Без семьи, стр. 11

Он внезапно остановился, и я понял, что он не хочет больше говорить на эту тему. Почему? На этот вопрос я не мог найти ответа. Много позднее я узнал о причинах, заставлявших его молчать.

На следующий день Виталис сделал мне ноты так же, как он сделал азбуку, то есть вырезал их на маленьких деревянных квадратиках.

Разлиновав каждый квадратик на пять параллельных линеек, он вырезал на одной стороне скрипичный ключ, а на другой басовый.

Когда все было готово, начались уроки, и я должен сознаться, что они оказались еще труднее, чем уроки грамоты. Не раз Виталис, всегда такой терпеливый с животными, приходил от меня в отчаяние.

– С животными я сдерживаюсь, потому что знаю, что это только животные, но ты способен уморить меня! – И, подняв руки к небу, он затем с силой хлопал себя по ляжкам.

Душка, любивший передразнивать все, что ему казалось забавным, перенял этот жест, а так как он почти всегда присутствовал на моих уроках, то стоило мне запнуться, как он немедленно поднимал руки к небу и хлопал себя по ляжкам, подражая Виталису.

– Даже Душка смеется над тобой! – восклицал Виталис.

Если бы я посмел, я бы возразил ему, что Душка смеется не только над учеником, но и над учителем. К счастью, какое-то смутное опасение и уважение к учителю удерживали меня от подобного замечания.

Наконец первые трудности были преодолены, и я смог пропеть сольфеджио, [6] написанное Виталисом на листке бумаги.

В этот день он не хлопал себя руками по ляжкам, но, ласково потрепав меня по щеке, объявил, что если я буду так стараться и дальше, то сделаюсь хорошим певцом.

Понятно, что наши уроки продолжались не один день. В течение многих недель и даже месяцев мои карманы были набиты маленькими деревянными квадратиками. К тому же Виталис мог заниматься со мной только в часы досуга. Много времени уходило на переходы; они были длиннее или короче в зависимости от того, как далеко отстояли друг от друга деревни. Нам нужно было давать представления там, где мы рассчитывали на хороший сбор; репетировать роли с собаками и Душкой; готовить себе еду, и только после всех этих дел можно было думать о чтении или музыке. Чаще всего наши занятия происходили во время привала, у подножия дерева или на куче камней. Обычно я раскладывал свои кусочки дерева прямо на траве или на дороге.

И все же я многому научился. Кроме того, я привык делать большие переходы, что было для меня не менее полезно, чем уроки Виталиса. Пока я жил у матушки Барберен, я был довольно слабым ребенком. Но от бродячей жизни и постоянного пребывания на воздухе мои руки и ноги окрепли, легкие развились, кожа огрубела, и я легко переносил холод и жару, солнце и дождь, лишения и усталость. Такая закалка помогла мне противостоять жестоким ударам судьбы, которые неоднократно обрушивались на меня в продолжение всей моей юности.

ГЛАВА VIII. СУД

Однажды вечером мы пришли в город, расположенный на берегу реки. Его дома, большей частью довольно некрасивые, были выстроены из красного кирпича, а улицы вымощены маленькими острыми булыжниками, мало приятными для ног усталых путешественников. Виталис сказал мне, что город этот называется Тулуза, и что проживем мы здесь долго.

Как обычно, мы прежде всего позаботились о том, чтобы найти подходящие места для наших представлений. Их оказалось достаточно, в особенности в той части города, которая находится по соседству с Ботаническим садом. Там есть красивая лужайка, окруженная большими деревьями, и на эту лужайку выходит много бульваров. На одном из таких бульваров мы и расположились. Первое же представление собрало много зрителей.

К несчастью, стоявший на посту полицейский с явным неудовольствием встретил наше появление. Оттого ли, что он не любил собак, оттого ли, что мы нарушили порядок в его участке, но он приказал нам немедленно уйти отсюда.

Было бы, конечно, гораздо благоразумнее не связываться с полицейским и уступить ему. Однако Виталис, несмотря на свое скромное положение, был очень горд. Кроме того, он считал, что в его поступках нет ничего противозаконного, и потому отказался повиноваться полицейскому.

