Фирман султана, стр. 57

— Там нас, дурень, так же быстро схватят! Слушай, что я говорю! С вала скатишься — поломаешь ноги, и тогда не миновать лап запорожцев!.. Нет, единственно, что нам остаётся, — руками татар уничтожить Сечь! Она для нас как бельмо на глазу… Пока ещё янычары как-то отбиваются, надо скорее впустить татар!.. Пошли!

Роман выхватил из-за пояса пистолет, взвёл курок. Отступил на шаг от двери… Так вот какие птицы залетели сюда! Сам Чернобай со своим сообщником!

Дверь широко распахнулась, и на пороге появилась темная фигура.

Грянул выстрел. Передний — это был Хорь — упал навзничь, на руки своего спутника. Тот кинулся назад и проходом, между столом и нарами, побежал в глубь куреня.

— Стой! Стой, иуда! — прокричал Роман и побежал следом.

Чернобай вскочил на нары, пригнулся и внезапно нырнул в выбитое окно.

— Не уйдёшь, собака! — крикнул дончак, перепрыгивая через подушки, рядна и кожухи, в беспорядке брошенные запорожцами во время тревоги.

Он добежал до окна и с разбегу выскочил сквозь него во двор. Позади него кто-то ухнул, словно забивал сваю. Свистнула сабля. Роман, вылетев из окна, кувырком покатился по снегу. Это его и спасло. Чернобай целился снести голову — сабля рассекла воздух и на всю ширину лезвия вонзилась в липовый подоконник. Пока Чернобай выдергивал её, Роман вскочил на ноги. Лязгнули сабли, высекая сноп искр.

Бой между ними был короткий, но яростный. Полученное в Чигирине ранение ещё давало знать себя, и Роман, чувствуя, как покачнулась под ним земля, начал потихоньку отступать назад. Ободрённый этим, Чернобай усилил натиск, чтобы быстрее покончить с казаком.

Одного не учёл Чернобай — Роман мастерски владел саблей. Зная, что долгого напряжения ему не вынести, Роман неожиданно развернулся в сторону и тыльной частью сабли снизу резко ударил по сабле противника. Она звякнула и переломилась. Чернобай остолбенел. Роману ничего не стоило пронзить его насквозь, но такую птицу надо было брать живьём. Поэтому приставил к горлу Черновая острие сабли и стал теснить его к куреню, пока не прижал к стене.

Так и стоял дончак, боясь хотя бы немного отпустить от стены врага, так как знал: если тот бросится бежать, то сам догнать не сможет.

— Роман, ты что тут делаешь? — послышался удивленный голос Звенигоры.

— Сюда, Арсен, сюда! — крикнул не оборачиваясь Роман. — Глянь, кого я поймал!

Он только краем глаза заметил, как Арсен с каким-то турком приблизился к нему.

Чернобай пытался опустить голову, чтобы на лицо не упал свет от месяца, но Роман кольнул его в подбородок, заставив запрокинуть голову.

— Чернобай?! — выкрикнул Арсен. — На Сечи?! Как он здесь очутился?..

Тот молчал.

— С турками и татарами прибыл, — пояснил Роман. — А сейчас хотел орду в Сечь впустить. Что с ним делать? Прикончить на месте, пса?

Звенигора сжал зубы. Медленно произнёс:

— Нет, пусть судит товариство! Запрём до рассвета в подвал!

— Арсен, ты имеешь право судить его сам, так и суди! Я только для тебя задержал его на этом свете…

— Спасибо, брат. Но мой суд — все равно что самосуд. А этот изверг перед всем народом виноват. Так пусть все товариство судит… Ну, топай, Чернобай! Утром поговорим с тобой, чёртово семя!

Чернобай наклонил голову, медленно потащился вдоль куреня. За ним шли трое: Роман, Арсен и Сафар-бей.

К утру побоище в Сечи закончилось. Лишь тысячи полторы янычар и спахиев выбралось из западни, которую сами для себя устроили. Первые беглецы ещё до рассвета принесли хану известие об ужасной гибели своих товарищей. Забыв о своём высоком положении и о тысячах простых воинов, что тёмной массой стояли в конном строю вокруг, хан простёр к небу руки и страшно, отчаянно завыл, оскалив на месяц острые белые зубы.

— У-у-у! Шайтан!.. Урус-Шайтан!.. Горе нам!.. У-у-у!..

Он ударил коня под бока и помчался в степь, прочь от Днепра. За ханом, взбивая ударами конских копыт мёрзлую землю, двинулась орда.

Посланный Серко в погоню конный отряд запорожцев не смог догнать врага. Преодолев Днепр и подскакав к сторожевой заставе, отряд остановился на холме. Всходило солнце. Внизу расстилалась голая безлюдная степь. На ней, по направлению к Перекопу, лежал широкий — на целую версту — след от десятков тысяч копыт. Вдали по белой снежной пустыне катилось, постепенно уменьшаясь, тёмное пятно. Это бежала объятая смертельным страхом крымская орда.

Звенигора подъехал к казацкой заставе. До его слуха из землянки донёсся чуть слышный стон.

— Браты, сюда! Наших здесь порезали! — крикнул Арсен.

В землянке пахло дымом и кровью. Переступая через трупы, Арсен добрался к лежанке. Там сидел на полу Товкач. Из груди его вылетал глухой, напряжённый стон. Арсен поднял товарищу голову, заглянул в полузакрытые стекленеющие глаза.

— Брат!..

Товкач вздрогнул, медленно приоткрыл веки, долго, как сквозь мглу, всматривался в лицо, что склонилось над ним.

— Ты, Арсен?

Звенигора пожал холодеющую руку казака.

— Да, это я.

Напрягая все силы, Товкач прошептал:

— Как… там…

Его было чуть слышно, но Арсен понял, что он хотел знать.

— Все хорошо! Янычар перебили. Хан удрал. Наших погибло человек тридцать да с полсотни ранено.

— Слава богу… теперь… можно… спокойно помирать…

Он закрыл глаза. Но вдруг встрепенулся, будто какая-то жгучая мысль пронзила его угасающий мозг.

— Арсен… Хорь… Хорь… изменник… берегитесь!

Эти слова не удивили Звенигору: он уже знал о предательстве Хоря. Его поразило другое: мысль об изменнике не позволила Товкачу умереть, дала ему силы дожить до утра. Он не мог, не имел права умереть, не предупредив товарищей. Пронзённый ятаганом насквозь, он зажал рану спереди рукой, а спину прижал к лежанке и так сидел всю ночь, чтобы не истечь кровью, чтобы товариство узнало о том, кто провёл врагов в Сечь. Теперь, когда, наконец, освободился от страшной тайны, Товкач выпрямился, раскинул сильные, огромные руки — и навек умолк.

Запорожцы сняли шапки. Они оценили все величие казацкой самоотверженности.

5

Похоронив с почестями погибших товарищей, запорожцы собрались перед войсковой канцелярией, чтобы судить Чернобая.

Три казака вывели его из подвала и поставили на крыльце перед товариством. Он зябко прятал руки в рукава, втягивал острый подбородок в воротник кожуха, устремив тусклый взгляд вниз. Только раз взглянул поверх казацких голов и, заметив замёрзшие, скрюченные трупы янычар, что лежали на темно-буром от крови снегу, вздрогнул и закрыл лицо руками.

— От правды, Чернобай, не убежишь, не спрячешься! — сказал Серко. — Настало время оглянуться на свою мерзкую жизнь и держать ответ за все перед народом. Народ наш добросердечен и часто прощает проступки сынов своих, наставляет на путь тех, кто оплошал, оступился в горе или нужде. Но тому, кто пролил кровь людей наших, кто ради презренной наживы, ради яств заморских и серебра-злата агарянского торговал детьми нашими, обрекал их на неволю басурманскую, тому, кто вместе с турками и татарами хотел уничтожить славную Сечь Запорожскую — исконную защитницу земли нашей от всех врагов, — тому нет прощения!.. Судить тебя будет все товариство! И ещё. Ты был видным казаком: отец твой — полковник, сам ты — сотник, так пусть никто не скажет, что осудил тебя один Серко. Как скажет товариство, так и будет!.. Звенигора, расскажи все, что знаешь о нем!

Звенигора поднялся на ступеньку. Начал с первой встречи с Чернобаем на старой мельнице, когда пытался освободить девчат, похищенных сотником для продажи в татарские и турецкие гаремы. И чем дальше рассказывал, тем ниже опускал голову Чернобай. Несмотря на лютый мороз, над ним столбом поднимался пар, а на лбу выступил холодный пот. Когда Звенигора поведал о том, что Чернобай со своим холуём ввёл янычар в Сечь и хотел открыть татарам ворота, сотник рухнул на колени. На площади поднялся шум.

— Чего там долго судить-рядить — убить, собаку! Палками до смерти забить! — кричали запорожцы. — Привязать коню за хвост и пустить в степь!