Драконья ненависть, или Дело врачей, стр. 47

– Ты почему ушел из конюшни?.. Я же просил тебя не вылезать, пока не позову!..

– Так ведь девчонка-то побежала… – так же негромко ответил он мне, – да еще и заорала: «Они его убьют!»… Вот я и не усидел!

– Слушай!.. – Вспомнил я, – а там, с вами еще гном должен был быть! Надо ему…

– А гном ушел… – перебил меня Фрик, – почти сразу… Он вошел в конюшню, потоптался у ворот, а потом пробормотал что-то вроде: «Буду я еще всяких данов-духов слушать!..» и ушел!

– Ну и ладно, – махнул я рукой.

В этот момент дверь снова распахнулась и в комнату впрыгнула девчонка. В руках у нее был довольно увесистый мешок.

– Вот, я собрала в дорогу!.. – Чуть запыхавшимся голосом сообщила она.

Я поднялся с кровати и, повернувшись к Фрику, спросил:

– Ну, ты как, можешь самостоятельно встать, или тебя надо на руках нести?

Шут быстро вскочил на ноги и, улыбнувшись во весь свой беззубый рот, поддернул штаны:

– Но и сна уже не будет,

Если дан тебя разбудит! – Перебил я Фрика. Шут и Мара замерли на месте, уставившись на меня изумленными глазами.

– И что вас так удивило?.. – Поинтересовался я, – или сияющий дан высокого данства не может себе позволить побаловаться рифмой?..

Забрав у девчонки ее мешок и чуть отодвинув ее в сторону, я вышел из домика и мысленно позвал Пурпурную Дымку. Моя магическая лошадка тут же показалась из открытых ворот конюшни, а следом за ней во двор вышел высокий гнедой жеребец.

Признаться, я как раз раздумывал, где бы мне раздобыть вторую лошадь – творить еще одно создание, подобное Пурпурной Дымке, мне не хотелось, а иметь двоих пеших спутников было как-то неловко. Так что появление этой коняги меня весьма обрадовало. Жеребец был заседлан высоким седлом и казался достаточно спокойным, чтобы нести на себе молоденькую девушку и крошечного уродца.

– О, это хозяйская лошадь!.. – Послышался за моей спиной голос Мары.

– Похоже, у него спокойный нрав… – повернулся я к ней.

Мара улыбнулась и покачала головой:

– Да… Вольный кхмет Корда был не слишком умелым наездником, и лошадь себе подобрал спокойную…

– А ты, умеешь ездить верхом? – Спросил я, – Мне бы не хотелось сажать в седло Фрика.

– Я и не подумаю забираться на эту животину! – Немедленно заверещал шут своим непередаваемым фальцетом, – я и пешком обгоню любого всадника!

– Вот и прекрасно! – Немедленно согласился я.

Привязав мешок Мары к луке седла, я помог ей взобраться на жеребца, а затем сам устроился на спине Пурпурной Дымки.

– Ну что ж, – проговорил я, оглядев свой маленький отряд, – вперед!.. Веди нас, шут!

И шут пошел вперед.

Глава 6

Почти полдня мы ехали по лесу. Серая лента дороги сильно петляла, создавая великолепные условия для засады, однако никто на нас так и не подумал нападать. Долгое время я был настороже, и не обращал внимания на то, о чем говорили Фрик и Мара, мне это было даже на руку, поскольку они не отвлекали меня от наблюдения за окрестностями. Но постепенно окружающая тишина и умиротворенность успокоили меня, и я прислушался к разговору своих спутников:

– … Нет, ты неправ, – несколько запальчиво возражала Мара на предыдущую реплику шагавшего рядом с ее лошадью шута, – Бабушка Грета говорила мне, что человек должен жить, несмотря ни на какие горести, неудачи, насмешки людей и судьбы. Тот, кто добровольно уходит из жизни недостоин называться человеком!

– Да, может быть, он уже давным-давно и не считает себя за человека… Может быть, он и не похож на человека! Самое главное, никто другой никогда и не считал его за человека!.. Такому… существу… можно себя… можно добровольно покинуть этот Мир?!

