Изгнание, стр. 50

— Согласна! — рассмеялась она, вытирая руки о фартук и провожая Ребекку в комнату. Сняв с гостьи плащ, она повесила его на деревянный колышек возле двери. — Не обращай внимания на лужицы, — указала она на следы, оставленные Ребеккой. — Мне все равно придется еще раз к вечеру все выскоблить.

Ребекка, бросив на нее понимающий взгляд, села.

— Мне показалось, что тебе сегодня утром будет не хватать чьей-нибудь компании…

Китти кивнула.

— Не хочешь ли кофе? Он еще не остыл.

— С удовольствием! — улыбнулась Ребекка. — Последние крошки у меня кончились несколько недель назад.

— Я дам тебе немного порошка, — сказала Китти, передавая чашку Ребекке. — Я готовлю его не для себя: его очень любит Каллен. Налить немного молока? — Китти резко поднесла руку ко рту: — Молоко! Боже праведный, я так увлеклась уборкой, что забыла подоить корову! Сейчас возьму ведро и пойду.

— Не беспокойся, дорогая. Джемина пошла доить нашу корову и, увидев, что тебя там нет, подоила заодно и твою пеструю. Она передаст тебе ведро с молоком через Дэниэла-Моргана.

Китти отвернулась, укоряя себя за то, что могла позабыть об этом.

— Передай Джемине, что я ей очень благодарна.

— Первый день самый трудный, правда? — тихо сказала Ребекка Китти, повернувшись и вглядываясь в ее волевое лицо.

— Да, ты права… В такие моменты я страстно хочу, чтобы Каллен стал бондарем, гончаром или кузнецом… чтобы все время был здесь, рядом с нами, пока эти индейцы не устанут от своих кровожадных затей и не уберутся на север.

— Все-то ты выдумываешь… Это все равно, что заставить Дэниэла заделаться фермером. Он не рожден для этого и никогда к этому не привыкнет, его глаза постоянно устремлены в горы.

Китти, улыбнувшись, села за стол напротив Ребекки. Дождь по-прежнему нудно стучал по крыше, масляная лампа беспокойно мигала.

— Скажи, тебе удалось привыкнуть ко всему этому? — наконец спросила она. — Привыкнуть по-настоящему?

Ребекка размышляла над ее вопросом, обхватив чашку ладонями, усеянными с тыльной стороны веснушками.

— Мне кажется, да… — И слабо улыбнулась: — После этого дождя будет такая же слякоть, в которой мы тонули несколько дней назад. Придется снова ждать, когда подсохнет земля. — Закончив кофе, она поставила чашку на стол.

За дверью послышался топот, и кто-то постучал в дверь. В комнату вошел, улыбаясь во весь рот и обливаясь потом, Дэниэл-Морган Бун. Его влажные волосы прилипли к голове. Он поставил на скамью тяжелое ведро и в мгновение ока исчез.

— Он так похож на Дэниэла… — сказала Китти.

— Он и поступает во всем как он, — Ребекка встала со стула. — Ну… я, пожалуй, пойду: загляну к Элви Портер — может, ей нужна моя помощь.

— Как себя чувствует Льюрен? Все еще плохо? — Китти совсем забыла о несчастной девочке, задушевной подружке Присси…

Ребекка кивнула.

— Вчера ей стало еще хуже. Бабушка Хоукинс не отходит от нее, пробует на ней свои зелья. Я предложила Элви послать за мной одного из своих мальчиков или Джемину, если понадоблюсь посидеть с больным ребенком.

— Подожди, — попросила Китти. — Сейчас возьму шаль и пойдем вместе.

Льюрен Портер умерла перед рассветом… Она тихо отошла, хотя ее мать, Ребекка и Китти последние два часа перед смертью из сил выбивались, стараясь спасти ее: прикладывали горячие компрессы к груди, мыли холодной водой ноги и руки, чтобы сбить высокую температуру, усаживали ее в кровати, чтобы ей было легче дышать. Но постепенно промежутки между вдохом и выдохом становились все длиннее, и наконец она сделала последний вдох, словно печально вздохнула, — и все было кончено.

Элви с минуту стояла, склонившись над ее кроватью, растирая своими руками маленькие ручки Льюрен. Потом отошла к камину, отвернувшись от девочки в тот момент, когда Ребекка закрывала ее лицо простыней.

