Две кругосветки, стр. 43

Глава 46. Разоблачение

А в это время Крузенштерн выбрался наконец, в гости к Лисянскому — примерно через час после этого странного происшествия с так и не купленной свиньёй. Разумеется, Иван Фёдорович покинул «Надежду» не прежде, чем убедился в том, что король Тапега, уставший, наконец, крутиться перед большим зеркалом в капитанской каюте, был благополучно доставлен на берег в корабельной шлюпке.

Не успел Крузенштерн подняться на борт «Невы», как ему доложили — островитяне пришли в возмущение и вооружились: разнёсся слух, будто Тапега взят европейцами под стражу.

— Что за ерунда! — Крузенштерн не знал, что и думать. — Никто и не собирался его арестовывать. Он давно уже дома! — обратился он к Лисянскому. Тот смолчал. Глядя на баркас, посланный с утра за водой и теперь приближающийся к шлюпу, он пытался понять, все ли люди целы.

— Докладывайте! — кратко распорядился Крузенштерн, когда вновь прибывшие моряки появились, наконец, на палубе. Одного взгляда на взволнованного мичмана и взбудораженных матросов ему было достаточно, чтобы понять — там тоже что-то случилось.

Мичман пустился в объяснения, что команда едва избежала стычки с аборигенами, но благодаря вмешательству Робертса удалось избежать кровопролития.

Робертс, слушая доклад вполуха, насмешливо поглядывал на юнгу, скалящего зубы в кадку с водой: Раевский внимательно вглядывался в своё отражение, видимо, пытаясь понять, сохранила ли его обворожительная улыбка свою прежнюю привлекательность.

Когда Крузенштерн выразил англичанину свою благодарность, тот поклонился и скромно заметил:

— Мне это ничего не стоило, господин капитан. — А вот ваш юнга потерял на этом свой зуб, — улыбнулся он, а затем добавил, уже совершенно серьёзно: — Так он заплатил за драгоценное для всех мгновение.

— Это ничего. Скоро новый вырастет, — пробормотал юнга, смутившись.

Крузенштерн, хмуро дослушав короткий рассказ о стычке, молча пожал юнге руку.

В бухте стало тихо. Туземцы, по обыкновению дни напролёт стайками плававшие вокруг кораблей, словно испарились. Это, конечно, был плохой признак.

— Слава богу, пока все живы, — думал капитан «Надежды», оглядывая обезлюдевшую Таиохае. — Вот только нужно поскорее разобраться с Тапегой.

Переговоры с туземцами они с Лисянским назначили на завтра.

Перебравшись к себе на «Надежду», Крузенштерн распорядился, чтобы на берег больше никто не съезжал. Хотя Робертсу и удалось несколько успокоить островитян, всё же следовало пока, — до того, как недоразумение окончательно разрешится, — соблюсти все меры предосторожности.

Робертс уверял капитана, что в ссоре с туземцами виноват француз.

— Думаю, Кабри вовсе не собирался передавать островитянину вашу просьбу вернуться и забрать попугая. Вместо этого негодяй сообщил ему, что вы арестуете Его величество в случае, если туземец не отдаст свою свинью. Островитянин тут же сбежал подальше от неприятностей, однако поспешил известить сородичей о случившемся.

Крузенштерну эта версия показалась весьма правдоподобной. И всё же неопровержимых доказательств у него не было.

Поразмыслив, он вызвал к себе Толстого.

— Господин Толстой, позавчера мне донесли, что третьего дня вами тайно был взят из крюйт-камеры [60] порох без моего на то разрешения. И есть подозрения, что вы использовали его в качестве платы за ваше… — тут он кашлянул, и, сделав паузу, закончил не без иронии, — …волшебное преображение.

Толстой сделал протестующий жест, однако Крузенштерн не дал ему возразить.

— Несмотря на все ваши предосторожности, вас заметил один из матросов. Учитывая сложные отношения с туземцами, ваше неповиновение моему приказу я склонен рассматривать как предательство.

Толстой, поняв, что дело плохо, тем не менее, парировал:

— Так у них же нет ружей. Им, господин капитан, порох ни к чему.

