Возвращение Алателя, стр. 3
Словно услышав, что говорят о нем, Илья Степанович обернулся, склонил голову, прижал ладонь к груди, поймал цепкими стариковскими глазами Сашкин растерянный взгляд и так же неторопливо пошел дальше. Сашка смотрел на его плавно покачивающуюся спину, слушал бессвязные теткины причитания и думал, что все могло быть причиной этой нелепой смерти, но только не предстоящая встреча с неожиданно объявившимся родственником. Скорее совпало сразу многое: и не до конца изжитая тяжесть потери Сашкиного отца, и неожиданный отказ сына поступать в институт, и его полугодовое отсутствие, и просто одиночество, и какое-то временное недомогание. Сашка перебрал в голове эти и еще какие-то возможные причины происшедшего и неожиданно подумал об очевидном. Ничто не объясняло внезапного ухода мамы.
– Ну, – тетка вздохнула, поправила на голове платок. – Сашенька, куда ты сейчас? Домой? Поехали ко мне. Полежишь, отдохнешь, поплачешь. Поехали? Вот Илья Степанович довезет нас.
Дядя стоял возле старой «Волги» и печально ждал окончания разговора. Сашка посмотрел на машину, на тетку, оглянулся туда, где на глубине полутора метров осталось то, что совсем недавно было его матерью, и покачал головой.
– Нет, тетя Маша. Я домой. Я завтра с утра к вам приеду. Мне домой сейчас надо. Хорошо?
– Так мы подвезем тебя! Саша!
– Не надо! – крикнул Сашка и запрыгнул в подошедший автобус. – До свидания!
Дорога уходила вниз по склону и исчезала в чаще. С высоты лес казался обычным, но внимательного наблюдателя поразил бы величиной деревьев. Дорога, на которой в былые времена, без сомнения, могли разъехаться две повозки, превращалась на краю леса в узкую ленту. Но даже сверху были различимы чудовищные, в несколько обхватов, стволы. Лес подступал к началу склона и продолжался до горизонта. Далеко впереди над зеленым маревом угадывались массивы остроконечных гор, если только это не были тяжелые облака. Склон ощетинивался сухой травой, обильно усыпанной колючками. Да и сама дорога была всего лишь аккуратно расчищенной от скудного грунта и отшлифованной временем, ногами и колесами поверхностью горы. Серым и безжизненным камнем. Дорога лежала в ложбине, и стоя на ней, нельзя было увидеть границы склона. Чем дальше в гору, тем больше дорожное русло напоминало ущелье, которое на некотором отдалении превращалось в узкую щель. Она вертикальной линией прорезала надвое нависшую над путником каменную громаду и слепила лучами восходящего светила. И ни звука не раздавалось вокруг. Кроме слабого журчанья придорожного ручейка, гаснущего в валунах и колючках.
Сашка не мог разгадать смысл видения. Он всматривался в чащу, в небо, в кручу горы, пытаясь понять, ради чего, начиная со дня смерти отца, этот сон повторялся и повторялся. Сашка уже знал, что спуститься к лесу невозможно. С каждым шагом ощущение опасности придавливало к дорожному полотну, вскоре вовсе лишая способности передвигаться. Так же он не мог и подняться в гору, потому что свет, проникающий из ущелья, начинал слепить его, Сашка останавливался и просыпался. Попытки преодолеть один из отвалов ложбины тоже не приводили ни к чему. Колючки вцеплялись в одежду, пальцы соскальзывали с камня, ноги застревали в расщелинах. Он думал. Наконец решил, что стоит попытаться идти вверх, опустив или закрыв глаза. Главное – не смотреть на слепящие лучи.
Поднявшись на десяток шагов, Сашка остановился. Впервые ему показалось, что журчанье поблескивающего среди травы ручья сделалось громче. Он шагнул в сторону и почувствовал, что против ожидания трава не цепляется шипами за одежду, а покорно пружинит под ногами. Она словно хотела, чтобы он шел именно сюда. Сашка сделал еще несколько шагов и остановился у отвала, точнее, у начала ущелья, хотя здесь стена была невысока, едва ли много больше человеческого роста. Падающий с уступа ручей обдал его ледяными брызгами. Сашка нагнулся, оперся ладонью о стену, глотнул, утоляя жажду, и замер. Пальцы ощутили искусственную поверхность. Он отнял ладонь и увидел прямоугольную нишу. Ступеньку. Отступил назад, и заметил такую же нишу на метр выше. Каменный уступ, удобный, чтобы ухватиться за него при подъеме. Еще одну нишу почти на гребне. И понимая, что разгадка близка, прильнул к стене, ухватился за камень, как вдруг почувствовал чье-то присутствие. Кто-то был рядом. Враждебный, но одновременно безразличный, как зверь, который ищет жертву для пропитания. Зверь, обладающий интеллектом.
Сашка замер и мгновенно понял, что это ощущение из того мира, в котором он приехал с кладбища домой, прошелся по пустым комнатам, почувствовал накопившееся изнеможение, не раздеваясь, упал на диван. Испугавшись, он выбежал на дорогу и помчался навстречу слепящим лучам, будучи уверенным, что проснется.