— Я всегда хвасталась, что выращу их всех, — сказала она наконец. — И все было в порядке, ни одной неудачи при родах, никаких мертворожденных… все дети такие здоровые… — Глаза у нее покраснели, и впервые на них навернулись слезы. — Это была единственная моя дочка… Господи, да помоги же мне!

Она, не выдержав, тихо заплакала, закрыв лицо ладонями. Ребекка подошла к ней, встала рядом, пытаясь ее утешить… Через несколько минут, вытерев глаза краем фартука, Элви кивнула головой.

— Может, Господу виднее… Сейчас я ношу под сердцем еще одного. И, по правде говоря, мне пришлось из-за него поспорить с Генри. Может… хорошо, что у меня есть ей замена, хотя, конечно, трудно заменить такую девочку.

Она встала со стула.

— Давайте подготовим ее к похоронам, — сказала Элви измученным голосом. — Я хочу, чтобы она лежала красивой в гробу.

Ночью дождь прекратился, и на чистом горизонте показался краешек солнца, что предвещало яркий безоблачный день. Сквозь щели в толстых бревенчатых стенах проникали лучи света, но Элви не хотела открывать ни окна, ни двери. При мерцании свечей женщины омыли тело Льюрен, надели на нее лучшую домотканую блузку и юбочку, расчесали волосы…

— Теперь можете звать Генри. Скажите, что я его жду. — Элви обессиленно села на стул.

17

Сара, свернувшись калачиком, мирно посапывала, обхватив свой располневший живот, словно защищая его. Роман тихо выскользнул из-под одеяла и одевался при сумеречном свете. Он улыбался, вспоминая ее полноватое тело, когда жена время от времени ночью прижималась к нему. Как приятно было прикасаться к ее животику, сознавая, что там, внутри, лежит его ребенок! И хоть прежде он никогда об этом не задумывался, перспектива отцовства была ему приятна — значительно приятнее всего прочего в его жизни… И он чувствовал к Саре особую нежность.

Одевшись, он постоял возле кровати, поправил стеганое одеяло, прикрыл голую руку. Потом, взяв ружье, Роман тихо выскользнул из хижины и с удовольствием вдохнул свежий утренний воздух. Солнце едва взошло, окрашивая в розовый цвет края пышных облаков. До него доносился смех женщин, доивших коров в самом конце двора.

Роман пошел по тропинке. Он помахал рукой Израилу, который только что вышел из хижины Бунов.

— Снова уезжаешь? — поинтересовался Израил, дожевывая последнюю утреннюю маисовую лепешку.

— Скорее всего, сегодня ночью. Как только стемнеет. — Он уже провел в форте целых три дня — намного дольше обычного.

Они пошли рядом по тропинке к главным воротам. Их окликнул Уинфред Бурдетт: он раздувал громадные мехи, пытаясь вдохнуть новую жизнь в тлеющие угли. Идущий им навстречу Бен Тайлер остановился перекинуться словом.

— Фэй говорит, что сегодня утром коровы особенно волнуются, — сказал он, когда все трое сошлись во мнении, что сегодня будет хороший денек. — И носа не желают казать за ворота.

В голове у Романа зазвенели тревожные колокольчики: ему уже не раз приходилось слышать от старожилов, что коровы каким-то образом чувствуют приближение индейцев. Кивнув Бену, они с Израилом отправились дальше.

Чем-то обеспокоенные коровы медленно расхаживали по лужайке за воротами. Женщины, стоя с ведрами в руках, неодобрительно покачивали головами. Фландерс с высоким изможденным человеком — Гудмэном — охраняли их с ружьем наперевес. Китти наблюдала за своей рыжей пеструшкой, которая отталкивала других коров, стараясь отвоевать себе место поближе к воротам.

— Не знаю, что с ними происходит, — крикнул Фландерс Роману, — но мне не нравится их поведение!

Роман коснулся руки Китти:

— Зайди-ка подальше на территорию и проследи, чтобы другие женщины сделали то же.

К воротам потянулись мужчины, которые хотели выяснить, чем вызвано всеобщее беспокойство. Из ближайшего к ним блокгауза вышли Дэниэл и Сэм Батлер со старым полковником. Они вошли в толпу женщин, которые все еще медлили, не выпуская из рук ведер.

— Ну, что случилось, Роман? — спросил Дэниэл.

Роман объяснил ему обстановку. Фландерс с Гудмэном подошли поближе, чтобы послушать.