Греческий огонь, стр. 5

4

Три всадника — гонец и два сопровождающих его воина — выехали из Германикии, направляясь в Северную Сирию. Нигде не останавливаясь по дороге, поднялись по продуваемому ветрами анатолийскому плоскогорью до Икония, проехали Каппадокию до самого Дорилея, добрались до Никеи, что в Вифинии, и, миновав Никомедию, прибыли в Хрисополь, с ног до головы покрытые пылью и осаждаемые мухами. Здесь они переменили одежду, чтобы появиться при дворе во всем блеске парадной формы, и, переправившись вместе с лошадьми на военном плоту через Босфор, наконец въехали в столицу. По центральной улице города — Mece — добрались до Большого Дворца и, в соответствии с приказом стратига, вручили в собственные руки его брата куропалата Льва Фоки послание для регентши Феофано. Никифор Фока испрашивал разрешения ненадолго прибыть в столицу, чтобы набрать новых солдат и вернуть на родину славных ветеранов, которые многие годы сражались под его командованием в далеких азиатских регионах, воздав им соответствующие воинские почести и одарив звонкой монетой.

Послание Никифора Фоки, которое его брат куропалат вручил Феофано, было, как считал евнух Бринга, нарочито дерзким и вызывающим. Он говорил о почестях, полагавшихся солдатам, и ни слова — о почестях, которые полагались самому Никифору, водившему их в победоносные сражения.

— По древнему обычаю стратигов, — сказал Бринга регентше, — они могут требовать почестей: это как бы заслуженное ими право по окончании победоносной войны. И то, что теперь Никифор Фока не заявляет о своих правах, означает, что он собирается праздновать триумф в столице, не испросив на то августейшего согласия, и что тем самым он объявляет себя врагом престола, а в данном случае — регентши.

С хитростью опытного царедворца Бринга раскрыл Феофано честолюбивые замыслы стратига Никифора Фоки: после смерти Романа II трон все еще пустует, и поддержка преданных поиск дает ему известные преимущества. Никифор принадлежит к богатой и могущественной армянской семье и сражается в Армении и Сирии не только ради расширения границ империи, но и ради расширения своих собственных владений и владений своих сторонников.

— Кроме того, — сказал Бринга, — во время битвы при Крите Никифор, как вы знаете, применил наше секретное оружие -греческий огонь, заставив высших сановников империи дать ему такое разрешение с помощью угроз и шантажа. И если бы он решился использовать это смертоносное оружие здесь, в Константинополе, никто не смог бы помешать ему войти в Императорский дворец во главе своих войск и занять трон. Вполне возможно, что непочтительность, которую его брат Лев Фока проявил к вам во время обеда, была сознательной, чтобы вызвать ваш гнев и оправдать ответные действия Никифора. Не хотелось бы, чтобы удачные дипломатические переговоры, проведенные мною в эти дни, пошли на пользу узурпатору. Вы меня понимаете?

Феофано спросила, какие меры следует предпринять и какой прием оказать победоносному стратигу.

— Если Никифор Фока войдет в Константинополь, не получив на то вашего Августейшего согласия, как вы думаете истолковать его поступок?

— Вы отвечаете вопросом на вопрос, хотя сами же учили меня, что это не полагается ни по этикету, ни по правилам хорошего тона.

— В своих наставлениях я не имел в виду тот случай, когда собеседником столь ничтожного советника является сам император. Но даже если в данном случае я избрал не лучшую форму выражения, я не ошибся по существу, так как все равно никогда не позволил бы себе принять решение, не согласовав его с вами.

— Но вы имеете право вносить предложения и давать советы. Это входит в ваши обязанности магистра.

— Вступление стратига в столицу во главе вооруженного войска без согласия на то регентши я считаю тяжким преступлением — это пример неповиновения императорской власти, за которое полагается суровое наказание.

— Выражайтесь яснее.

Евнух выдержал многозначительную паузу, сделав вид, будто то, что он собирается сказать, пришло ему в голову только сейчас.