— Зато, по свидетельству господина Робертса, у мсье Кабри есть ружьё!

— Порох у него есть, зато пока нет патронов, — попытался вывернуться Толстой. — И он их не получит. Более того, мне известно, что он намерен поссорить нас с туземцами, и я как раз собирался доложить вам об этом…

— Он уже поссорил нас с туземцами! И если вам его намерение было заранее известно, вы должны были предупредить ссору. Или господину гвардии поручику не терпится от безделья поиграть в войнушку?

Крузенштерн выпрямился и подвёл итог разговору:

— Моё терпение лопнуло. Вынужден наложить на вас арест, и полагаю ссадить вас на берег, как только мы достигнем российских владений на Камчатке.

Глава 47. Пусть всё будет, как было…

Если честно, Луша была в недоумении. Ну, хорошо, все принимают её за Русю, и его исчезновения никто не заметил. Но ведь должна же и она когда-нибудь покинуть эти «старые добрые» времена…

И, желательно, поскорее.

Вильям вроде не собирался оставить её с Крузенштерном до конца кругосветного плавания, или как?

Нет, правда, что он собирается делать? Однажды Вильям уже устроил так, что Беллинсгаузен спокойно доверил ему Лушину судьбу, но мирный беззаботный Таити — не Нукагива, а компания людоедов — не самая подходящая для Руси компания. Во всяком случае, на взгляд просвещённого европейца Крузенштерна.

Однако Вильям, похоже, знал, как убедить капитана.

Он, не мешкая, объявил Крузенштерну, что хочет взять в свою семью мальчика, к которому же успел привязаться и почувствовать его взаимное расположение.

Крузенштерн, разумеется, засомневался. Ему не хотелось оставлять Русю на этом острове, и последние события говорили о том, что пребывание здесь сопряжено с опасностью. Нукагива — остров каннибалов, напомнил он Робертсу, и российские моряки уже имели возможность убедиться, каковы островитяне в гневе, и как переменчиво настроение туземцев.

— О, не волнуйтесь. Ведь я — родственник короля, поскольку женат на его дочери. В нашем племени мальчик будет в полной безопасности, — заверил его Вильям-Робертс.

— Но есть и другие племена, и между собой они в постоянной вражде, разве не так?

— Я не собираюсь всю жизнь провести здесь, поверьте. При первом же удобном случае я вместе с женой рассчитываю перебраться на Таити.

— Может быть, вы хотите вернуться в Европу? — предложил Крузенштерн. — Этому я мог бы поспособствовать, взяв вас на борт. Охотно сделаю это, зная, к тому же, что вы — опытный моряк.

— Поверьте, я вам очень признателен за ваше приглашение. Но я предпочёл бы остаться вдали от цивилизации. К тому же, вы привезли мне то единственное, ради чего мне стоило бы туда вернуться, — и Робертс, он же Вильям, в подтверждение своих слов показал Крузенштерну Лушин раскрытый медальон.

С небольшого портрета глядело на капитана знакомое лицо.

— Так это же наш юнга! — изумился капитан, и протянул медальон бывшему в каюте Ратманову. Потрясённый старпом воззрился на портрет как седьмое чудо света.

— Это портрет моего сына, — объяснил англичанин. — Я покинул Англию несколько лет назад, но все эти годы я хранил медальон с его портретом. И мне кажется, он почти не изменился за эти годы…

Он обвёл глазами окружающих.

— Согласитесь, сходство — поразительное! И пусть даже этот мальчик не мой сын, а всего лишь похож на него, я… — он откашлялся, словно у него першило в горле, — я бы хотел принять участие в его судьбе. — Теперь вы меня понимаете? — обратился он к капитану.

Крузенштерн вспомнил о своём маленьком сынишке, который за время их разлуки стал почти на год старше, и отвернулся, скрывая волнение.

— Послезавтра «Надежда» снимается с якоря, — сказал он, наконец, после долгого раздумья. — У мальчика есть время собрать вещи и попрощаться с товарищами. Мориц, верно, особенно будет скучать.