Кафка на пляже, стр. 62
– Хорошо, Хосино-сан.
– Место классное. Ну и что делать будем?
– Наверное, будем искать камень от входа.
– Камень от входа?
– Да.
– Ну… – протянул Хосино, – это долгая история…
Наката взял в руки чашку с лапшой и выпил весь бульон до последней капли.
– Да. История длинная. Но если слишком долго, Наката ничего не поймет. А если мы поедем туда, то скорее всего поймем.
– Значит, если туда, то разберемся?
– Совершенно верно.
– А пока, выходит, не ясно?
– Да. Пока не пойдем, Накате совсем ничего не понятно.
– Ну ладно. Я, честно сказать, тоже долгих историй не люблю. Вот бы отыскать этот самый камушек от входа.
– Совершенно верно.
– И где же он?
– Наката понятия не имеет.
– Как говорят, ни ухом, ни рылом, – покачал головой парень.
Глава 25
Я несколько раз засыпал и тут же просыпался. Хотелось не пропустить момент ее появления. Но как ни старался, все равно, как и в прошлую ночь, обнаружил, что она уже сидит на стуле. Светящиеся стрелки часов у изголовья отмеряли самое начало четвертого. Шторы, которые, перед тем как лечь, я точно задернул, неведомым образом оказались раздвинуты. Как и минувшей ночью. Не было только луны. Небо плотно затянули облака, а может, и дождь моросил. В комнате было куда темнее, чем накануне, ее освещал лишь пробившийся сквозь деревья тусклый свет далеких фонарей в саду. Глаза не сразу привыкли к такому освещению.
Девушка сидела, поставив локти на стол и уперев в них подбородок, и смотрела на картину, висевшую на стене. Одета она была так же, как раньше. Рассмотреть в темноте ее лицо я не сумел, как ни напрягал зрение. Зато удивительно четко и глубоко вырисовывались контуры фигуры и лица, плававшие в прозрачном полумраке. Можно не сомневаться – передо мной сидела Саэки-сан. Не нынешняя, а та девочка, какой она была много лет назад.
Казалось, она о чем-то глубоко задумалась. А может, это просто глубокий долгий сон? Нет, скорее она сама и есть этот глубокий долгий сон. Так или иначе, я затаил дыхание, чтобы не нарушить сложившегося равновесия. Замер, не шевелясь. Лишь изредка поглядывал на часы. Время шло своим ходом – неспешным, но размеренным и четким.
Сердце вдруг заработало бешеными толчками. Я услышал отрывистый и сухой стук, будто кто-то выбивал дробь по входной двери. Звук этот с каким-то упорством и настойчивостью разрывал ночную тишину, в которой утопала комната. Он прежде всего напугал меня самого – да так, что я чуть не вскочил с постели.
Черный силуэт девушки чуть шевельнулся во мраке. Она подняла голову и насторожилась – ей были слышны удары моего сердца. Слегка наклонив голову набок, как лесной зверек, весь обратившийся в слух перед незнакомым звуком, девушка повернулась к моей кровати. Однако было ясно: ее глаза меня не видят и в ее снах меня нет. Невидимая линия разделяла нас на два отдельно существующих мира.
Лихорадочно заколотившееся сердце так же быстро утихомирилось. Восстановилось и дыхание. Я успокоился. Девушка перестала прислушиваться, и снова перевела взгляд на «Кафку на пляже». В той же позе – локти на столе подпирают подбородок – она, видимо, вернулась мыслями в летний день на картине, в котором жил мальчик.
Она просидела в комнате еще минут двадцать, а потом исчезла – как и прошлой ночью, встала со стула, босиком бесшумно направилась к двери и, не открывая ее, растворилась. Не двигаясь, я полежал еще немного, потом слез с кровати и, не включая свет, опустился в темноте на стул, где только что сидела она. Положил руки на стол, погрузился в ощущения, которые она оставила после себя: я черпал в них биение девичьего сердца, наполняя им свою душу. Глаз я не открывал.
У меня с этой девушкой была, по крайней мере, одна общая черта. Я догадался, в чем дело. Да – и она, и я любили людей, уже потерянных для этого мира.
