Без семьи, стр. 54

– И очень хорошо, что не чувствуют. Когда наступило бледное, туманное, пасмурное утро, мы увидели высокие белые скалы и то там, то сям неподвижно стоявшие суда без парусов. Мало-помалу качка уменьшилась. Пароход плыл теперь почти так же спокойно, как по каналу. С обеих сторон виднелись, или, вернее, угадывались в утреннем тумане поросшие лесом берега. Мы вошли в Темзу.

– Вот мы и в Англии! – объявил я Маттиа. Но он совсем не обрадовался этой новости и, растянувшись на палубе, ответил:

– Дай мне поспать.

Я чувствовал себя превосходно во время переезда и потому не хотел спать. Устроив поудобнее Маттиа, я влез на ящики и уселся там, посадив Капи между ног.

Капи хорошо перенес переезд. Вероятно, он был «старым моряком»; с Виталисом ему приходилось много путешествовать.

С того места, где я расположился, река и оба ее берега были прекрасно видны. На воде находилась целая флотилия кораблей, стоящих на якорях. Посреди этих кораблей бегали маленькие пароходики и буксиры, оставляя за собой длинные ленты черного дыма. Многие из кораблей были готовы к отплытию, и на их мачтах виднелись матросы, которые лазили вверх и вниз по веревочным лестницам, казавшимся издали тоненькими, как паутина.

По мере того как наш пароход поднимался вверх по реке, зрелище становилось все красивее и занимательнее. Кроме пароходов и парусников, появились большие трехмачтовые суда, огромные океанские пароходы, прибывшие из дальних стран; черные угольщики, баржи, груженные соломой или сеном, похожие на стога, уносимые течением; большие красные, белые и черные бочки, кружащиеся в волнах. Интересно было также смотреть на берега, где виднелись нарядно выкрашенные дома, зеленые луга, деревья, не тронутые ножом садовника; постоянно встречались пристани, морские опознавательные знаки, позеленевшие, скользкие камни.

Я долго сидел так и смотрел по сторонам, любуясь окружающим. Но вот по обоим берегам Темзы дома стали нагромождаться длинными красными рядами. Потемнело, дым и туман так перемешались, что нельзя было разобрать, что гуще: туман или дым. Деревья и луга сменились лесом мачт. Не выдержав больше, я быстро соскочил вниз и подошел к Маттиа.

Он проснулся и, не чувствуя больше приступов морской болезни, был в таком хорошем настроении, что согласился лезть со мной на ящики. Он, так же как я, от всего приходил в восторг. В некоторых местах через луга протекали каналы, впадающие в реку, и они тоже были полны судами. К несчастью, туман и дым все сгущались, и чем дальше мы продвигались, тем становилось труднее видеть.

Наконец пароход причалил к пристани. Мы приехали в Лондон и сошли на берег в потоке людей, которые смотрели на нас, но не разговаривали с нами.

– Вот настал момент, когда твой английский язык может нам пригодиться, обратился я к Маттиа.

Маттиа, нимало не смущаясь, подошел к толстому человеку с рыжей бородой и, сняв шляпу, вежливо спросил у него, как пройти на Грин-сквер.

Мне показалось, что Маттиа слишком уж долго объяснялся с этим человеком, который по нескольку раз заставлял повторять его одни и те же слова. Но я не хотел показать, что сомневаюсь в познаниях моего друга. Наконец Маттиа возвратился:

– Это очень просто – надо идти вдоль Темзы по набережной.

Но в те времена в Лондоне набережных не было, дома стояли почти у самой реки, и нам пришлось идти по улицам, которые тянулись параллельно Темзе.

Это были мрачные улицы, грязные, загроможденные экипажами, ящиками, тюками товаров; мы с трудом пробирались среди беспрерывно возникающих препятствий. Я привязал Капи на веревку, и он шел за мной по пятам. Был всего час дня, но в магазинах уже горел свет. Должен признаться, что Лондон не произвел на нас такого благоприятного впечатления, как Темза. Мы шли теперь не по большой улице, полной шума и движения, а по маленьким, тихим уличкам, которые переплетались между собой, и нам казалось, что мы топчемся на одном месте, как в лабиринте.

Мы уже думали, что заблудились, как вдруг очутились перед небольшим кладбищем с черными надгробными камнями, словно выкрашенными сажей или ваксой. Это и был Грин-сквер.