В квартире никого не оказалось. Ощущение присутствия постороннего длилось всего секунду, затем оно улетучилось, но Сашка встал и зажег в комнатах и на кухне свет. Неожиданно подумал, что полугодовое армейское существование – было почти счастливым временем. Захотелось немедленно собраться, отправиться на вокзал и уехать из наполненной холодом квартиры. А как же уступы у ручья? Вернуться в видение, чтобы узнать, куда ведут каменные ступени? Сон не приходил. Пластмассовые ходики показывали половину шестого утра. Сашка сел за письменный стол, медленно оглядел книжные полки. Провел ладонью по блестящим эмалям значков, прикрепленных сомкнутыми рядами к куску бархата. Вгляделся в фотографию, где он сам, отец и мать, смеясь, парили в воздухе на цепочных каруселях. Все это вместе уже дало долгий прощальный гудок и теперь отплывало безвозвратно и навсегда.
Нет. Не все. Сашка выдвинул нижний ящик стола и запустил руку в тумбу. Книги не было. Он проверил еще раз, затем перевернул остальные ящики. Скоро Сашка уверился, что Книга исчезла. Еще через полчаса он вошел в утренний автобус и поехал к тетке.
Глава вторая. Илла
– Доброе утро! – Илья Степанович копался в недрах машины, но при виде Сашки выпрямился. – Почему не в форме?
– Надоело, – отмахнулся Сашка, поднимаясь на крыльцо. – Тетя Маша дома?
– Дома, – ответил Илья Степанович, отставив в сторону испачканные в масле руки. – Очень кстати, прямо к столу.
– Хорошо, – буркнул Сашка и вошел в дом.
Тетка колдовала на кухне. Увидев племянника, она радостно улыбнулась, тут же вспомнила о причине его приезда, привычно всплакнула и снова обратилась к чугункам и кастрюлькам. Сашка уселся на продавленный диван, несколько минут оглядывал знакомую до мелочей обстановку, затем спросил как бы невзначай:
– Тетя Маша, куда мама дела книгу?
– Какую книгу? – удивленно обернулась тетка.
– У меня была старая книга. Пергаментные страницы. Деревянная обложка. От отца осталась, – объяснил Сашка.
– Нет, – задумалась тетка. – Не знаю. Да я такой книги отродясь не видывала. Может, поискать надо? Я ведь, когда все это случилось, о вещах совсем не подумала, да и не смотрела ничего, – тут она вновь прослезилась. – Только деньги на похороны взяла в шкафчике да белье для покойницы.
– Тетя Маша! – попытался успокоить ее Сашка. – Перестаньте! Просто книги в квартире нет. Я думал, вы что-то знаете.
– Нет, – прижала руку к груди тетка. – Так может, еще что пропало? Господи! Ты в материной шкатулке кольца ее смотрел?
– Все на месте, – ответил Сашка. – Все вроде на месте. Книгу жалко.
– Ну, так найдется, что с ней станется, – успокоилась тетка. – Может, искал не хорошо? Поедем, вместе поищем. Тебе когда обратно на службу-то?
– Послезавтра.
– Ну, так отдохни хоть немного, к ребятам сходи деревенским, вот сейчас покушаем, и сходи. Развеяться тебе надо, – стала объяснять тетка.
– Хорошо.
Сашка откинулся на спинку дивана и закрыл глаза. Идти к деревенским ребятам не хотелось. Особой дружбы с ними не случалось и раньше, а теперь и тем более не было ни общих тем для разговоров, ни сил на показное дружелюбие. Ему всегда казалось более интересным пройтись по окрестным полям, подняться на возвышающийся у околицы холм, прислушаться к шелесту деревьев, к журчанью узких речек, к пению птиц. К тому, что происходит внутри него и что невидимо повисает в воздухе вокруг. Вот и теперь, закрыв глаза, он отключился от позвякивания алюминиевых крышек и половника в теткиных руках. От ощущений собственного тела. От посасывания в животе из-за утреннего голода. От странной головной боли. От стучащего в уши торопливым пульсом сердца. Сделал так, как учил отец, когда они приходили в лес, отыскивали место, где нет вечно суетящихся муравьев, ложились на траву и прислушивались до тех пор, пока не становилась слышна каждая мышка, притаившаяся неподалеку. Слышна не шуршанием, а отзвуком комочка примитивных, но реальных эмоций – голода, страха, боли, насыщения. Вот и теперь в образовавшейся тишине Сашка слышал усталое биение теткиного сердца и простое, бесхитростное кружево ее мыслей. Смесь печали, заботы и копящегося жизненного изнурения. Он слышал бессмысленное шевеление кур на заднем дворе. Прозрачную длинноту просыпающегося клена у крыльца. Шорох корней оживающей под снегом травы. Доносящийся из-под стрехи тонкий звон вытягиваемой из брюшка паука невесомой паутинки. Еще что-то, напоминающее гудение старого теткиного баяна, если нажать на нижнее фа и медленно потянуть, расправляя отсыревшие меха.