Через какое-то время я задремал, но спал неспокойно. Тело требовало нормального сна, а сознание засыпать никак не хотело. Я напоминал себе раскачивающийся маятник. Пока ночь раздумывала, уступать утру свои порядки или нет, в саду ожили птицы. Их голоса окончательно разбудили меня.
Натянув джинсы и рубашку с длинными рукавами поверх майки, я вышел из библиотеки. В начале шестого на улице еще не было ни души. Миновав квартал старых домов и пройдя сосновую рощу, защищавшую дома от ветра с моря, я перелез через волнолом и очутился на берегу моря. Ветерок едва ощутимо холодил кожу. Небо сплошь затянули пепельно-серые облака, но дождь пока не собирался. Стояло тихое, безмятежное утро. Тучи звукоизолирующей ватой поглощали все рождавшиеся на земле звуки.
Я зашагал по пешеходной дорожке, проложенной вдоль берега, представляя, что, наверное, где-то здесь, на песчаном пляже сидел в шезлонге мальчик с картины. Однако точно определить это место не удалось. Ведь на картине были только песчаный берег, горизонт, небо и облака. И еще остров. Но островов в море передо мной было много, а как выглядел тот, что на картине, я точно не запомнил. Усевшись лицом к воде, я вывел пальцем на песке рамку картины, поместил в нее сидящего в шезлонге мальчика. В скованном штилем небе металась в замешательстве белая чайка. На берег размеренно набегали невысокие волны, оставляли на песке замысловатые мягкие линии и клочки пены и откатывались назад.
И тут я почувствовал ревность к этому мальчишке на картине.
– А ведь у тебя к нему ревность, – шепчет мне на ухо Ворона.
И к кому ревнуешь? К несчастному парню, не дожившему даже до двадцати, когда его убили. Просто так, без всякого смысла, с кем-то перепутав. Да еще и тридцать лет назад. И как ревнуешь! Аж дыхание перехватывает. С тобой это в первый раз. Теперь ты знаешь, что такое ревность. Она сжигает тебя, как пожар.
С самого рождения ты никогда никому не завидовал, не думал, как бы тебе стать другим. Но сейчас ты весь извелся от зависти и хотел бы оказаться на месте этого парня, если бы только это было возможно. Даже несмотря на то, что потом, в двадцать лет, тебя бы запытали и насмерть забили железными трубами. Я думаю, ты все равно захотел бы превратиться в него, чтобы до двадцати лет любить Саэки-сан, любить во крови и плоти, отдаваясь целиком, – и чтобы она тебя любила так же. Чтобы обнимать ее, сколько хочешь, сливаться с ней раз за разом. Чтобы проводить пальцем по каждому сантиметру ее тела и чтобы она делала то же самое с тобой. Чтобы даже после своей смерти отпечататься в ее сердце, как рассказ, как отражение. Чтобы в своих воспоминаниях она каждую ночь любила тебя.
Ну ситуация, скажу я тебе! Влюбился в девушку, которой уже нет – она ушла, – ревнуешь к парню, который уже умер. Но несмотря ни на что, эти твои ощущения куда реальнее и мучительнее всего, что ты переживал до сих пор. И нет никакого выхода. Нет даже возможности поискать выход. Ты заблудился в лабиринте времени. И самая главная проблема в том, что у тебя нет ни малейшего желания выбраться из него. Так?
На следующее утро Осима появился в библиотеке пораньше. До его прихода я пропылесосил пол на первом и втором этажах, вытер влажной тряпкой столы и стулья, открыл и протер окна, вымыл туалет, выбросил мусор из корзин, поменял воду в вазах с цветами. Зажег свет, включил компьютер с электронным каталогом. Осталось только открыть ворота. Осима проверил мою работу и удовлетворенно кивнул.
– Ты шустрый парень, и память у тебя что надо.
Вскипятив воду, я приготовил ему кофе. А себе, как и в прошлый раз, заварил «Эрл Грей». За окном начался дождь. Настоящий ливень. Откуда-то издалека доносились раскаты грома. До полудня было еще далеко, но все вокруг потемнело, как вечером.
– Осима-сан, я хотел вас попросить…
– О чем?
– Нельзя ли где-нибудь достать ноты к «Кафке на пляже»?
Осима немного подумал и сказал: