Мороженое в вафельных стаканчиках, стр. 16
А она дальше говорит:
— Генка сказал, ты быстрее всех бегала от ручья к елке. А он бегать не мог, у него кеды сгорели. Еще сказал, у тебя запасные были. Ты ж и Викашаре тогда свои отдала, да? Она рассказывала.
Таня все говорила, но слова проходили сквозь меня и сильно гудели во всем теле, а смысл оставался где-то в стороне. Голова шумела, и поэтому я ее почти не слышала. «Значит, ничего не сказал!» — вот о чем я думала.
— Эй! Так что? Согласна? — Танька трясла меня за плечо.
— А? Нет, кеды ему кто-то другой дал, — ответила я.
— Какие кеды? Ты чего, говорю? Пойдем, покажешь щенков! Я с клубом дрессировщиков договорилась. Берут их, если прикус нормальный. Натренируют и раздадут, продадут даже.
— А если ненормальный?
— А если плохой, то отдадим в приют. Там старушки разберут. В городе приют открывают, слышала? Новость намба ту!
— Намба ту? А первая какая?
— А первая: в школу привезли ОЗК, будем одеваться. Во Соленый нас погоняет! Не видела раньше ОЗК? Такой костюм, от разной химии защищает, резиновый весь. Скоро увидишь.
И мы пошли ко мне во двор, смотреть щенков. Они, кстати, уже глаза открыли. И прикус у них оказался хороший. Тетя Вера была счастлива и дала нам по три десятинки.
Одноглазый статист
Никогда до этого не была я на Гурзуфской улице, пожалуй, и не надо было соглашаться и ехать с Танькой. Вдруг в коридоре на перемене она ко мне подошла и говорит:
— Слушай, ты статистом хочешь быть?
— Статистом? — довольно глупо спросила я. Я всегда так спрашиваю, когда не понимаю, о чем речь.
— Ну, ты мне хочешь помочь? — с какой-то даже обидой в голосе спросила она. — Ты же знаешь, я Шороха на спасателя готовлю. Аттестовать его надо бы. Будешь статистом? Ну, поможешь мне. Викашара вон идет. Это нетрудно. Самое время сейчас для тренировки собак. Снег выпал, незнакомый запах. Только оденься как-нибудь так… Похуже.
— Зачем?
— В схроне будешь сидеть. Это ненадолго. Час, может быть, дольше.
— Ну… — сомневалась я.
— Ты — чудо, правильно Минька говорит. Я забегу вечером. — Она чмокнула меня и подбежала к какой-то девчонке из девятого класса.
Странные новости. Минька говорит Таньке, что я чудо, Танька велит мне одеться похуже, а вечером я буду сидеть в каком-то схроне. Ничего не поймешь. Какой-то ненормальный класс, а с первого взгляда и не скажешь.
Она пришла ко мне часа через два после школы. Посадила у двери свою собаку и без церемоний открыла шкаф в прихожей. Достала самую старую одежду. Курточку и штаны, в которых только по оврагам ползать, чтобы никто не видел.
— Грязнее нет ничего? — спросила Танька. — Это какое-то чистое все.
— Мы в лес идем, что ли? — спросила я. — Это у меня для леса. Летом ходила.
— Лучше на Гурзуфскую. Никакого леса не надо, — ответила она и побежала ждать меня во дворе. Оказывается, там было еще пять статистов: Викашара и какие-то девятиклассницы.
Гурзуфская — красивое название, я думала, что и улица будет красивой. Мы ехали через весь город, а когда вышли, оказалось, что на Гурзуфской нечем дышать. Наверное, все машины пытаются объехать по ней городские пробки. Вот почему там нет свежего воздуха, одни сплошные выхлопные газы. И вот почему на дороге разбит асфальт.
Дома на Гурзуфской неприглядные. Маленькие, скрюченные, двухэтажные. От остановки до нужного места мы шли минут пятнадцать, как раз уплотнились сумерки, но Танька сказала, что для Шороха так даже полезнее, пусть тренируется в темноте. Остановились у какого-то бывшего барака. Люди его бросили еще до нашей эры, это понятно: стекла выбиты, половины крыши нет, двери валяются на полу или держатся на одной петле. Таня привязала своего лохматого пса к столбу, и мы пошли в дом. Внутри стояла почти кромешная тьма, только уличный фонарь пытался осветить нам путь. Но это было бесполезно: где мы, а где фонарь. Все кое-как нашли себе укрытия и спрятались в них.
— А вот твой схрон, забирайся, — сказала мне Танина на втором этаже.
