100 рассказов о стыковке. Часть 1, стр. 72

Следующая проблема, которую пришлось решать, — борьба научных школ местного значения. В те годы в нашем КБ А. В. Никифоров, о котором я уже упоминал, руководил разработкой полной модели динамики стыковки, а его подразделение отвечало также за полную физическую модель — комплексный стенд с макетами космических аппаратов, подвешенными на тросах. Мы с Александром одногодки, он заканчивал ту же школу, но на год позже, а затем — МВТУ. В ОКБ-1 он сразу попал в проектный отдел и это подняло его над нами, системщиками. Мы вместе поступили и на вечерний мехмат МГУ, правда, ему не удалось его окончить. Он вскоре женился и, видимо, не смог совместить эти два дела, требовавших и сил, и упорства.

Узнав о моей диссертации, Никифоров долго не мог прийти в себя: как это так, простой конструктор, пусть даже — стыковочного механизма, обошел его, проектанта, руководившего решением проблемы в целом. Я пытался убедить Александра в том, что обе задачи, обе научные и технические сферы, обе школы дополняют друг друга, каждая имеет право на жизнь. Однако ему было трудно смириться с тем, что моя диссертация обошла его научную работу. Мне пришлось предпринять еще одно действие.

Научным руководителем Никифорова был известный профессор МВТУ К. С. Колесников, ныне академик РАН. Будучи заведующим кафедрой термеха, он занимался различными прикладными задачами в области РКТ, издал несколько хороших книг. При Королеве Колесников работал в ОКБ-1 консультантом, был членом нашего ученого совета. Я попросил его дать отзыв на мою диссертацию. Константин Сергеевич согласился и, отметив недостатки, подсказанные соперничающей стороной, внес свой вклад в решение острого конфликта.

Первая автоматическая стыковка осенью 1967 года стала последним весомым блоком в мое научное здание и дала дополнительный повод форсировать события. Однако в конце 1967 года в нашем ученом совете образовалась очередь, почти как за всеобщим дефицитом в те времена. Мне пришлось пропустить вперед своих начальников — Вильницкого и Кузьмина, которые защищали диссертации, представленные в той самой привилегированной форме научного доклада.

У наших больших и не очень больших руководителей периодически возникала еще более простая возможность получить ученую степень. Для этого требовалось стать участником эпохального события, например запустить первый спутник или первого человека в космос — тогда этого было достаточно, чтобы попасть в нужный список. У нас в ОКБ-1 таких докторов и кандидатов оказалось, если не ошибаюсь, 17, среди них — наш Калашников. Он очень переживал, что попал только в нижнюю половину итоговой «таблицы» и не стал доктором. Особенно он расстроился, когда на эту старую рану попала новая соль. Его коллега по рулевым машинам Федор Федорович Фалунин, уехавший вместе с Янгелем в Днепропетровск, тоже решил «остепениться», представив свой научный доклад. Когда все было готово к защите, обнаружилось, что у соискателя не сданы кандидатские экзамены. Кто?то мудро посоветовал квалифицировать работу как докторскую. В этом случае сдачи кандидатского минимума не требовалась. Перед защитой Калашников, который ревностно относился к успехам своих приятелей и подчиненных, долго приставал к Фалунину: «Федя, а доктор — это для тебя не много?» «Наверно — много, но я ведь языков не знаю», — отвечал тот, имея в виду свой немецкий.

Изощренность настоящих ученых не имела границ. «В науке нет широкой столбовой дороги, и только тот достигнет ее сияющих вершин, кто, не страшась опасностей, карабкается по ее каменистым тропам», — сказал Карл Маркс еще в позапрошлом веке. При социализме марксизм стал наукой всех наук. Все мы сдавали кандидатский экзамен по марксистской философии — науке, действительно оказавшейся всесильной. В кандидатский список докторов и кандидатов наук «за спутник» в конце концов попал секретарь парткома ОКБ-1, но не совсем прямым путем, не по столбовой дороге, а несколько иначе. «По положению», список должен был подписать партийный руководитель. Срок подачи заявки истекал, а визы все не было. «Почему должен страдать целый коллектив», — сказал кто?то очень мудро (по слухам им был действительно мудрый Эдуард Иванович Корженевский) и посоветовал: давайте включим нашего местного «генерального» секретаря. Маневр сработал эффективно, безотказно и быстро, никто не пострадал.