Девушка очень мило улыбнулась и спросила:

– Но если это «существо» не считает себя человеком, если никто другой не считает его человеком, значит, это – животное? А ты когда-нибудь видел, чтобы животное лишало себя жизни?..

– Э-э-э… – начал свое возражение Фрик и… замолчал. Видимо, ответить ему было нечего.

– Вы говорите о ком-то конкретном, или ведете чисто философский спор? – Поинтересовался я.

Мара быстро повернулась в мою сторону и с улыбкой проговорила:

– Нет, господин сияющий дан, никого конкретно мы не обсуждаем… Просто господин… э-э-э… поэт утверждает, что человек имеет право самостоятельно расстаться с жизнью, а я думаю, что это… нечеловеческий поступок!

– Ты неправа, Мара, – задумчиво ответил я, – самоубийство – это, как раз, весьма человеческий поступок. Но ты права в другом – чтобы человек решился на это, он должен перейти грань… человеческого… Или встать над этой гранью!

– Что вы имеете в виду, господин сияющий дан?.. – Мгновенно посерьезнела Мара.

– То, что у любого разумного существа имеется предел терпения, за которым начинается безразличие к жизни, даже ненависть к ней. Правда, предел этот у каждого свой – кто-то может жить в рабстве, унижении, позоре и даже считать такую жизнь… достойной, а кому-то достаточно косого взгляда, чтобы пойти и застрелиться…

– Как ты сказал? – Быстро переспросил шут, – Застрелиться?.. Что это значит?

– Есть такой способ свести счеты с жизнью… – усмехнувшись ответил я.

– Значит, вы, господин сияющий дан, считаете, что человек, способный выжить в рабстве, унижении, позоре ничтожен?..

– Нет!.. – Быстро ответил я, сразу же уловив ее настроение, – я сказал, что у каждого человека свой предел терпения жизни. А человеческая низость измеряется совсем другими… категориями.

– Какими?.. – В один голос спросили шут и девушка.

– Достойный человек, попавший в рабство, живет надеждой добыть себе свободу. Низкий человек, попавший в рабство, жаждет власти хотя бы над другими рабами! Спросите человека об его сокровенном желании, и если он ответит вам честно, вы будете знать, кто перед вами! А еще лучше понаблюдать за человеком в сложной ситуации – ничто так не раскрывает существо людей, как… столкновение!

– Вернемся, однако, к нашему разговору, – заикаясь более обычного, прошепелявил Фрик, – господин сияющий дан считает, что человек имеет право по собственному желанию прервать свой жизненный путь?!

– Я считаю, что жизнь человека принадлежит самому человеку, и что он волен ей распоряжаться по своему усмотрению. Никто не вправе заставить продолжать мучительное для него существование. Однако, я оставляю за всеми прочими людьми право оценить такой уход из жизни… Оценить человеческие качества самоубийцы и… изменить свое отношение к нему.

Я повернулся в седле и чуть склонился в сторону, шагавшего между нашими лошадьми, шута:

– И, кстати, господин будущий классик, если кто-то из ваших знакомых давным-давно не считает себя человеком, все остальные вправе также отказать ему в этом… статусе! Ему не стоит жаловаться на жизнь, пусть сначала вернет себе человеческое достоинство!

Шут опустил голову и пошел чуть быстрее, опережая неспешный шаг наших лошадей, а Мара неожиданно пробормотала:

– Вы, господин сияющий дан, прожили долгую, насыщенную жизнь и, конечно, знаете больше меня… – она на секунду запнулась, а потом быстро закончила, – но я не могу согласиться с тем, что человеческая жизнь принадлежит только самому человеку!

– Вот как? – Удивился я, – а кому же еще она может принадлежать?!

– Ну… – несколько неуверенно начала Мара, – Его родителям, например… Мне кажется, родители любого человека вправе в старости рассчитывать на его помощь, на его поддержку… Как же он может уйти из жизни и оставить свою мать или отца без… опоры?!