Пока Маттиа говорил с какой-то проходившей мимо тенью, я остановился, стараясь успокоить свое бьющееся сердце. Я с трудом дышал и весь дрожал. Затем я пошел вслед за Маттиа. Вскоре мы остановились перед медной дощечкой и прочли: «Грэсс и Гэлли».

Маттиа хотел позвонить, но я удержал его руку.

– Что с тобой? – спросил он. – Какой ты бледный!

– Подожди немного, я наберусь храбрости.

Он позвонил, мы вошли.

Я был настолько взволнован, что плохо различал окружающее. Мы очутились в какой-то конторе, где несколько человек что-то писали, нагнувшись над столами.

К одному из них и обратился Маттиа, потому что, разумеется, я поручил ему вести переговоры.

Он несколько раз повторил: «семья, мальчик, Барберен». Я понял, что он объясняет им, что я и есть тот самый мальчик, которого моя семья поручила отыскать Барберену. Внимательно осмотрев меня и Маттиа, человек поднялся, чтобы проводить нас в другую комнату.

Мы вошли в кабинет, полный книг и бумаг. Перед письменным столом сидел какой-то господин, а другой, в мантии и парике, держал в руках множество синих мешков с документами [17] и беседовал с ним.

Человек, приведший нас, объяснил, кто мы такие, и оба господина осмотрели нас с головы до ног.

– Кто из вас ребенок, воспитанный Барбереном? – спросил по-французски господин, сидевший за письменным столом.

Услыхав, что он говорит по-французски, я почувствовал себя увереннее и выступил вперед:

– Это я.

– А где Барберен?

– Он умер.

Они переглянулись, и тот, у кого на голове был надет парик, вышел, унося с собой мешки.

– Как же вы попали сюда? – спросил мужчина, который первым обратился к нам.

– Пешком до Булони, а из Булони в Лондон – на пароходе. Мы только что прибыли.

– Откуда вы узнали, что вам следует ехать сюда? Я постарался как можно короче рассказать обо всем. Мне очень хотелось, в свою очередь, задать ему вопрос, особенно сильно интересовавший меня, но я не успел этого сделать.

Пришлось рассказать, как я рос у матушки Барберен, как попал к Виталису, как после смерти Виталиса был принят в семью Акен и как в конце концов вернулся к прежней жизни бродячего музыканта.

Пока я рассказывал, господин что-то записывал и поглядывал на меня так, что мне становилось не по себе. У него было злое лицо и какая-то фальшивая усмешка.

– А это что за мальчик? – спросил он, указывая на Маттиа кончиком пера, словно желая пронзить его.

– Мой друг, товарищ и брат.

– Очень хорошо. Какое-нибудь случайное знакомство, встреча на большой дороге, не так ли?

– Самый нежный, самый любящий брат.

– О, нисколько не сомневаюсь! Момент показался мне подходящим для того, чтобы задать тот вопрос, который не давал мне покоя:

– Скажите, моя семья живет в Англии?

– Да, она живет в Лондоне, по крайней мере, в настоящее время.

– Значит, я могу ее увидеть?

– Очень скоро вы будете в семье. Вас туда отвезут. Он позвонил.

– Ответьте, пожалуйста, еще на один вопрос: есть у меня отец? – Я с трудом произнес слово «отец».

– Не только отец, но и мать, и братья, и сестры.

– О, сударь…

Дверь отворилась, и я прекратил свои излияния. Я только взглянул на Маттиа глазами, полными слез. Господин обратился по-английски к вошедшему старику, и я понял, что он велел ему проводить нас.

Мы поднялись.

– Ах да! – обратился ко мне господин. – Я совсем забыл сказать, что ваша фамилия Дрискол; то есть такова фамилия вашего отца.

Несмотря на его несимпатичное лицо, я несомненно бросился бы ему на шею, если бы успел это сделать, но он рукой указал нам на дверь. Мы вышли.

ГЛАВА ХIII. СЕМЕЙСТВО ДРИСКОЛ

Старик, которому было поручено доставить меня родителям, был маленький, сухонький человек с морщинистым лицом, одетый в засаленный черный фрак и белый галстук. Когда мы вышли на улицу, он принялся неистово тереть руки, трещать суставами пальцев и дрыгать ногами, словно хотел сбросить с себя свои стоптанные сапоги. Подняв кверху нос, он несколько раз глубоко вздохнул, как человек, долго сидевший взаперти.