В любом большом деле нередко возникали мелкие издержки.

Наконец, к концу марта подошла моя «ученая» очередь. Первым официальным оппонентом на защите моей диссертации стал доктор технических наук Б. А. Райсберг, под руководством Королева активно участвовавший в решении многих, связанных с механикой, научно–технических проблем РКТ в период ее бурного развития. Вторым — Г. С. Тамоян, доцент кафедры электрических машин энергетического института. Дело в том, что один из разделов диссертации был посвящен теории ЭМТ — электромагнитных тормозов, о которых рассказывалось и которые действительно оказались новым классом электрических машин. Этот раздел удачно дополнил и расширил исследование, увеличив ценность работы в целом, как для теории, так и для практики.

Тамоян опаздывал к началу заседания, и ученый совет, по предложению Калашникова, ввел дополнительного официального оппонента — известного профессора В. И. Феодосьева, который вместе с моим начальником учился в МВТУ еще до войны. Всеволод Иванович был, можно сказать, вундеркиндом, ученым–механиком широкого профиля и кругозора. В студенческие годы он занимался расчетом приборных мембран, защитил дипломную работу на эту тему, которую сразу признали кандидатской диссертацией. Потом, преподавая сопромат, он написал несколько отличных учебников (и не только по сопромату), по которым училось не одно поколение студентов. Теория тонкостенных оболочек привела его на факультет ракетной техники, и вскоре его назначили деканом. Книга «Основы ракетной техники», написанная им вместе с двигателистом Г. Б. Синяревым и увидевшая свет в 1956 году, долгие годы была единственным учебным пособием для всех, кто учился и кто хотел посвятить себя этой области техники и науки.

Разработанная теория позволила «выжать» из этого «спичечного» ЭМТ 1,5 кВт и на порядок уменьшить его инерционность. В порыве творческого энтузиазма в этом «теоретическом» рассказе одно время мне даже хотелось привести формулу для определения максимального тормозного момента ЭМТ, который оказался пропорциональным энергии постоянных магнитов, а значит магнитной индукции в квадрате хорошо, что я вовремя отдумался.

Так благодаря случайности судьба свела меня с этим замечательным человеком. Позднее он стал для меня более чем дополнительным оппонентом на защите кандидатской диссертации.

Когда выступления на моей защите близились к концу, председательствовавший на заседании С. О. Охапкин (Мишин был в отъезде) спросил, кто еще хотел что?нибудь добавить по ясному, по его мнению, вопросу. Слово попросил мой неофициальный оппонент и стал объяснять, что динамика стыковки не ограничивается проблемой, решенной в диссертации. Охапкин прокомментировал, что в этой новой области еще многое предстоит исследовать. Действительно, через год Александр вполне успешно защитил свою диссертацию на ученом совете в МВТУ, так и не решившись еще раз «стыковаться» с нашим ученым советом.

Ученый совет проголосовал единогласно. Потом был вечер, традиционный для настоящих ученых банкет в «Славянском базаре», говорили хорошие слова и дарили первые весенние цветы.

Стояла ранняя весна, мне только исполнилось 35, вся жизнь была еще впереди, а человек, как известно, начинается с кандидата.

1.17 Вступая в англоговорящий мир

До 33–х лет я не знал ни слова по–английски. Мой иноязычный мир ограничивался немецким, который я изучал с 10–ти лет.

Осенью 1973 года в Хьюстоне, где проводились испытания стыковочных агрегатов до программе «Союз» — «Аполлон», в обеденный перерыв мы оказались за одним столом с директором Центра пилотируемых полетов Кристофером Крафтом, который сменил на этом посту Роберта Гилрута. Мы обсудили много текущих и актуальных событий, а в концы беседы Крафт, похвалив мой английский, спросил, как мне удалось так хорошо им овладеть. Тогда я не мог рассказать ему всю свою историю вступления в этот мир, бывший для нас, работников РКТ, совсем недавно не только незнакомым, но во многом загадочным. Тем более было невозможно поведать обо всех взятых барьерах, о том, что стоило получить возможность не только читать английские книги, но и встречаться с людьми, для которых английский был родным. Крафту я сказал лишь о том, что сначала подтолкнуло, а затем вывело меня на англоязычную орбиту.