Когда Виталис хотел сдержать свой гнев, он обращался с людьми с преувеличенной вежливостью.

– Может ли глубокоуважаемый представитель власти указать мне правило, запрещающее таким жалким комедиантам, как мы, заниматься своим ремеслом в общественном месте? – спросил Виталис, с низким поклоном снимая шляпу.

Полицейский ответил, что Виталис обязан его слушаться, а не рассуждать.

– Безусловно. И я обещаю подчиниться вашему приказанию немедленно, как только вы укажете, на основании каких постановлений вы его отдаете.

В этот день полицейский повернулся и ушел, а Виталис со шляпой в руках, смиренно согнувшись, проводил его преувеличенно почтительным взглядом.

Но на следующий день полицейский снова подошел к нам, перескочил через веревки и накинулся на нас как раз в середине представления.

– Извольте надеть намордники на собак! – грубо крикнул он Виталису.

– Надеть намордники на моих собак?

– Существует такое постановление полиции, и вы обязаны его знать.

Мы только что начали пьесу, которая называлась:

«Больной принимает слабительное». Так как мы впервые исполняли эту пьесу в Тулузе, то зрители смотрели ее с большим интересом.

Вмешательство полицейского вызвало недовольные восклицания:

– Не перебивайте! Дайте окончить представление! Виталис жестом попросил всех замолчать. Сняв свою фетровую шляпу и поклонившись так низко, что перья ее коснулись земли, он подошел к полицейскому:

– Я не ослышался? Почтеннейший представитель власти действительно приказал надеть намордники на моих артистов?

– Да, наденьте намордники на собак, и как можно скорее.

– Надеть намордники на Капи, Зербино и Дольче! – воскликнул Виталис, больше обращаясь к публике, чем к полицейскому. – Но что думает ваша милость! Как может всемирно известный врач Капи лечить больного, если на нем будет намордник? Позвольте обратить ваше внимание, синьор, что больной принимает лекарство через рот. Иного способа доктор Капи никогда не решился бы применить перед такой изысканной публикой. При этих словах раздался взрыв сильнейшего хохота. Было ясно, что зрители одобряли поведение Виталиса. Смеялись над полицейским: в особенности потешались над Душкой, который гримасничал за спиной у «представителя власти», скрестив, как тот, руки, упершись кулаком в бок и откидывая назад голову с выражением и жестами поистине уморительными.

Раздосадованный речью Виталиса и смехом зрителей, полицейский резко обернулся. Тут он увидел обезьяну, которая явно его передразнивала. Несколько секунд человек и животное смотрели в упор друг на друга, словно выжидая, кто из них первым опустит глаза. Новый взрыв смеха прекратил эту сцену.

– Если завтра ваши собаки не будут в намордниках, – закричал полицейский, угрожая нам кулаком, – я подам на вас в суд!

– До завтра, синьор! – сказал Виталис. – До завтра.

Я думал, что Виталис купит намордники для собак, но он этого не сделал и вечером ничего не говорил о своем столкновении с полицейским.

Тогда я сам решился напомнить ему об этом:

– Чтобы Капи не скинул завтра во время представления намордник, надо приучить его к нему заранее.

– Неужели ты думаешь, что я надену на Капи железный намордник?

– Но ведь полицейский не отстанет от нас.

– Не беспокойся. Я устрою так, что полицейский ничего не сможет нам сделать и в то же время мои питомцы не пострадают. К тому же пускай публика немного потешится. Благодаря полицейскому у нас будет хорошая выручка. Он, сам того не зная, тоже будет участвовать в пьесе и сыграет комическую роль, которую я для него приготовил. Это внесет некоторое разнообразие в наш репертуар. Ты отправишься завтра на площадку один и возьмешь с собой Душку. Протянешь веревки и сыграешь несколько песенок, а когда соберется достаточно народа и придет полицейский, появлюсь я с собаками. Тут-то и начнется потеха.