С бывшего чердака свешивался бывший потолок. Он свешивался до пола. Я спряталась под потолком, в углу комнаты. Доски висели так низко, что мне пришлось сесть на пол. Хорошо, что Танька дала мне маленький кусок туристского коврика, на нем было тепло.
— Вот мясо, — она протянула мне какой-то пакетик. — Когда Шорох найдет тебя, он должен залаять. Ты ему дай немного мяса. Но только так, с ладони. А то укусит. Не шевелись, пока он тебя не нашел. Поняла?
Мне не хотелось отвечать. Конечно, чего тут непонятного? Ладно, я посижу в этом схроне, не буду шевелиться, дам собаке мяса.
— Долго сидеть? — спросила я.
— Как получится. Как Шорох тебя найдет. Иногда по полчаса сидят, иногда дольше. Посмотрим. Не бойся, в дом никто не заходит. Его почему-то боятся. Не шевелись, не разговаривай, не шмыгай носом. Дыши тихо, почти не дыши.
И ушла. Мне сначала не было страшно. Но вокруг стало так тихо и тоскливо, как будто я переела кислой капусты, а тут еще и во всем мире наступили сумерки. Как только я подумала о сумерках и капусте, так в ту же минуту что-то заскрипело и как будто задышало поблизости. Неизвестность и тьма, тьма и неизвестность под руку все ходили и ходили по дому, сопели и кряхтели. Из-за этих звуков только и оставалось заключить себя в круг, я читала про такие вещи. В кармане нашелся фломастер, он лежал там с весны, никогда не угадаешь, что когда пригодится.
Я старалась рисовать бесшумно, но фломастер скрипел по полу. Уж не знаю, круг там получился или что другое, ничего же не разобрать без света, но я немного успокоилась. Уверена, это самый темный схрон из всех, какие бывают. Если немного наклонить голову и посмотреть на стену, то видно окно. От ветра раскачивается на нем остаток шторы. Мне хотелось вскочить и бегом бежать из этого дурацкого дома, с этой Гурзуфской улицы — кто же знал, что она такая мрачная? Наконец где-то внизу залаял пес — значит, кого-то нашел и очередь скоро дойдет до меня. Потом лай повторился. Еще нашел!
Конечно, двигаться было нельзя, но я подумала, что крутить головой я могу. Тем более что пес был еще где-то на первом этаже. Зря, все равно ничего не видно. Шорох загавкал снова. Я решила, что успею посмотреть в другую сторону. Лучше бы я этого не делала, честное слово. В углу что-то светилось. Яростный зеленый свет был направлен явно на меня. Хотелось крикнуть, и пусть Танька делает со мной что угодно: кричит, смеется — лишь бы пришла. Но кричать не получалось. Я как зачарованная молча смотрела прямо в этот зеленый свет. А он дышал и безотрывно следил за мной. Наверное, это гипноз. Несомненно, гипноз. Вдруг над самым ухом я услышала громкий, нет, просто оглушительный лай. Или это был вой? Я закрыла глаза, но чувствовала: вокруг происходит что-то стремительное. Лаяла собака, со стороны зеленого шипело, потом что-то прилетело или прикатилось мне в ноги, острое и в то же время мягкое. Тут же оно отъехало или убежало куда-то. Пропало. Исчезло. Видимо, на потолок, потому что над своей головой я услышала громкий топот и шипение. По-прежнему лаяла собака над самым ухом. Потом я поняла, что визжу на весь дом. Не раскрывая глаз.
— Тихо все! — гаркнул кто-то во все горло. Не сразу сообразила я, что это Танька, родная наша Танька.
Лай, визг и топот прекратились. Только над головой кто-то все шипел и фыркал. Замолчать-то я замолчала, но вот открыть глаза и посмотреть на мир вокруг не получалось. Что бы увидела я в свете уличного фонаря? Так я сидела и сидела с закрытыми глазами, тянула время.
— Вылазь из своего схрона! — крикнул кто-то голосом Викашары. Почему-то я не верила, что это она. Открыть глаза не было никакой возможности.
— За руки ее тянуть, что ли? — сказал Танькин голос.
И меня начали тянуть за руки. Я не сопротивлялась. Пусть. Я встречу свою судьбу лицом к лицу. Правда, с закрытыми глазами.
— Глаза-то открой, — это был голос Вики.
Я открыла один глаз. Фонарь уныло смотрел с улицы, а шторка трепетала на ветру. Я открыла другой глаз. Вокруг меня стояли статисты. У Танькиной ноги сидел взъерошенный Шорох. На досках, на бывшем потолке, стоял кот. Он шипел, фыркал и сверкал одним глазом. Викашара достала брезентовые перчатки, мешок и подошла к нему. Дальше я не поняла, как это произошло, но кот быстро оказался в мешке. Стремительно.