Итака навсегда, стр. 18

— Антиной, будет несправедливо обижать Телемахова гостя. Не опасаешься ли ты, что, если ему удастся натянуть тетиву и пропустить стрелу через двенадцать колец, он сможет жениться на мне и занять место Одиссея на царском троне? Или вы все боитесь, что он похитит меня, как Парис похитил Елену, хотя вам хорошо известно, что у него нет даже крыши, под которой можно укрыться от дождя? Я не думаю, чтобы у нашего гостя были такие претензии, просто он хочет испытать свою силу, как в палестре. Так что нечего вам беспокоиться. Оставайтесь на своих местах и давайте вместе посмотрим, на что способен этот чужеземец; если ему не удастся согнуть лук, можете вдоволь посмеяться над ним, если же он станет победителем, то заслужит всеобщее уважение и вам придется прекратить издевательства над ним.

— Мы боимся не того, что ты станешь его женой, добрая Пенелопа, или что он захочет стать царем Итаки, — ответил Антиной, — а того, что на всей Итаке и на всех неведомых землях будут говорить о том, как какой-то безвестный бродяга сумел согнуть лук Одиссея, а благородные женихи позорно ему уступили. На протяжении веков эта постыдная история будет передаваться от отцов к детям, как сказал Эвримах, и имена наши втопчут в грязь. Только это и пугает нас, любезная Пенелопа.

Бедный Антиной, обуянный гордыней, он думал, что даже в отдаленном будущем какой-нибудь праздный певец упомянет его имя и вздумает рассказывать людям о событиях, происшедших на Итаке— островке, затерявшемся в безбрежном океане. Как он заблуждается! Через несколько лет перестанут вспоминать даже Троянскую войну— событие, которое нам, участвовавшим в ней, казалось достойным увековечения. Каких только иллюзий не строят люди относительно будущих времен, не сознавая, что их великие деяния скоро позабудутся так же, как забываются войны между колоннами муравьев. Проклятый Антиной заботится о памяти о себе, когда лучше бы ему сейчас позаботиться о собственной жизни, которой он скоро лишится.

— Дайте ему лук, — суровым голосом сказала Пенелопа. — Посмотрим, на что он способен. Похоже, что, несмотря на бродячую жизнь, наш гость — человек благородной крови, так что, если ему удастся пустить стрелу, это не обесчестит вас — высокородных женихов. А если случайно он окажется победителем, я сама вручу ему богатый плащ и тунику, посох из сверкающей бронзы, острый меч и прочные кожаные сандалии, ибо он, конечно же, захочет вновь пуститься в странствия. Всем известно, что, когда человек привыкает к бродячей жизни, долго скитаясь по суше и по морям, он становится рабом своей страсти к путешествиям. Никому уже не удержать его на месте, и он будет бродяжничать всю жизнь, позабыв о семье, друзьях, привязанностях и о принадлежащем ему добре. И даже вернувшись к себе домой, он уже будет не способен на проявление чувств по отношению к тем, кто был для него когда-то дороже всего. Вот почему, если он окажется победителем, среди даров, полученных от Пенелопы, он найдет пару сандалий из крепкой кожи, сшитых просмоленными нитями, украшенных бронзовыми пряжками и выжженными узорами.

Похоже, сказал я себе, что сейчас Пенелопа видит перед собой не нищего бродягу, а призрак Одиссея. Сколько же горечи и обиды в ее словах! Теперь мне понятно, зачем ей понадобилось это состязание. После стольких лет ожидания она еще может пролить слезу-другую над своей судьбой, но Одиссей навсегда исчез из ее жизни. Думаю, не исключено, что я отдался на волю волн и всяческих приключений вместо того, чтобы прямиком отправиться на Итаку, именно потому, что в глубине души опасался: чувства Пенелопы изменились, и встреча наша будет для меня слишком горестной. Так что, пустившись на эту хитрость с переодеванием, я шел навстречу жестокой правде.

Выходит, я терплю крушение у себя на родине, в своем собственном доме?

Пенелопа

Я не хотела высказываться слишком определенно и лишь намекнула на то, что бродяжничество в чужих землях — мерзкий порок, из-за которого забывают свой дом и близких. Эти слова вырвались из самого моего сердца. Они были обращены к Одиссею, но он в своем рубище даже бровью не повел, не сжал губы, не нахмурился. Невозмутимым и твердый, как скала, Одиссей спокойно и невозмутимо отнесся к состязанию в стрельбе из лука, которое, казалось мне, должно было, пробудить в нем воспоминания о далеких и счастливых днях.

