах Эльзы при ближайшем рассмотрении можно было заметить следы ремонта. То есть одежду ей чинили, а не покупали сразу новую. Да и Хельга, жена Курта, тоже не сидела дома, а работала. И знаете кем? Воспитателем в детском саду!
А вот с едой тут у них было не очень. Плохо у них с едой было. С нормальной едой, я имею в виду. Несчастные немцы. Всякой дрянью питаются. Супчик Хельга как сварит, так, блин, хочется сказать, что уж лучше бы и не варила. Жидкий, вонючий. Еще и без хлеба едят. Потом какие-то котлетки подозрительные, фасоль стручковая. Кашу еще овсяную варили. На воде. Тьфу, гадость! И ведь продукты-то были! Курт к какому-то там спецраспределителю был приписан и снабжался весьма неплохо. Вот только Хельга на пару с Эльзой потом во время готовки большинство продуктов безнадежно портили. У них на кухне хорошая большая газовая плита стояла, так эти умницы хранили в девственно чистой духовке лишнюю посуду. Они вообще никогда не включали духовку! Просто не умели ею пользоваться. Единственное, что тут было, на мой взгляд, съедобного, так это колбаски. И еще сосиски. Мм… какие сосиски! Объедение. Не чета нашим, советским. Варить сосиски у Хельги получалось, их она испортить не могла.
Промучившись с неделю на странной еде аборигенов Саксонии, я устроил небольшую революцию и захватил власть над кухней и контроль над запасами еды в холодильнике. И показал своим хозяевам, что именно русские понимают под хорошей едой. Борщ с пампушками, суп гороховый с копченостями, солянка, печенная с яблоками утка, чахохбили, каша пшенная с тыквой на молоке, цыпленок табака, рагу по-мексикански. Через день я пек пироги и кулебяки. С вареньем, с яблоками, мясом, рыбой, грибами и даже с креветками! Я же говорю, снабжался Курт отлично, все у него было. Просто готовить не умел никто.