— Думаю, что его следовало бы арестовать, вывести на площадь и публично ослепить, как заговорщика.

— А кто его арестует?

— Дворцовая гвардия.

Феофано дала свое согласие на то, чтобы Никифор, если он вступит в Константинополь без ее разрешения, был арестован и ослеплен на городской площади. Но, не желая вспугнуть его раньше времени, а также следуя советам Бринги сохранять осторожность, она предпочла не отвечать отказом на послание Никифора Фоки. Однако и согласия на его триумф тоже не дала: такое решение казалось ей наиболее подходящим для этого сложного случая, требующего не только особой деликатности, но и умения рисковать.

Бринга предпочел бы, чтобы Феофано заняла более твердую позицию по отношению к Никифору, но сделал вид, будто вполне доволен ее решением из осторожности, которую сам же много раз ей проповедовал.

Когда Бринга получил сообщение, что Никифор Фока приближается к Константинополю во главе своих войск, не имея на то письменного разрешения регентши, его охватила дикая ярость, сопровождавшаяся приступами сильнейшей изжоги и резью в желудке, как всегда, когда он волновался или у него были неприятности. Придворный врач советовал ему в таких случаях пить как можно больше воды и есть ничем не сдобренный индийский рис, и Бринга, беспомощный и беззащитный перед физической болью, всегда послушно следовал этим советам. Так и теперь ему удалось избавиться от изжоги, но не от гнева, который он пытался скрыть под маской бесстрастия. Однако тем, кто хорошо знал Брингу, удавалось отгадать его истинное состояние по некоторым косвенным признакам, вроде неожиданного подергивания губ или беспокойного движения рук. Белые и тонкие пальцы евнуха не подчинялись ему, они жили своей жизнью и непрерывно двигались, как будто перебирая струны невидимой арфы. И собеседники евнуха, наблюдая за его руками, точно знали, когда в разговоре наступит самый опасный момент, требующий от них особой осмотрительности и осторожности.

Было очевидно, что вступление Никифора Фоки в Константинополь после стольких победоносных военных кампаний на границах с Азией в любом случае будет триумфальным. Кто бы мог удержать народ от проявления восторга и криков ликования на площади при виде военной формы, оружия, всадников и плененных, закованных в цепи вражеских военачальников, выставленных на всеобщее обозрение? Бринга тщетно пытался скрыть сообщение о прибытии Никифора и его солдат. Все готовились к празднику, хотя ни препозит [15], ни протоспафарий [16] не объявляли ни о каких триумфальных церемониях, не было заметно никаких приготовлений к торжествам.

Народ недоумевал, почему на ипподроме не стали возводить помосты для регентши и придворных сановников, почему мощенная булыжником мостовая не была посыпана тонким морским песком, чтобы не скользили копыта лошадей и не гремели колеса военных повозок и колесниц. А музыканты? Почему не построили специальных балкончиков для музыкантов и почему они не репетируют? Было что-то странное в этом неторжественном приеме, уготованном для победоносного стратига, выигравшего войну, любимого солдатами, популярного в народе и до недавнего времени официально превозносимого придворными иерархами. Может быть, по каким-то своим тайным причинам к нему питал неприязнь Бринга? Или регентша Феофано? Город полнился слухами. Люди шептались на улицах, в лавках, в порту, в мастерских ремесленников, которые каждый день бывали при дворе, в управлении эпарха и потому всегда первыми узнавали все дворцовые новости из самых авторитетных источников.

5

Бринга имел тайную беседу с начальником дворцовой гвардии этериархом [17] Нимием Никетом. Разговор был секретный, но происходил на глазах у всех. Хитроумный евнух нарочно выбрал такое людное место, как Грот Нимф, что позволяло собеседникам, прикрытым стеной, разумеется, не имевшей ни глаз, ни ушей, наблюдать за поляной напротив, так что нескромный прохожий не мог приблизиться к ним незамеченным настолько, чтобы подслушать разговор. А если бы кто-то и увидел их вместе, тем лучше: эта встреча на виду у всех не могла вызвать подозрений.