Телемах же, рассказывая мне об этом мнимом бродяге-чужеземце, утверждает, будто он не раз проливал горькие слезы, вспоминая свой дом на Крите и свою супругу, которую он не видел уже двадцать лет. Иными словами, Телемах хотел дать мне понять, что и другие участники Троянской войны долгие годы бродили по свету, храня в душе верность своему дому. Вероятно, он всей душой хотел оправдать притворство отца и в то же время приготовить меня к моменту, когда Одиссей откроется мне. Однако Телемах хороший лгун, и как же он похож на отца даже своими недостатками!

Я, конечно же, продолжаю терпеть эту ложь, но пока все же закажу искусному ремесленнику пару сандалий, чтобы подарить их Одиссею в подходящий момент со словами: «Что ж, отправляйся в новые странствия по белому свету, и пусть ноги твои будут легки; распусти свои паруса в бескрайних морях и отдайся приключениям, до которых, судя по всему, ты так охоч». Многое мне пришлось бы простить Одиссею. Он прирожденный лжец и хитроумный притворщик, что может быть даже достоинством, когда ложь и притворство обращены против врагов — троянцев и вообще против тех, кто становится у него на пути, но то, что он обманывает собственную жену, прикидываясь жалким попрошайкой, — непростительная подлость. Я перенесла столько обид под крышей этого дома, теперь к прежним обидам добавляется новая.

Пусть же продолжится состязание. Предстоит главная схватка между Антиноем и Одиссеем, и я во исполнение условий должна буду уступить сильнейшему. Мне придется либо признать Антиноя наследником Одиссея и единственным владыкой этого царства — если, к несчастью, в состязании победит он, — либо вновь занять свое место рядом со все еще любимым Одиссеем, хотя его притворство отдалило меня от него больше, чем двадцатилетняя разлука.

Каждую ночь мне снилось его твердое, как бронза, тело, снилось, как я целую один за другим шрамы от ран, полученных на войне, но когда нужно, я умею подавлять свои чувства и накажу его за гордыню. Если Одиссей захочет меня завоевать, осада будет потруднее, чем осада Трои, в которой он когда-то участвовал вместе с ахейцами.

В дело вмешался Телемах и сказал, что не мне судить, следует ли продолжать состязание, и что такое решение подобает принимать только ему. Я не против того, чтобы Телемах заставил себя слушать, даже если такая властность направлена против меня.

— Уходи в свои покои, мать, — сказал он. — Пусть мужчины решают, что надо и чего не надо делать в этом доме.

Я не воспротивилась воле Телемаха, хотя его слова были слишком грубыми. Я поднялась к себе, но с твердой решимостью не сидеть взаперти в такой момент: ведь главным действующим лицом в этом состязании была я. Ни Одиссею, ни Телемаху не удастся превратить меня в предмет домашней обстановки, как бы им того ни хотелось.

У меня есть глаза, чтобы видеть, и уши, чтобы слышать, так что, как мне доводилось делать сотни раз в менее важных случаях, я спрячусь за занавесом наверху лестницы и буду следить за тем, что происходит в большом зале.

Войдя в свои покои, я глянула на бледную луну, к которой обращалась за советом в долгие бессонные ночи. Как я устала от всего, что происходит в нашем доме! Сколько горьких дум, сколько печали и сколько одиночества накопилось в пространстве между моими покоями и светящейся там, наверху, луной за все эти годы ожидания! Сегодня луна, от света которой растут деревья и волнуется море, холодна и нема, она то и дело прячется за облаками и остается равнодушной к моим переживаниям. С каждым днем отмирает какая-то частичка моей души.

Да, я чувствую себя пустой скорлупкой, но подобает ли мне сдаться именно сейчас, когда Одиссей готовится взять в руки лук и, возможно, решится моя судьба? Что будет, когда состязание возобновится? В состоянии ли Одиссей после двадцати лет, растраченных на никчемные и утомительные приключения, согнуть лук, как когда-то? Нет, не следует мне предаваться растравляющим душу сожалениям о прошлом. Надо следить из-за занавеса за всем, что происходит внизу, в большом, полном людей зале, где решается моя судьба и судьба Итаки.